нание на помощь не приходило.
Крики раздавались повсюду — с разными интонациями и оттенками, но его интересовали только те, что доносились с площади. И чем ближе Арлинг подбегал к рынку, тем сильнее становилась тревога, потому что из всех звуков его чуткий слух уловил то, чего он опасался больше всего.
Над рядами с овощами, мясом и зеленью возвышался помост, где казнили и вешали людей. Рядом на ступенях стоял человек, который играл на трубе — очевидно, чтобы заглушить крики жертвы, которую нещадно секли розгами. Голос принадлежал не Сейфуллаху, но облегчения это не принесло. Регарди уже знал, что источник курчановой смолы находился на помосте. Солукрай вдруг проснулся и принес ему нужную информацию: Аджухам ожидал своей очереди с петлей на шее. Три уже мертвых тела болтались рядом, Сейфуллаха и еще одного, в котором Арлинг узнал Жуля, вероятно, должны были повесить после экзекуции несчастного розгами. На вопрос, куда делись пятеро учеников имана, на которых так понадеялся Арлинг, ответа не было.
Может, люди и бежали из Вольного в страхе перед арвакской армией, но оставшиеся вели себя как обычные скучающие горожане, которые собрались перед ратушей поглазеть на представление. Сознание отметило школьников с учителем в первых рядах, женщин с корзинами, полными ароматной свежей выпечки, монахов-паломников, бренчащих четками. Правда, внимание большинства отвлеклось от казни, когда пивной глашатай, пробегающий по улицам, торжественно провозгласил: «Пиво сварено в доме Бергена, свежее пиво!».
Четверо стражников, несших службу у места казни, жадно проводили взглядами пивного посыльного, но священник, руководивший казнями на помосте, остановился прямо у них над головами и заорал с новой силой:
— Покайтесь! Бог молчит, ибо зло в нас! Мир заканчивается, близится час огня! Нет больше Большекаменного шамана, его гнилая душа отправилась в ад, и заберет она каждого, кто дерзнет отринуть святого Амирона. Погрязли мы во зле страстей, во тьме блуждаем. Не оставь своих детей скорбящих, Боже, не отврати своих очей от наших страданий, сотвори справедливый суд над грешниками!
Человек, которого пороли, замолчал, устал дуть в трубу и тот, кто создавал какофонию, священник же, обрадовавшись тишине, закричал еще громче:
— В дни мятежных волнений, когда нас грабят и убивают враги, мы должны сплотиться, но перед этим тщательно отделить камни, попавшие в доброе зерно. Терпеть позор и оскорбления не для тех, чьими сердцами повелевает Амирон. Да свершится справедливый суд. Великий Боже, дай покой этим душам в страшный час.
Если священник не лгал, рядом с Сейфуллахом болтался тот самый Пайк, Большекаменный старик, ради встречи с которым Нехебкай договорился со Стормом, принеся ему в жертву сотни человеческих жизней, сгинувших в морской буре. Арлинг слышал, как развивались на ветру длинные полы то ли шубы, то ли кафтана, пахнущие старым мехом и благовониями. Бубенчики на одежде повешенного еще позвякивали.
«У тебя есть запасной план? — обратился Регарди к помалкивающему Нехебкаю. — Нашего шамана, кажется, повесили».
А так как Индиговый притворялся невидимкой, Арлинг отодвинул впереди стоящего учителя и, растолкав школяров, встал в первом ряду, игнорируя недовольное фырканье.
— Любезный доран, — обратился он к священнику, мгновенно вспомнив уважительное отношение, какое использовали для жрецов в Согдарии. Память, оказывается, помнила многое. — В чем обвиняются эти люди? И за что повесили вот этого?
Он кивнул на тело шамана. Ветер, гуляющий на площади, явно нарочно задел свободно болтающийся рукав рубашки Арлинга, обратив внимание каждого на недостающую часть его тела. Регарди почувствовал на себе взгляды стражников, которые, впрочем, быстро утратили к нему интерес. Еще один бродячий калека. Священник и вовсе его проигнорировал.
— В преддверии могилы вдохни в уста твоих рабов силы молиться за спасение душ, — продолжил он, не подозревая, какие усилия принимает Регарди, чтобы не пробудить в себе зверя.
— Да разберись с ними уже наконец, — не вытерпел Сейфуллах. — Думаешь, мне приятно торчать здесь с петлей на шее? Мы всего лишь позаимствовали повозку, обещали вернуть.
— Ворующих у Святой Церкви ждет смерть! — воскликнул священник.
— Да, есть такой закон, — снова напряг память Арлинг. — Вокруг полно телег, зачем со жрецами связывался?
— На них же не написано, чьи они! — возмутился Аджухам. — Ты так и будешь там стоять? Этот драган сейчас меня повесит. Его надо убить первым.
Сейфуллах покосился на палача, который еще держал розги в руках, но уже поглядывал на виселицу, явно не зная, за что браться.
— А где ученики? — спросил Арлинг то, что его давно интересовало. — Эти разве их перебили?
Он с сомнением ткнул в сторону стражников, которые мысленно уже бросили его на эшафот рядом с Аджухамом, но которым явно не нравилось подчиняться священнику. Взаимная неприязнь церкви и армии в Согдарии как была так и осталась. Поэтому вмешиваться мечники не спешили.
— Ушли, — мрачно сказал Сейфуллах. — Сказали, что их зовет Видящая. Совсем умом двинулись. Ты, кстати, не этого шамана, случайно, искал?
— Этого, — Арлинг медленно сунул руку в карман, нащупывая кухонный нож Ландерсов. Плохая балансировка, слишком легкий, недостаточно крупный. Спрогнозировать его траекторию будет сложно. Но у лезвия имелось заточенное острие, которое успело продырявить непредназначенный для ношения оружия карман.
— Повесить их немедленно! — взвизгнул священник, наконец, придя в себя. — А этого поднять сюда. Будем судить его как сообщника. Что у тебя в мешке, негодяй? Ворованное?
Во внимательности типу было не отказать. Чуйка на драгоценности у святых лиц была хорошая.
Двое стражников потянулись к оружию, и Арлинг подумал, что ему наконец выпал шанс нормально вооружиться. Остальные пока лениво наблюдали за происходящим. Если солукрай его не обманывал, на него сейчас были направлены две уставные пехотные сабли с простым тяжелым клином, закрепленным на жесткой ручке. В армейском вооружении тоже ничего не поменялось. В молодости Регарди поворотил бы нос от такого оружия, но сейчас уставная драганская сабля казалась мечтой. Особенно, если у тебя только одна рука, а в кармане лишь кухонный нож.
Невольно вспомнились тренировки последних лет обучения в Школе Белого Петуха. Иман частенько любил привязывать ему руку к телу или подгибать ногу, фиксируя ее к бедру, и тогда Арлингу приходилось сражаться либо одной рукой, либо на одной ноге. Но как же велика была разница теперь, когда руки у него не оказалось по-настоящему. Механику боя тело помнило, но вело себя иначе, да и разум цеплялся за культю, спотыкаясь там, где требовалось соображать ясно.
«Придется поваляться, — подсказал Нехебкай. — Ты еще помнишь, как обезоруживать противника? Здесь столько пыли под ногами. Бросаешь ее в глаза, переходишь к нижнему бою, выводишь неприятеля из строя любым болевым приемом по ногам, я бы выбрал колени, забираешь саблю, убиваешь остальных».
«Ты мне не учитель, — мысленно огрызнулся Арлинг. — С солдатами я сам разберусь, а с тебя запасной план, шамана-то повесили».
И в то же время подумал:
«На город идет Даррен с армией наемников и арваксов. Помощи Вольному ждать неоткуда, все силы стягивают на защиту Бараката, откуда прямой путь к столице. Минус пять человек — солидная брешь в обороне Вольного. Есть ли мне до этого дело?»
«Нет, конечно», — фыркнул Нехебкай, который резко перестал страдать человеколюбием на драганской земле. Арлинг даже заподозрил бы его в расизме, будь он уверен, что Индиговый — не галлюцинация.
Первым свою судьбу решил палач, который определился. В его отношении выбора не было. Арлинг метнул кухонный нож Ландерсов в тот момент, когда драган двинулся к Сейфуллаху. Целился в шею, попал в ключицу, но этого хватило, чтобы вывести палача из строя и сосредоточиться на стражниках, которые бросились к нему с мечами. Трость учителя, стоявшего рядом, Арлинг приметил давно. Отобрать ее у пожилого драгана было несложно, как и взметнуть ею пыль в глаза противника. После пришлось следовать инструкции Нехебкая — нырнуть под ноги стражника, сделав кувырок, который через незажившую культю отдался болью во все части тела, и, оказавшись сзади солдата, рубануть тростью по ногам. Правда, бить по коленям Арлинг не стал. Самая уязвимая в любом бою часть тела и самая трудно излечимая. Удар по сухожилию сзади вызвал достаточную боль, чтобы стражник больше ни на что и ни на кого не отвлекался.
Завладев его мечом, Арлинг крутанул мельницу, освобождая вокруг себя пространство, и вдруг понял, насколько сильно ему не хочется рубить этих парней.
— Может, вы позволите забрать мне тех двоих, и мы просто разойдемся? — предложил он компромисс, но стражники оказались на редкость несговорчивыми. Толпа возбужденно кричала, привлекая внимание людей со всего рынка. На площади становилось тесно. Священник давно покинул помост и сейчас расталкивал зевак, пытаясь покинуть ставшее опасным место. Со стороны ратуши слышалось хлопанье дверей и лязг доспехов — вероятно, спешила подмога. Четверо идиотов спасать свои жизни не хотели, Арлинг тоже находился на грани того, чтобы решить проблему быстро и вернуться с Сейфуллахом в усадьбу к Альмас, когда Нехебкай вдруг удивил:
— Если не хочешь никого убивать, давай всех напугаем, — предложил он. А так как времени на раздумья особо не было, Регарди согласился, зная, что потом пожалеет.
Свечение в его слепом мире было настолько неожиданным, что он невольно сделал шаг назад и покачнулся, с трудом удержав равновесие. Арлинг по-прежнему ничего не видел вокруг, кроме одного — светящегося силуэта то ли лапы, то ли руки, держащей полуторный «пламенеющий» меч с обоюдоострым лезвием и богато украшенной гардой. И эта странная рука тянулась из темноты примерно в том месте, где когда-то находилась его левая, отрубленная иманом.
Крики и вопли, прокатившиеся по толпе, а следом звук давки и топот сотен пар ног, убегающих в спешке, стали достаточным доказательством того, что чудо привиделось не только ему. Арлинг попробовал двинуть конечностью, и она послушно распрямилась, с легкостью удерживая огромный меч параллельно земле. Острие хищно уставилось на стражников, которые на этот раз не стали искушать судьбу и поступили правильно — бросились наутек.