— Рад, что ты поправилась, — улыбнулся он Альмас, которая обладала великолепной интуицией и напряглась заранее, совершенно правильно не ожидая от танца с Арлингом ничего приятного.
— А у тебя хороший протез, — ответила она, перестав улыбаться. — Только холодный, будто ты эту руку у мертвеца отрезал.
— Сейфуллах говорит, что ему здесь нравится. И домой он пока не хочет. Ты тоже здесь собираешься остаться?
— А ты правда тот самый племянник императора или просто занял его место? — парировала она.
— Правда тебя не устроит, — ответил он, принюхиваясь. В изысканном аромате духов Альмас слышалось слишком много ноток миндаля — его подозрения оправдывались. — Помнишь, есть у вас такая поговорка: «Кто сумеет схитрить, тот два раза ест». Я опасаюсь, как бы ты не подавилась.
— Да, — кивнула она, нервно оглядываясь на Сейфуллаха, который непрестанно следил за ними. — «Не стремись захватить многое, потеряешь малое». Тоже хорошо звучит. Ты специально речь готовил или импровизируешь? А вот еще одна: «Лучше мало, да хорошо, чем много, да плохо». Тебя какая нравится больше?
— Мне понравится, если ты снимешь это ожерелье и отдашь его мне, — сказал Регарди, наконец, уловив источник запаха. — Зачем девушке с таким сложным прошлым столько яда?
Он почувствовал, как напряглись пальцы Альмас, но позволить ей отстраниться не дал и повел по новому кругу.
— Это для самозащиты, — пробормотала она. — Ведь сам сказал — сложное прошлое.
— Разумеется, — согласился Регарди. — Баракат поистине богатый город. Здесь найдется не только хороший перец и свежие финики, но даже каракутский яд, который по вкусу как сахар. Можно посыпать им любое угощение, и неприятелю даже понравится. Или неприятельнице.
— Я отдала тебе драгоценности!
— А я спас тебе жизнь, и не заставляй меня жалеть об этом. Снимай сама или я сделаю это сам. Уверяю, никто даже не заметит.
Поняв, что Арлинг настроен серьезно, Альмас едва заметно кивнула, и Арлинг ловко отстегнул украшение, спрятав его в пальцах.
— Мне безразлична эта девушка, но смерть — это не то, с чего нужно начинать новую жизнь.
— Сказал тот, чьи руки в крови, — фыркнула Альмас. — Я не собиралась травить Клариссу.
— Вот и замечательно, — Регарди резко остановился и, оставив Пир одну среди танцующих пар, направился к Сейфуллаху, чей взгляд полыхал гневом. Но Аджухам был не один и не посмел высказывать «папочке» претензии при свидетелях.
— Граф Петр Бутальонский, — недовольно представил он мужчину, который подсел к нему с бутылкой вина. — Наш главнокомандующий.
— Мы вместе с братом, — поправил его Петр, скаля зубы в щедрой улыбке. — Генрих сегодня не пришел, мучается желудком, но надеюсь, что вы познакомитесь завтра. Будем отмечать юбилей присоединения южных колоний, наш отец непосредственно участвовал в кампании, это почти семейный праздник.
Регарди пора было уходить, но он не удержался от комментария:
— А павлин будет?
— Простите? — не понял граф, но будучи человеком уверенным в каждом своем поступке, сарказма не понял. Он говорил с едва заметным акцентом, и Регарди предположил, что Бутальонские родом из северных городов. Вероятно, в их прошлом было не все чисто и гладко, раз братьев сослали в провинцию.
— Отец устал и уже уходит, — вмешался Аджухам, но Петр Бутальонский не мог отпустить Регарди, не убедив наследника императора в том, что является лучшим главнокомандующим в мире. Вцепившись в его рукав, он допустил свою первую ошибку.
— У нас неблагоприятная стратегическая обстановка, — пустился в разглагольствования граф. — Агода давит с Запада, арваксы теснят с Севера и Востока, колонии создают напряжение на Юге, и только грамотное управление поможет вывести страну из глубокого кризиса. Когда разлад, когда армия проигрывает, главная задача владыки — достичь гармонии. Именно так перед лицом испытаний стоит вести себя командиру и правителю. Тогда простой народ будет скорбеть в случае его гибели, а воины сочтут славой отдать за него жизнь в бою.
— Вот как? — Арлинг мог назвать даже страницу учебника, из которого сейчас цитировал Петр. Он не заканчивал Императорской военной академии, но в свое время иман заставил его прочитать и выучить все справочники по военному делу, какие существовали в мире. На всякий случай. — И как же достичь этой гармонии?
— Только в храме, выполнив ритуалы, получив благословение Амирона и отринув свои личные замыслы, — гордо ответил граф, довольный вопросом, которого, очевидно, ожидал.
— Святой Бой тоже относится к таким ритуалам?
Граф еще не понял, куда клонил Регарди, и смело продолжал:
— Несомненно. Сегодня вы увидите пример такой гармонии. Мы собрали лучших воинов, тех, кто радуется сражению в первых рядах и самоотверженно служит императору и Амирону.
— И тех, кто будет счастлив избавиться от позора, верно? — Арлинг вспомнил солдат со стены, радующихся, что вместо них на Святой бой отправили преступников и должников.
— Вы мыслите грамотно и широко, — похвалили его недалекий Петр и совершил вторую свою ошибку. — Не то, что ваш отец Элджерон. Вы совершенно правильно сделали, что уехали из отеческого дома и возмужали вдали, переняв все лучшее у кучеяров, но сохранив исконно драганское. Мой дядя служил при старшем Регарди и всегда считал его слабым и недалеким политиком, с чем я согласился, когда вырос и смог самостоятельно принимать решения. Колос на глиняных ногах — вот кем был ваш отец, в то же превратил и страну. Совершенно правильно, что император казнил его за измену. Нужно было сделать это раньше.
Наверное, граф был очень доволен своей речью, но так случилось, что в это время музыка кончилась, и последние слова услышали все. Сейфуллах замер, не донеся ложку до рта. Он все-таки подналег на сливки, ведь Альмас теперь танцевала с губернатором, по какой-то причине игнорируя Аджухама.
В груди Арлинга глухо стукнуло, провалилось, воздух вернулся в легкие не сразу.
— Мы говорили о ритуалах гармонии, граф, — прошептал он в наступившей тишине. — Осмелюсь поделиться одним. Так очищает…
Регарди резко выбросил вперед руку, ту самую, новую, которая давно пульсировала, подсказывая, что ему следовало сделать с самого начала. Слуги недавно обновили свечи, и в канделябре перед ним как раз горели две высокие свечи. Опустив руку в огонь, он заставил себя замереть, чувствуя, как горит кожа и исчезает в пламени метка, оставленная клеймом имана.
— Вы тоже должны попробовать, — прошипел он и, схватив руку Петра, сунул ее в пламя свечи. — Очень успокаивает, гармония наступает мгновенно.
Бутальонский завизжал, но Арлинг держал его до тех пор, пока огонь не уничтожил на его собственной руке метку, оставленную иманом, спалив и чужую волю. К ним бросилась охрана, но Регарди уже отпустил графа, отметив благоразумие Аджухама — хорошо зная своего бывшего халруджи, тот даже не пробовал остановить его.
— Именем императора приказываю продолжать обедать, — заявил Арлинг, продемонстрировав всем письмо с золотым гербом империи. Если у губернатора и появились к нему вопросы после того, что он сделал с рукой графа Бутальонского, то перед лицом всемогущего векселя они сразу отпали.
— Все мои дела решает Сейфуллах, обращайтесь к нему, — заявил Регарди, покидая зал. Никто не встал у него на пути, он же был рад, что надел повязку, которая скрыла слезы. И вызваны они были отнюдь не физической болью.
Глава 10. Святой Бой
К воротам его провожала целая свита, но большинство держалось на отдалении. Только Сейфуллах да губернатор Сатлтон мелькали за спиной, пока Арлинг широким шагом направлялся к группе воинов, выбранных для Святого Боя. Обоих впечатлила императорская бумага, где было указано имя Регарди, и если Сейфуллах хотел знать, откуда Арлинг раздобыл такой документ, Сатлтону же были нужны гарантии, что императорские войска прибудут вовремя. По крайней мере, у него появилось надежда.
— Ждите, — только и сказал ему Регарди, после чего повернулся к Сейфуллаху:
— Забыл сказать про огнеметы. На одном из холмов у города я закопал три ящика с бамбуковыми огнеметами, которые должны были достаться арваксам, но не достались. Будет возможность, заберите их оттуда. Долго они там не пролежат.
— Какие огнеметы? — уставился на него Сейфуллах. — Подозреваю, что ты не за протезом ходил. Что еще знаешь?
— Знаю, что Клариссу могут отравить, — Арлинг повернулся к генералу. — Если вам дорога дочь, отправьте ее из города при первой возможности. Помолвку лучше отложить.
Выл ветер, солнце, спрятавшееся за тучами еще утром, мрачно катилось к горизонту, небо бросалось редким колючим снегом. Вороны уже не скрывали свой прямой интерес в скорой человеческой смерти. Они нетерпеливо нарезали круги над долиной, задевая крыльями рвущиеся от ветра городские флаги на сторожевых башнях. Арлинг поежился. Он отвык от холода и снега навсегда, душа и тело стремились к жарким пескам и зною. Его черная рука пахла горелой плотью, но впервые ощущалась своей. Что до боли, то она давно не имела значения.
Двадцать солдат, выбранных для Святого Боя, были похожи на молодых бычков у ворот мясника. Рядом стоял священник и читал молитву Амирону. Регарди даже обрадовался совпадению. Это был именно тот самый священнослужитель, который в Вольном помогал вызвать Тысячерукую. Вполне вероятно, что Арлинг был последним человеком, которого священник хотел бы видеть, но сам Регарди обрадовался. Внутри все шептало о черной септории. Ее время приближалось быстрее, чем снег таял на коже и одежде людей, собравшихся перед воротами. Сквозные двери проходили через все три городские стены и заканчивались узкой решеткой, которую преграждал огромный каменный блок, поднимаемый рычагом.
— Помолимся, дети мои, господу нашему Амирону, — вещал священник солдатам, не замечая Арлинга со свитой. — Перед Святым Боем от всего сердца простим всех, на кого держим обиду, чтобы стань абсолютно свободными в жизни и смерти. Повторяйте за мной. Пусть наша любовь, сила и свет наставляют и утешают в трудном пути. Мы любим господа нашего Амирона, Отца Небесного, а он любит на