Уставший, не выспавшийся, раненый, голодный и злой Регарди уже тоже не хотел идти на компромиссы. Почувствовав, что Нехебкай мягко пытается занять его голову, Арлинг, не церемонясь, вытеснил его. Если переговоры и состоятся, вести их он будет самостоятельно. Правда, в условиях, когда ему приходилось кувыркаться и прыгать по всему храму, спасаясь то от огромной руки, то от разящего меча, думать о дипломатии не приходилось.
Тысячерукая, которую Нехебкай называл сагуро войны, и которой арваксы приносили человеческие жертвы перед атакой, выглядела так, как Арлинг ее и представлял. Война везде одинакова. Беспощадная, алчная, охочая до крови, упивающаяся собственной силой, бессмысленная и сумасшедшая.
Кожа у демоницы была черного цвета, но черты лица напоминали драганские в отличие от чернокожих людей с Птичьих островов. Высокая голова уперлась в арочные своды, в глазах светилось безумие смерти. Одета в шкуру невиданного зверя и кожаные доспехи с металлическими вставками. Вокруг шеи — ожерелье из сотен человеческих черепов. Рот открывается постоянно, а из него свисает язык, с которого капает кровь. Ноги проломили деревянный подвал церкви, скрывшись в катакомбах, руки… Сколько их у нее было, Арлинг не сосчитал. Одни короткие, похожие на недоразвитые отростки, другие длинные, будто щупальца. Его внимание привлекли те демонические конечности, которые сжимали оружие, остальные — держащие гигантские кости, какие-то сосуды и другие вовсе непонятные предметы, он проигнорировал. О несправедливости судьбы Арлинг тоже старался не думать. Ему, наконец, выпал шанс что-то увидеть, но лучше бы Тысячерукая оставалась для него невидимой. Смотреть тут было не на что.
Неизвестно сколько еще демоница гоняла бы его по уже изрядно разрушенному храму, если бы Арлинг не провалился в подземелье сквозь дыру, оставленную гигантским мечом. Поняв, что тварь его не видит, остался лежать в той же позе, в какой упал, стараясь не думать, насколько крепко держатся столбы, держащие каменную балку, которая над ним нависала.
— Моя голова — небесный купол, лоб — облака, дыхание — воздух, чрево — плодородная земля, правый глаз — золотое солнце, а левый — серебряная луна. Мои руки — опоры для неба, а ноги держат землю. Как посмел ты потревожить меня, Огненный Змей?
Тысячерукая загудела так неожиданно, что Арлинг сразу не понял, откуда прозвучали слова. Казалось, с ним решили заговорить небеса.
— Это не Змей, а я тебя позвал, — рискнул откликнуться он, тут же перекатившись с того места, где лежал. — Меня зовут Арлинг Регарди, и Огненный Змей мой пленник. Я хочу с тобой договориться.
Вопреки его ожиданиям, удара не последовало. Зато в дыре появился огромный глаз демоницы, который, не мигая, уставился на Регарди.
— Тебя я тоже знаю, и ты еще хуже Огненного Змея, — прогудел глаз. — Но она просила тебя не трогать, поэтому говори. Надеюсь, ты не всегда так глуп, а только сегодня. Будешь и впредь слушать свой внутренний голос, останешься без второй руки. Я кое-что коллекционирую.
Наверное, это был смех, но Арлинг решил не искушать судьбу и быстро произнес то, ради чего все затевалось.
— Мне нужны обе руки, — крикнул он, постоянно перемещаясь внутри лабиринта, получившегося из обломков пола и разрушенных стен подземелья. — Мой внутренний голос сказал, что ты можешь помочь.
— Змей живет прошлым, он жует ваше мясо, людишки, но разрезанный хлеб снова не склеить. Его время прошло, а вот деяния не забыты. Ты выбрал себе плохую компанию, человечек. Хочешь одну из моих рук? А цену знаешь?
— Говори!
Кулак грохнул в то место, где укрывался Регарди, но он успел прыгнуть, уцепившись за обломок пола сверху. Повиснув на одной руке прямо на виду Тысячерукой, Арлинг подумал, что его силы должны были кончиться еще в начале разговора с воительницей. Но он каким-то чудом еще шевелился.
— Жить хочешь? — прошипела демоница, наклоняясь к нему с высоты своего роста. Интересно, что священник рассказал жителям? Или предпочел молча бежать из города? Грохот от ударов гигантских кулаков и меча должен был слышаться на многие улицы вокруг. Храм разгромили изрядно.
— Отвернись, мне потом кошмары будут сниться, — выдавил Арлинг, подтягиваясь на руке. Ему не мешали. Тысячерукая понаблюдала, как он ползет к обломкам церковной мебели, после чего сказала:
— Когда ты исчезнешь, мир станет лучше. Увы, это случится не сегодня. Что я хочу за руку? Еще больше рук, конечно! Я же Тысячерукая. Отруби сто конечностей, принеси в этот храм, и я верну тебе то, что забрал у тебя древний. Вы, людишки, вечно выбираете неправильную сторону.
— А какие-то особые пожелания у тебя есть? — поинтересовался Арлинг, еще не веря, что собрался сделать то, о чем ему настойчиво нашептывал трусливый Нехебкай. После того как Тысячерукая стала громить храм, гоняя по нему Регарди, Индиговый заявил, что все это необычно для сагуро, и ему нужно время подумать о ее странном поведении. Мол, дальше разбирайся сам.
— Конечно, я хочу руки воинов, — фыркнула Тысячерукая. — Тут скоро начнется сеча, мне подойдут любые конечности — и драганов, и арваксов, и всех, кто попадется под твой меч. Оружие сам достанешь. Я тебе в этом помогать не собираюсь.
— Да и не нужно, — сказал Арлинг, выпрыгивая из укрытия — Как раз меч-то у меня имеется.
Это, конечно, была идея Нехебкая, но Индиговый явно растерялся, когда Регарди ею воспользовался. Говорил учитель: «Слушай внутренний голос и никогда не заблудишься во тьме». Вот Арлинг и слушал. А о том, что делал, он подумает позже.
«Пламенеющий меч», огромный клинок Нехебкая, равно как и рука-лапа, появившаяся на месте отрубленной руки Арлинга, явно стали сюрпризом для Тысячерукой. Двигаясь на пределе возможностей, Регарди оттолкнулся от спинки перевернутой скамьи и буквально подлетел к той руке демона, которая сжимала сосуд с черной жидкостью и находилась ниже всех. Взмах и отсеченная конечность с грохотом упала на пол. Следом рухнул и Арлинг, сбитый другой рукой Тысячерукой и уверенный, что как минимум ребра ему сломали еще в воздухе. Но терять инициативу было нельзя:
— Теперь это моя рука, сагуро! — прошипел он, борясь с наступающей тьмой. — А ты катись к дьяволу!
Что исчезло — его сознание либо сама Тысячерукая, которая побледнела и растаяла, Арлинг не понял. Растворившись вслед за демоницей, он помнил лишь ее колющие слова: «Когда ты исчезнешь, мир станет лучше». Что-то подсказывало — раны страшнее у него уже не будет. Дальше только конец.
Глава 6. Сделка с Агодой
Острые, глубоко пронзающие вспышки боли стали слабее, реже, они еще цеплялись когтями в его голову, но отступали, собираясь затаиться в глубокой обороне, чтобы напасть, когда он их ждать не будет. Заблуждалась они в одном: боль давно стала раздражающим, но постоянным фактором его жизни. Застать врасплох его больше не получалось. Арлинг понял, что у него страшно болит голова, это происходит давно, а главное — во сне.
Во рту стоял привкус незнакомых трав, руки и ноги затекли без долгого движения, веревки вонзались в кожу по всему телу. Его запеленали в путы с головы до пят, перестраховавшись ремнями, один из которых стягивал горло и провоцировал ту самую головную боль, препятствуя свободному потоку воздуха. Арлинг досчитал до десяти и перешел на особую медленную технику дыхания, чтобы снизить пульс. Когда барабанный бой в его голове стих, проснулся солукрай, обрисовав непривлекательную картину.
Сухая трава под ним свалялась, а муравьи решили укрыться от наступающих холодов в его левом сапоге, но их движения он начинал чувствовать примерно от колена, потому что в туго перетянутых лодыжках нарушилось кровообращение, и они занемели. Еще какие-то насекомые ползали по рукавам куртки, которой раньше у него не было. Последняя одежда, которую он носил, принадлежала старому Ландерсу и висела на нем кулем. Сосредоточившись, Арлинг определил материал своей новой рубашки — шелк, причем очень качественный. Вся одежда была свежей, будто он переоделся пару часов назад — запахи человеческого пота и земли еще не успели впитаться в материю. Узкие высокие сапоги сдавливали голени, куртка скрипела новенькой кожей, а еще он ощутил, что кто-то вставил ему серьгу в ухо, заново проковыряв дырку, которая успела зарасти. Арлинг уже очень давно не носил никаких украшений. Еще через мгновение он обнаружил по три перстня на пальцах каждой руки. И хотя выводы напрашивались странные, перстни его порадовали — особенно их острые грани. Все наемники Сикелии любили такие украшения на руках, которые можно было использовать в бою, и Арлинг исключением не был.
Определив, что не ранен, а из неудобств осталось лишь послевкусие от дурмана, которым его опаивали долгое время, да затекшие конечности, Регарди вдруг осознал главное. Он явственно ощущал пальцы на правой руке, как и саму руку. На миг все остальное стало неважно — сердце зашлось от неожиданной радости, дыхание участилось, и пришлось постараться, чтобы вернуться к ритмам спокойнее.
— Ты там? — позвал он Нехебкая, но Индиговый в последнее время молчал часто, и Арлинг сосредоточился на окружающих. О своей правой руке он подумает позже. Главное, что она у него теперь была, и что Тысячерукой в этом прекрасном холмистом лесу, на опушке которого он лежал, купаясь в лучах полуденного солнца, не наблюдалась. В тот момент Арлингу все казалось прекрасным — и холодный согдарийский воздух, пахнувший скорой зимой, свежесрубленной древесиной и оружием, и трое воинов, сидящих у костра, и даже Жуль, которого он узнал сразу. А еще солукрай рассказал ему о лошадях, которые стояли слишком давно, палатках и повозке, на которой, очевидно, доставили его связанное спящее тело. То ли похитители знали, с кем имели дело, то ли просто перестраховались, но, как бы там ни было, ошибки они все же допустили. Ошибки, которые могли стоить им жизни. Богатая одежда и украшения на их пленнике наводили на кое какие догадки, и Арлингу они не нравились.
Ни Аджухама, ни Альмас, ни тем более Хамны поблизости не ощущалось. Арлинг отогнал подальше радость по поводу чудесного обретения конечности и сосредоточился на насущных проблемах. Для начала мысленно пробежался солукраем по лесу, спустился с холма, столкнулся с лосем, который спасал свою жизнь, бездумно мчась сквозь подлесок, но вовсе не от охотников. Арлинг пустился по его следу, уцепился за вороново крыло и вместе со стаей черных стервятников обнаружил поле, которое заполняли люди, занимающиеся слишком знакомым делом, чтобы перепутать их с пахарями. То были работяги иного толка, и профессия у них была приближена к его соб