Махди учил Арлинга перед боем становиться пустотой, но сейчас Регарди чувствовал, что она станет помехой. В его сердце разгоралось пламя, и он бросил в него все, что у него отняли — любовь, дружбу, надежду и веру.
Первые лучи солнца брызнули на землю, позолотив макушки замерзших елей. Скудное тепло разбегалось по небу волнами, мира внизу не касаясь. По спине Арлинга скатилась капля пота, желудок свело судорогой. Над головой звенел ночной мрак, тая в рассвете, под ногами скрипел снег, обагренной кровью Хамны. Он сделает то, что знал в совершенстве. И неважно, кто стоял по ту сторону его клинка.
Лезвия двух мечей блеснули в волне утреннего света и скрестились в первом ударе, который звучно разрушил утреннюю тишь. Мечи разошлись и заплясали, вступив в жадный диалог, где один не уступал другому. Исчезли вороны, лес, лагерь и даже небо. Мир Арлинга сузился до полосок металла, летавших слишком быстро для человеческого восприятия. Иман знал о нем все, Арлинг лишь то, что учитель посчитал нужным раскрыть на тренировках. Их поединки никогда не заканчивались победой Регарди, и Арлинг понимал, что лишь оттягивает момент, когда начнется обратный отсчет.
Чувствуя, что уступает в скорости, он нырнул под руку противника, вскочил на поваленный ствол и, оттолкнувшись от торчавшей в небо ветки, перекувырнулся над иманом, смягчив падение переворотом. Поднявшись в облаке снега и тяжело дыша, запоздало осознал, что сумел избежать смертельного укола в горло, но пришлось прыгать снова — иман действовал на опережение в своей излюбленной технике «прикосновения смерти». Выполнив тройной прыжок, Арлинг прыгнул на ветку ели, подтянув ноги в последний момент, потому что меч имана ударил по стволу так, что почти перерубил его пополам.
«Тебе не надо побеждать, только выжить, — шептали трусливые сагуро. — Нельзя верить старому врагу, нужно бежать».
Бежать было поздно, потому что у его ног лежала мертвая Хамна, а «тени» имана крошили в лагере всех, кто был неугоден «Крепто Репоа». Отсидеться на ели тоже долго не получилось. Собравшись, Арлинг атаковал, но иман уступил лишь для того, чтобы кинуться обратно на Регарди. Арлингу пришлось выставить оба лезвия, ведь в другой руке он еще держал кинжал Хамны, но подставился под колено, врезавшееся ему в ребра. Потеряв равновесие, он с трудом ушел от нового удара клинка, упреждающе взмахнув мечом, чтобы не дать иману подобраться ближе, и ругая свою новую руку, которая не хотела демонстрировать чудеса скорости, как в прежних боях.
Лезвия клинков выбивали искры, в лагере внизу под холмом царила зловещая тишина, скрипел мороз, молчали вороны, внимательно наблюдая за поединком. Они уже знали его исход. Арлинг был сосредоточием мышц, орудием убийства, порождением кошачьей грации и чудовищной свирепости. Но иман был его учителем, знал, когда он вздохнет и выдохнет.
Этот момент случился — Регарди пропустил удар, и меч имана полоснул его по животу. Он проглотил боль, сжав сильнее клинок Махди. Почувствовав готовящийся удар в голову, скользнул влево, но, запаниковав, сделал это слишком поспешно и напоролся на кинжал Тигра, который впился ему в бедро рядом со смертельной точкой, едва не задев ее. Иман никогда не бил просто так, целясь только туда, где летальный исход был обеспечен. Регарди спасла та самая рука Тысячерукой, которая в нужный момент проявила себя, атаковав имана в грудь и смазав удар.
Арлинг отскочил, чувствуя, как по ноге горячо льется кровь, но иман не собирался давать ему передышки. Регарди трудно было измотать боем, но скорость и напор учителя не позволяли ему перейти в атаку — все силы уходили на защиту.
«Твой страх мешает тебе, — послышался в голове голос Махди, который так давно не разговаривал с ним. — Нет ничего страшнее самого страха. Твое лучшее оружие находится в сознании врага. Кого ты боишься? Уж точно не меня. А что до древних, их время в этом мире прошло».
Арлинг был уверен, что голос Махди слышал не только он, потому что почувствовал ту самую брешь в атаках Тигра, которую так долго ждал. Проснулся ли каким-то образом Махди, давно захваченный древним, или иман услышал галлюцинацию Арлинга и отвлекся на нее, но Регарди получил тот шанс, который бывает раз в жизни. Убивай одним ударом. Двигайся быстрее мысли. Быстрее боли.
Выхватить меч.
Нанести удар.
Стряхнуть кровь с клинка.
Вернуть лезвие в ножны.
Так говорил Махди, но Арлинг сам давно стал мастером меча. Его клинок остался в груди имана, пройдя сквозь ребра и вонзившись в грудь рядом с сердцем. Была только одна возможность попасть в эту точку, но рука богини не подвела. Последующий быстрый удар пальцами в горло и ключицу парализовал Тигра Санагора, Арлинг же, осторожно подхватив пронзенное тело, усадил его в снег у поваленного ствола.
— Пока я буду убивать твоих вассханов в лагере, ты будешь сидеть здесь с клинком Махди у сердца и сражаться за каждый вздох, — сказал Регарди. — А умрешь тогда, когда я разрешу.
Он успел в последний момент, когда убийца «Крепто Репоа» уже почти догнал Аджухама. Сейфуллах все-таки послушался Арлинга и спрятался в лесу с Альмас. Именно женский крик и помог Регарди быстро найти их.
Когда рассвет наступил, ничто в лагере не напоминало о ночном вторжении, кроме мертвого губернатора Сатлтона, у которого случился сердечный приступ, графов Бутольонских, одновременно захлебнувшихся вином на ужине, и одного северного лорда, который сошел с ума и был отправлен домой в сопровождении телохранителей.
Новый день обещал быть длинным.
Глава 14. Выбор
Над столицей сияло солнце, и Регарди был уверен, что зарево полыхает оттенками крови. Черные горные хребты, окружавшие Согдиану, пересекались провалами ущелий, из которых в долину выползал свинцовый туман, превращающийся в прозрачную дымку под мощными лучами дневного светила. Стоял удивительно теплый для начала зимы день, и оттепель не предвещала ничего хорошего.
Как и ожидал Сейфуллах, которого после смерти братьев Бутольонских назначили главнокомандующим, ворота города открыли без боя. Арлинг оставил лавры приветствия тому, кто изображал его весь путь от Бараката до Согдианы, сам же растворился тенью на давно забытых улицах столицы. Он направлялся во дворец один, там его ждали. Сейфуллах долго не соглашался с Арлингом, но вынужден был признать, что так будет безопаснее для всех. В логово древнего следовало входить только древнему.
— Если я выйду и объявлю о немедленной инаугурации себя или хотя бы намекну, что готов нести бремя императорской власти, значит, мы проиграли, — сказал Регарди недовольному Аджухаму. — Тогда тебе стоит сначала подыграть, а при первой возможности бежать от меня, как от самого настоящего дьявола. На всякий случай простимся.
Арлинг обнял окаменевшего Сейфуллаха, который тут же оттолкнул его.
— Да пошел ты к черту со своим прощанием, — в сердцах сказал он. — Даю тебе час, а после мы разнесем этот дворец по кирпичику.
Аджухам храбрился и не зря. Белокаменные башни дворца, украшенные свежими цветами и пестрыми лентами по случаю столетнего юбилея императора, посреди взбунтовавшегося города, выглядели нелепо и устрашающе. Горожане и восставшие солдаты из регулярной армии ломились в замок уже не одну неделю, но окна, двери и стены будто заколдовали. Никто не отстреливался, когда ворота безрезультатно штурмовали тараном, а те смельчаки, которые пытались проникнуть через окна, падали замертво и долго корчились в судорогах, захлебываясь кровью, пока их не убивали свои же. Некоторых пытались лечить, но через несколько дней они умирали сами, проведя последние часы в жутких мучениях. Прислуга из замка давно бежала, но в день рождения императора, когда войско заговорщиков должно было подойти к воротам города, кто-то нарядил дворец цветами и лентами. Каждое окно было украшено гирляндой из живых белых роз, а местами они покрывали стены сплошным ковром — цветов было столько, что их должны были доставлять телегами в замок не один день. Слуги клялись, что замковая оранжерея не способна вырастить такое количество роз. Тем более что в последние годы там выращивали исключительно лилии, которые накануне событий почему-то приказали уничтожить.
Арлинг ненавидел лилии. Белые розы на стенах и окнах замка были приглашением. Император его ждал, и Регарди не собирался опаздывать. Ворота ему не открыли, но все окна были гостеприимно распахнуты.
В молодости Арлингу приходилось часто бывать в тронном зале, который всегда поражал воображение, но сейчас его торжественное убранство превосходило воспоминания. Анфилада спиральных мраморных колонн, обвитых темным плющом с белыми цветами, возвышалась справа и слева, за ними выглядывали высокие окна, а потолок изображал темно-синее небо с сияющими звездами. Ничто не препятствовало солукраю, который доносил образ тронного зала в деталях. По обеим сторонам от резного каменного трона раскинулся сад с цветущими кустарниками мирта, жасмина и химонантуса — ледяного цветка, тончайший аромат которого представлял коктейль из цитруса, розового перца, бергамота, сирени и белого чая. Этот запах особенно любил иман, и Арлинг подумал, что в тронном зале императора он присутствовал не просто так. Регарди же цветочные ароматы не любил. Они отвлекали от важного, но после того, что случилось, ни один цветок в мире не мог стать помехой задуманному.
Он был благодарен Нехебкаю за то, что тот не спрятался, как обычно, а сагуро — за тишину. Змей и безумные боги человечества сосредоточенно молчали, ведь все они сейчас были единым целым, и от того, что произойдет в ближайшие минуты, зависело будущее каждого.
Откуда-то доносились отзвуки музыки — переливы тихих аккордов, вздохи далеких мелодий. Они были неспособны заглушить вопли безумного, голос которого был знаком Арлингу. Под одним из кустов ароматно цветущего жасмина пускал слюни Керк. Он то заваливался на спину, то поднимался на четвереньки и начинал ползать вокруг ствола, нарезая круги и бормоча бред. Останавливался он лишь для того, чтобы оторвать очередной кусок ткани с остатков одежды или своей кожи. Земля вокруг жасмина была обильно полита его кровью.