Сага о халруджи — страница 98 из 429

На следующий день мир стал другим.

После бессонной ночи и таинственного ритуала Арлинг собирался выспаться, но у имана были другие планы.

— У тебя слишком мало времени, чтобы тратить его на сон, — заявил он. — Время пролетит незаметно, а я обещал подготовить тебя к Испытанию. Поэтому твое обучение начнется прямо сейчас.

И хотя Регарди нестерпимо хотелось спать, охвативший его восторг бы сильнее. Да! Наконец-то бездействие закончится! Ради этого он был готов не спать месяцами.

Но когда иман сунул ему в руку незнакомый предмет, оказавшийся ведром, энтузиазм Арлинга испарился, словно роса с листка чингиля под палящими лучами солнца.

— Теперь ты часть школы, — пояснил мистик. — И должен поддерживать ее существование. У каждого из нас есть обязанности. Финеас отвечает за дрова, Сахар кормит и пасет скот, Ол моет котлы. Я, вот, подметаю дорожки. Ну а ты будешь носить воду для кухни. А так как завтрак готовится рано, тебе придется вставать затемно. И слушайся Джайпа, это наш повар. Пойдем, я покажу, где колодец.

Я бы тоже хотел подметать дорожки, подумал Арлинг, стараясь скрыть разочарование. Труд — это, наверное, хорошо, особенно, если учесть, что за свое пребывание в школе он ничего не платил, но подготовка к испытанию и ношение воды для завтрака имели мало общего. В этом Регарди был уверен. Однако время возражений осталось в прошлом. Так же, как и то, когда он принадлежал самому себе.

Арлинг не нашелся с ответом и молча последовал за иманом, который старательно перечислял ему ориентиры для запоминания. Псарня, косогор, заросли жасмина, клумба с гиацинтами, два эвкалиптовых дерева, тополь, десять шагов по гравию до крепостной стены. Отсюда еще пять шагов вправо, и колодец.

— Как справишься с водой, приходи ко мне, — велел мистик. — Я буду ждать в Смотровой Башне. Только помни. Вода считается священным даром Нехебкая, поэтому носи ее аккуратно. А трость оставь, она для калек. Будешь использовать ее в крайних случаях, когда я разрешу.

«Интересно, он специально не сказал про завтрак или случайно забыл», — тоскливо подумал Арлинг, плетясь за кучеяром. Предстоящая работа не воодушевляла. К тому же, у него отняли трость, с которой он научился ходить, почти не спотыкаясь. Иман дал понять, что не считал его калекой, но отчего-то это не радовало. Регарди даже не представлял, как сможет дотащить ведро воды «аккуратно». Путь от колодца до кухни был полон препятствий. Ухабы, рытвины и неровности попадались на каждом шагу.

Просто сделай это, велел себе Арлинг, запретив думать о чем-либо кроме колодца. Однако в тот день школа едва не осталась без завтрака, потому что воду ему удалось принести гораздо позже рассвета.

Первое ведро Регарди разлил у псарни, второе — на клумбе с гиацинтами, третье — на ступенях кухни. Он почти физически ощутил, как по нему хлестнул суровый взгляд повара Джайпа. К этому времени почти вся школа проснулась, и учителя с учениками подтягивались к Дому Полдня, собираясь позавтракать горячей кашей с лепешками. Они еще не знали, что их распорядок дня будет серьезно нарушен. Однако никто не проронил ни слова, словно иман заранее предупредил всех о том, что Арлинг с утра будет разливать драгоценную воду, выполняя трудовую повинность.

Даже Беркут удержался от привычной болтовни, хмуро попросив кусок вчерашнего хлеба. Другие ученики молча проходили на кухню и также молча выходили, разбредаясь по территории школы. Но были и те, которые никуда не уходили, терпеливо ожидая, когда принесут воду. Словно вся школа не могла приступить к своей привычной деятельности без завтрака, приготовленного на воде, которую должен был натаскать Регарди. Только повар сердито стучал ножом, да так громко, что Арлинг слышал его даже у колодца.

Ну и черт с вами, решил он, злясь на себя, имана и его воспитанников. Что это за кухня такая, где воду не запасают заранее? Теперь пусть ждут хоть до вечера!

И хотя желание бросить ведро в собравшихся у кухни людей было велико, Арлинг отправился к колодцу в четвертый раз. Спина горела от сердитых взглядов учеников, но Регарди заставил себя думать только о ведре, воде в колодце и пятидесяти трех шагах, которые отделяли его от цели. Если он хотел получить кружку горячего чая, ему придется превзойти себя.

Пятнадцать шагов мимо псарни — самый большой участок пути, но самый ровный. Подсказками служили возня собак и звон цепей, но пару раз он все равно едва не коснулся ограды. Имановы псы уже не лаяли на него как в первые дни, но всегда настороженно наблюдали, словно ждали, когда человек потеряет бдительность и подойдет ближе. К счастью, псарня закончилась быстрее, чем он успел сбиться с пути. Регарди никогда не питал особой симпатии к собакам, а теперь и вовсе занес их в черный список тех тварей, с которыми хотел бы встречаться в последнюю очередь.

Дальше начинался косогор — шесть шагов по заросшему редкой травой склону. Между тонкими стеблями проступал песок, который осыпался даже на утоптанной дорожке. Здесь можно было легко потерять тропинку и свернуть в сторону, но выручал жасмин, чьи заросли подступали сразу за холмом. Еще четыре шага вдоль кустов с жесткими листьями и мягкими, благоухающими цветами.

Преодолеть клумбу, которая была разбита следом, оказалось сложнее, потому что какой-то любитель красоты придал ей сложную многоугольную форму. Арлинг предпочел бы пройти прямо по гиацинтам, запах которых ему совсем не нравился, но иман вряд ли одобрил бы такой поступок. Пришлось медленно отсчитывать восемь шагов, проверяя ногой начало очередного изгиба. Сосредоточившись на клумбе, Регарди едва не пропустил эвкалипт, вспомнив о новом препятствии, когда до дерева оставалось не больше шага. На лбу заныл синяк, который он набил, возвращаясь от колодца в первый раз. Еще пять шагов, чтобы обойти проклятую древесину. Дальше дорожка была посыпана гравием и хорошо чувствовалась под ногами. Плохо было то, что ее создатель тоже не отличался любовью к прямым линиям и сделал тропу настолько кривой, насколько это возможно. Наконец, ладонь коснулась шершавого камня крепостной стены. Он почти достиг цели — пять шагов вправо до источника уже не считались.

— Мне одного ведра мало, — ехидно сказал повар, когда Арлинг, торжествуя, опустил к его ногам кадку, полную прохладной жидкости.

К этому времени он был готов выпить её до дна — утреннее упражнение изрядно его измотало. Похоже, Джайп решил ему отомстить. Регарди чувствовал, как кучеяр напрягся, ожидая сопротивления, но ему не стоило волноваться. Арлинг развернулся и отправился к колодцу в пятый раз. Он хотел добиться права на Испытание. И утро без завтрака было мелочью, которая меркла на фоне грез о Магде.

Итак, его жизнь изменилась. Если раньше Регарди страдал от безделья, то теперь свободного времени стало очень мало. Оно внезапно исчезло, уступив место бесконечным походам к колодцу, которые не всегда заканчивались удачно.

— Вода — это ерунда, — заявил ему Беркут. — По крайней мере, не грязно. Вот чистка нужника — та еще мерзость. Не поверишь, но Фин выгребал его полгода, пока не появился Гасан. Новенькие чаще всего на такое попадают. Поэтому считай, что тебе повезло. Я бы с тобой поменялся. Натаскал с утра воды на весь день и свободен! А на мне стирка. Пока чан наполнишь, пока все белье отколотишь, пока высушишь… Тьфу! — мальчишка в сердцах сплюнул, но тут же спохватился. — Хоть бы скорее кого на мое место пристроили.

От слов Беркута легче не стало, а в то, что гордый и ловкий Фин когда-то выгребал нужник, не верилось. Впрочем, ему никогда не понять этих кучеяров.

Когда Арлинг, наконец, добрался до Смотровой Башни и вошел в комнату, где совсем недавно состоялся памятный разговор с мистиком, то подумал, что перепутал помещения и попал в парфюмерную лавку, в которой на ночь оставили пару гуляющих котов вместе со свиньями. Запахи оглушали — смердящие и благоухающие, легкие и тяжелые, дразнящие и волнующие… Их было так много, что он почувствовал, как тонет в них, словно корабль, оставшийся без мачты и с дырой в борту. В прошлый раз в помещении пахло разве что табаком, а сейчас ему не удавалось определить ни одной ноты — все слилось в хаотичную вонь. Регарди громко чихнул и попятился, но тут послышался голос имана.

— Проходи, садись, — пригласил наставник, и его тон не показался Арлингу дружелюбным.

Наверное, будет за воду ругать, решил он и, нащупав подушку, опустился на нее, неловко подогнув ноги. Регарди никак не мог привыкнуть к тому, что у кучеяров не было нормальной мебели. Вместо стульев в домах были циновки или подушки, вместо столов — низкие подставки на четырех ножках, вместо кроватей — тюфяки с соломой и циновки.

— Пахнет, как в парфюмерной лавке, — осторожно заметил он, стараясь не зажать нос руками. Сказал просто так, не особо надеясь увести разговор от неприятной «водной» темы, но, похоже, попытка удалась.

— Еще бы, — усмехнулся мистик. — Ведь я специально попросил одного моего друга-парфюмера одолжить мне кое-что из его товаров. А так как он человек щедрый, то принес столько духов, кремов, масел и эссенций, что хватит на всех жен нашего нового наместника. Ну и от себя я тоже добавил. Кстати, как вода?

— Обед будет вовремя, — буркнул Арлинг и приготовился к обороне.

Однако, как оказалось, вода интересовала имана в последнюю очередь.

— Вот и отлично, — потер руки учитель. — Через полгода придумаем тебе новую обязанность. Чтобы не скучно было. А теперь, приступим. Наш первый урок будет посвящен запахам. Ты живешь в стране, где ароматы имеют особое значение. Если в Согдарии духи и благовония до сих пор используются для того, чтобы перебить запах немытого тела, то в Сикелии они важны так же, как одежда, прическа или макияж. Ими пользуются все — мужчины, женщины, дети, старики. Благовония указывают на статус человека, выражают его чувства, отражают настроение или рассказывают о том, что не может быть передано словами. Как говорят старики, если хочешь богато жить в Балидете, торгуй благовониями. Чтобы говорить и понимать язык запахов, так же свободно, как кучеярский, тебе придется во всем этом разобраться. А заодно вспомнить мир, на который ты когда-то смотрел. Поверь, ты удивишься, как многого не знал, изучая его только глазами.

Арлинг хотел было возразить, что драганы не настолько невежественны, и от запаха грязного тела избавляются с помощью воды и мыла, но вовремя спохватился. В конце концов, кем теперь были для него драганы? Только прошлым.

С тех пор они разговаривали о запахах каждый день. Комната в Смотровой Башне превратилась в лабораторию, где Регарди нюхал флаконы и пузырьки, в которых иман умудрился спрятать весь мир. Запахи будили его даже по ночам — он подолгу ворочался, пытаясь определить, откуда так сильно пахло снегом или осенними листьями, и лишь потом понимал, что они ему снились. Уроки имана крепко въедались в память, пробуждая давно забытые образы.

— Человек может чувствовать много запахов, — учил мистик, всыпая в пробирку новый порошок. — Чувствительность зависит от вида пахучего вещества, его концентрации, от того, где оно находится — в воде, воздухе или песке, например. Важна температура. Запомни, что для правильного определения нужна последовательность. Сначала находи слабый запах и только потом — сильный. Вслед за сильным, слабый различить трудно. Ты чувствуешь здесь запах травы?

К его носу поднесли флакон, но травой в нем не пахло.

— Похоже на землю, — неуверенно протянул Арлинг. — Мокрую землю.

— Верно, — согласился иман. — Она лежит в основе, а нотка травы едва заметна. Будь внимательнее.

Регарди никогда не думал о том, что мире существовало столько запахов. Если раньше они легко делились на приятные и вонючие, то теперь их стало в тысячи раз больше.

— Есть много классификаций, но тебе не стоит забивать ими голову, — говорил иман, размешивая очередную смесь. — Можешь пользоваться самой простой. Она делит запахи на ароматические, анисовые и лимонные ароматы, далее на эфирные, тошнотворные, кислые, жженые, едкие и мятные. Есть еще бальзамические, например, запахи цветов, и каприловые — так пахнут кошачья моча, пот и козлиный сыр.

Перечисленные иманом категории отнюдь не показались Арлингу легкими для запоминания. Он путался в названиях и страдал от того, что приходилось полностью полагаться на память. Только теперь Регарди понял ценность таких человеческих изобретений, как перо и бумага.

— Кучеярские лекари широко используют благовония в практике, — продолжал иман в другой день. — Тебе нужно будет выучить их все. Вот, имбирь. У него острый, кисловато-горький аромат. Он облегчает дыхание, устраняет тошноту. У календулы мускусный, слегка терпкий и горьковатый запах. Если не можешь расслабиться, натри виски календуловым маслом, и тревога рассеется. А вот эвкалипт. Опиши мне, как он пахнет.

— Очень резко, — изрек Арлинг после долго изучения.

— Еще.

— Пряно?

— Не угадал.

— Кисло?

— Нет.

Регарди вздохнул и попытался вспомнить другие названия, но в голову ничего не приходило. Она была забита ароматом хвои, который они изучили в начале урока. Стекляшка стояла где-то на столе имана и просилась в руки, обещая напомнить запах мастаршильдской тайги после осеннего ливня.

— У эвкалипта терпкий, вяжущий, резкий аромат, — сердито произнес мистик, возвращая его в Сикелию. — Он укрепляет память. Как раз то, что тебе нужно. А еще улучшает настроение и отпугивает насекомых. Когда в прошлом году у нас на кухне завелись древесные мухи, отвар из эвкалиптовых листьев прогнал их меньше чем за сутки.

Непременно воспользуюсь им, когда меня замучают мухи, тоскливо подумал Регарди, стараясь вновь уловить запах хвои, но он уже утонул в ароматах фенхеля и черного перца, которые расхваливал иман.

Горячий шоколад, сушеные яблоки, черствый хлеб, уличная пыль, мокрая овечья шерсть, древесные грибы, грязные волосы, спелая хурма, дубовый мох, свежий кофе… Ароматы играли множеством оттенков, оживляя воспоминания и рождая диковинные картины нового мира.

Флаконам не было конца — и запахам тоже.

— Назови первый цвет, который придет тебе в голову, — велел мистик, и Арлинг послушно нюхал поднесенный к его носу пузырек. Пахло яблоком.

— Синий, — брякнул он, запоздало сообразив, что таких яблок не бывает, но иман довольно хмыкнул и сунул ему под нос другую пробирку, от запаха которой его едва не стошнило. Не выдержав, Регарди сморщился, чем заслужил неодобрение мистика.

— Нет плохих или хороших запахов, — проворчал кучеяр. — Однако важны эмоции, которые они порождают. С ними их легче запоминать. И еще — чем слабее запах, тем он лучше сохранится в твоей голове. Чувствуешь, чем пахнет эта бумага?

Арлинг взял листок и внимательно его обнюхал. Древесные нотки соперничали с ароматом лаванды, который мог остаться от благовония, лежащего рядом, а также с легким запахом табака, который, несомненно, принадлежал иману.

— Человек может слышать запахи на расстоянии двухсот салей, — продолжил мистик. — Это примерно как от ворот школы до крепостной стены, где колодец. А если повезет, и нет ветра, то и до кормы «Черный Святой», что на рынке. Когда-нибудь я спрошу тебя: «А ну-ка, Арлинг, скажи мне, готово ли абрикосовое пиво у старика Джаля?», а ты мне ответишь: «Нет, учитель, но старый пройдоха уже вовсю его наливает». А теперь вопрос простой. Ты еще помнишь запах того листка бумаги?

Арлинг подумал и кивнул.

— Хорошо. Тогда на каком конце стола он лежит — левом или правом?

К концу недели Регарди научился угадывать почти без ошибок. Он напоминал себе пса, которого натаскивали на след. И хотя он давно запутался, какие упражнения относились к лечению, а какие — к обучению, желание поскорее начать урок, с которым он стал просыпаться по утрам, удивляло. Ощущение победы после того, когда ему удавалось угадать запах или найти пахнущий им предмет, было непередаваемым чувством. Оно дарило свободу.

Похоже, что от их занятий с угадыванием не меньшее удовольствие получал и иман. Если он и притворялся, то это было очень искусной и бессмысленной игрой. Зачем врать тому, кто находился в гостях и зависел от милости хозяев? Как бы там ни было, но кучеяр охотно придумывал новые упражнения, заполняя ими и без того занятые дни своего подопечного.

Мистик любил заставать Регарди врасплох, когда тот отдыхал в саду или на циновке в ученической спальне, и довольный произведенным эффектом, предлагал угадать по запаху, что лежало у него в сумке. Как-то учитель разбудил его даже ночью и был очень недоволен тем, что Арлинг долго не мог сосредоточиться.

Лучше всего Регарди определял по запаху фрукты и цветы, но иман с каждым днем усложнял задания. Так, он прятал ветку пахучего кипариса где-нибудь в комнате или коридоре, а Арлинг должен был отыскать ее за пятнадцать минут. Позже, ветка кипариса сменилась на менее «пахучие» предметы, минуты сократились до пяти, а затем и вовсе до одной. Если он не укладывался во времени, вещь менялась, и все начиналось заново.

Труднее всего было угадывать растворенные в жидкости вещества, которые иман подбирал с большой фантазией.

Однажды мистик начал занятие с того, что дал ему понюхать воду, которая совершенно ничем не пахла. Как Арлинг не старался, ничего в ней не чувствовал. Иман не ограничил его во времени, поэтому он взял стакан в руки и приготовился тщательно его изучать, как вдруг понял, что его неудержимо тянет засмеяться. Однако повода для веселья не было, потому что день не заладился с утра — за водой пришлось ходить раза три, новая связка бус не поддавалась разгадыванию, а от проглоченной наспех каши с незнакомыми пряностями болел живот. И, тем не менее, ему хотелось смеяться. Арлинг даже поставил стакан обратно на стол, чтобы сосредоточиться и подавить непонятное желание, однако с ужасом понял, что улыбается самым дурацким образом. В конце концов, он не выдержал и расхохотался, понимая, что делает большую ошибку. Собственное поведение пугало, но иман не сказал ему ни слова, дождавшись пока его приступ веселья закончится. Смех прошел так же неожиданно, как начался, и Арлинг нервно заерзал на подушке, гадая, какую ложь придумать в оправдание своего поведения.

— Это был пример того, как запахи могут влиять на психическое состояние человека, — спокойно пояснил мистик. — Необъяснимые страхи, тревога или веселье порой имеют вполне земную причину. Причем, чаще всего такие запахи невозможно уловить носом. Однако если ты будешь хорошо работать над собой, возможно, когда-нибудь сможешь почувствовать и их. Запах может быть опасным оружием. Оно ранит не хуже острого клинка. Запомни это.

Постепенно их занятия перешли из пропахшей разными смесями комнаты на улицу, и Регарди понял, что флаконы и пробирки не могли рассказать и половины того, что раскрывалось в трепещущем от зноя воздухе.

— Эй, Ол, подойди к нам — крикнул иман, приведя Арлинга на Огненный круг, где занимались ученики.

Регарди слышал, как мальчишка легко спрыгнул на землю, и потянул носом — в последнее время у него вошло это в привычку. Впрочем, он тут же пожалел об этом, так как от ученика резко пахнуло потом и грязью.

— Ты угадываешь мои мысли, — довольно протянул иман. — Скажи мне, какой запах ты чувствуешь.

Регарди послушно наклонился в сторону Ола, но, как ни старался, кроме пота других запахов не почувствовал. Понимая, что иман не стал бы спрашивать очевидное, Арлинг ответил с осторожностью:

— Ну… Наверное, песком.

Мальчишка обиженно шмыгнул носом, а иман усмехнулся.

— Ол пробежал триста салей и час работал на Деревянном Солнце. Как ты думаешь, чем от него должно пахнуть, учитывая, что на небе нет ни облака? Потом от него пахнет, Лин, потом.

Арлинг сконфуженно переступил с ноги на ногу, а Ол отчего-то напрягся. Регарди чувствовал, что его сердце забилось быстрее.

— Но я хотел обратить твое внимание на другое, — смягчился иман. — Пот человека может рассказать многое. У нас разные запахи, когда мы сыты, голодны, устали или хорошо отдохнули. Два человека могут использовать одинаковый аромат, но на каждом он будет пахнуть по-своему. Поэтому в следующий раз, когда я спрошу тебя, чем пахнет Ол, ты должен будешь ответить мне так: «Вчера днем Ол выпил стакан моханы». Он знает, что я об этом знаю, поэтому боится. Страх в его поту чувствуется очень хорошо. Я не ошибся, Ол?

— Не ошиблись, учитель, — упавшим голосом ответил мальчишка.

— Хорошо, — кивнул мистик. — Можешь идти.

Ол отбежал от них с такой поспешностью, словно иман собирался его побить. Арлинг подумал, что в Согдарии ученики никогда не испытывали такого страха перед наставниками. Или это был не страх?

— Ему нельзя водку? — спросил он кучеяра, когда они покинули площадку.

— Можно, но не нужно. А вот тебе нельзя.

— Почему? — удивился он. Не то, чтобы ему хотелось кучеярской водки, у которой был отвратительный сладкий привкус — его как-то угостил Абир, — но слова уже сорвались с языка.

— Хорошая учеба начинается с хороших вопросов, а этот вопрос глупый, — неожиданно рассердился иман. — Алкоголь разрушает вкусовые участки на твоем языке и рассеивает внимание, которого у тебя и так нет. Если будешь курить, нюхать журавис или пить мохану, то можешь вернуться на улицы Балидета и не тратить мое время.

Больше к вопросу об алкоголе они не возвращались, а вот пот учеников, слуг и учителей ему пришлось нюхать не один раз — иман внес это неприятное упражнение в список ежедневных.

Разговор об алкоголе вспомнился Арлингу, когда однажды утром Джайп с непонятной торжественностью заявил, что отныне получать еду из общего котла он больше не будет.

— Это почему? — возмутился Регарди, догадываясь, что у кучеяра наверняка имелась веская причина. Однако с некоторых пор они с Джайпом недолюбливали друг друга и не упускали случая поспорить.

— Тигр сказал, что от нашей пищи ты становишься глупым и толстым, — насмешливо сказал повар. — И что тебе надо готовить, как для девчонки — салаты и супчики.

И хотя Арлингу хотелось ответить что-нибудь язвительное, но он заставил себя сдержаться. Возможно, учитель считал, что диета улучшит его восприятие. Если это требовалось для достижения цели, то Арлинг был согласен питаться, чем угодно. «Суп» — звучало по-человечески и вполне съедобно.

Однако попробовав приготовленную для него Джайпом стряпню, он не удержался и спросил мистика, за что его наказали. Помимо отвратительного вкуса, а вернее его полного отсутствия, блюда резко уменьшились в объеме, оставляя его голодным.

— Горькое, соленое и сладкое влияет на твои вкусовые ощущения, — говорил наставник. — Поэтому, пока ты учишься, тебе лучше питаться ограниченно, небольшими порциями. Однако твою диету разнообразят наши новые уроки. Уверен, они тебе понравятся. С завтрашнего дня начнем изучать кучеярскую кухню.

Иман ошибся. Теперь по ночам помимо непонятных запахов Арлинга стало терзать еще и желание наведаться в кладовку с припасами. Уроки по «дегустации пищи» оказались тяжелыми, хотя вначале он принял их восторженно. Во-первых, кусочки еды, которые давал ему пробовать иман, есть запрещалось — после определения названия их полагалось выплевывать. Во-вторых, некоторые блюда были настолько противными на вкус, что Регарди хотелось избавиться от них немедленно. Однако приходилось перекатывать отраву во рту, гадая, из чего она сделана. И, в-третьих, на таких уроках часто присутствовал Джайп, который не раз портил ему настроение и сбивал с мысли ехидными замечаниями. В общем, окончание «кулинарных» занятий Арлинг ждал с нетерпением. Однажды иман сильно его расстроил, заявив, что они не изучили и половины вкусов, присутствующих в кучеярской кухне, и что к национальным блюдам других стран Сикелии они приступят только в следующем году — это означало, что испытывать свой желудок и терпение Регарди придется еще долго.

Изменения коснулись не только его питания, но и всего быта. В первую очередь, ему пришлось научиться следить за своей одеждой и внешним видом, хотя он никогда не уделял этому внимания, даже когда был зрячим. Обычно такие вопросы решал за него Холгер.

— Ты всегда должен знать о том, как выглядишь в глазах других людей, не торчит ли у тебя из зубов кусок мяса, и нет ли на твоих штанах грязных пятен, — учил иман, заставляя его опрятно одеваться, тщательно умываться и аккуратно расчесываться. Он по-прежнему помогал ему бриться, но обещал, что скоро Арлинг научится делать это сам. Регарди в это не верил, так как угадывание запахов и бритье не имели ничего общего, однако с учителем не спорил.

— Даже если ты уверен, что никто на тебя не смотрит, веди себя так, словно за тобой наблюдает толпа, — продолжал наставлять кучеяр. — За столом сиди ровно, голову держи высоко, но не задирай ее, иначе будешь похож на гордеца. И помни, что ты живой человек, а не кукла. Слепой отличается от зрячего еще и отсутствием мимики на лице. Поэтому, когда общаешься с людьми, старайся проявлять больше эмоций. Заставляй себя хмурить брови, надувать щеки, морщить лоб. Сначала тебе придется делать это нарочно, но потом привыкнешь.

И Арлинг отчаянно жестикулировал и корчил гримасы, изрядно смеша Беркута. Но ему было все равно. Он хотел вылечиться. Он хотел пройти Испытание Смертью.

Как-то иман позвал его к себе в кабинет и велел снять повязку. Это было неожиданно, и Регарди подумал, что ослышался, но мистик нетерпеливо повторил просьбу:

— Хочу посмотреть на твои глаза, — заявил он, выпуская ему в лицо клуб табачного дыма.

— А разве вы не боитесь навлечь на себя несчастье? — спросил Арлинг, стараясь не закашляться. — Кучеяры не смотрят на слепых и не трогают безруких.

— Молодец, что помнишь о наших суевериях, — уклонился от ответа иман. — Однако впредь поступим так. Когда мы с тобой одни, ты всегда будешь ее снимать.

Арлинг так и не узнал причины столь странного решения мистика, однако оно было ему приятно. Небольшая полоска на глазах давно стала клеткой, от которой он мечтал избавиться.

А изменения продолжались.

С тех пор как Арлинг стал носить воду для кухни и заниматься с иманом, Финеас с другими учениками перестали его игнорировать, хотя по-прежнему держались отчужденно. Но теперь он мог подойти и сесть рядом, когда они играли вечером в карты, и никто не вставал и не уходил, как это случалось раньше. А когда однажды за обедом Сахар обратился к нему с просьбой передать лепешку, Арлинг едва не почувствовал себя победителем.

Регарди не знал, было ли ученикам известно о том, что он хотел стать пятым — по крайней мере, его об этом не спрашивали. Сам же он, разумеется, молчал. Как бы там ни было, но никто из Избранных соперничать с ним не собирался. Даже наоборот, они общались с ним куда охотнее остальных. И хотя их общение, за исключением Беркута, сводилось к бытовым вопросам, Арлинг понимал: его еще не приняли, но уже и не гнали.

Однако самым заметным из всех изменений было то, которое произошло с ним самим. Регарди запретил себе думать о чем-либо кроме одного — Испытания Смерти. Разногласия с Джайпом, незнакомая пища, которая просилась обратно, странные задания имана, настороженное отношение учеников — все это не имело значения. У него была лишь одна дорога. На ней пока еще было темно, но он уже слышал, как где-то вдали пела Магда.

Арлинг никогда в жизни не учился так прилежно. Сколько он себя помнил, учеба всегда была чем-то навязанным извне, абсолютно ненужным и отнимающим время занятием. В Согдарии он посещал школу только для того, чтобы получить деньги от отца за примерное поведение, видимость которого он научился создавать куда лучше, чем писать сочинения по военной географии.

Иногда ему казалось, что это другой Арлинг Регарди просыпался затемно, чтобы успеть принести воду Джайпу, наспех позавтракать и скорее начать урок в кабинете имана, который продолжится в саду или на Огненном Круге, или на крыше Смотровой Башни. Но все было взаправду, по-настоящему.

В последнее время мистик почти никуда не уезжал, а если и отлучался, то всегда оставлял ему столько заданий, что Арлинг едва успевал с ними справиться. Он научился почти безошибочно угадывать материал бус, которые по-прежнему мастерил для него кучеяр. Дыхание Фина тоже перестало быть загадкой. Секрет оказался в том, что лучший ученик школы почти не дышал — он делал один вдох, когда Регарди делал целых двадцать. Иман объяснил это особым строением его тела, но Арлинг решил, что наставник чего-то недоговаривал. Фин ему нравился, и он собирался разузнать о нем больше, когда у него появится свободное время.

Но его-то как раз и не было. Когда иман сказал, что им нужно торопиться, потому что заканчивалась осень, Арлинг сильно удивился. Значит, в Сикелии тоже менялись времена года, хотя ему казалось, что в этой стране навсегда поселилось жаркое лето.

— К счастью, оно у нас короткое, — заметил мистик, когда однажды после ужина они разговорились на эту тему.

Стоял тихий безветренный вечер — дневная жара уже спала, а ночной холод еще не появился. Ученики должны были вернуться поздно, потому что в тот день иман отправил их в деревню дружественных керхов практиковать язык кочевников, и в школе царили редкие тишина и спокойствие.

— Когда я только приехал в Балидет, стояла такая жара, что можно было печь лепешки на мостовой, — вспоминал кучеяр, прихлебывая пряный чай. — Воздух обжигал глотку, жизни почти не было, все прятались по подвалам. Слава Нехебкаю, такое лето бывает не часто. Осенью тоже жарко, но к этому времени из дельты Мианэ обычно приходят ветра, а вместе с ними прохлада. По ночам даже заморозки случаются. Затем наступает зима, и с востока появляются самумы. Это плохое время. Днем спасаешься от жары, ночью от холода и круглые сутки — от ветров, которые дуют, не переставая. Стоит засуха, посевы вянут, караваны задерживаются. А вот весну люблю. На две-три недели наступает сезон дождей. Он здорово портит дороги, зато потом наш мир превращается в рай. Все цветет и старается успеть пожить до того, как наступит гибельное лето. Природа играет наперегонки сама с собой. Чудесное время.

— А я весну не люблю, — задумчиво произнес Арлинг, принюхиваясь к напитку учителя. Заманчиво пахло корицей и медом. Он бы тоже отведал такого чая, но Джайп плеснул ему какой-то отвар из сена, которым Регарди давился весь ужин и продолжал давиться сейчас, потому что иман одобрительно заметил, что нет в мире ничего полезнее, чем чай из молодых побегов чингиля.

— За что ты ее так? — усмехнулся учитель.

— В Согдарии весна очень длинная, почти бесконечная, — ответил Регарди и, спохватившись, наморщил лоб, решив, что при воспоминаниях нужно хмуриться. — Все время стоят туманы, а влажность такая, что одежда набухает от сырости за минуты. На улицах грязь, в домах холодно, потому что дуют северные ветра. Зато хорошо летом, хотя в городе оно не заметно. Когда тебя перевозят из одного дворца в другой, то тебе все равно жарко на улице или холодно. — Тут Арлинг запнулся, но, поняв, что иман внимательно слушал, продолжил. — Совсем другое лето в деревне, в лесу. Есть такое местечко, Мастаршильд называется. Деревня принадлежала отцу, и я иногда там… охотился. Так вот, в Мастаршильде лето было незабываемо. Только представьте. По небу гуляют облака, отчего мир становится полосатым от бегающих теней, воздух теплый, дышать им приятно, потому что иногда дует легкий ветер. Он несет запах грибов и земляники. Не жарко и не холодно. Деревня стоит на берегу реки Кары, у который есть приток — Сизый. Его так из-за цвета воды назвали. Не знаю почему, но вода в нем действительная непонятного цвета. За день она хорошо прогревалась, а вечером мы шли купаться. Как-то до самого утра там застряли…

Арлинг вдруг остановился, сообразив, что хотел рассказать совсем о другом. Сердце глухо стукнуло, а Магда брызнула ему в лицо водой, заставляя вернуться в реальность. Но ему отчаянно хотелось остаться с ней — на берегу Сизого. Там, где заманчиво пахли ночные фиалки, а с неба падали звезды.

— А какая у вас осень? — пришел на выручку иман, и Регарди с благодарностью продолжил:

— Это хорошее время. Красивое даже в городе. Листья становятся сначала желтыми, потом красными или бурыми, а затем опадают. Погода стоит еще теплая, хотя в последний месяц случаются заморозки, а по утрам выпадает иней. Ну, а зима… Наверное, она в чем-то похожа на вашу, потому что в это время в Согдарию приходят бури. Только не песчаные, а снежные. Знаете, что это такое?

Иман покачал головой, и Регарди, довольный, что тоже может чему-то научить, принялся описывать, как снежные сугробы заносят дороги, дома и людей, покрывая мир толстым мягким одеялом, по которому неслышно ступает Белая Дама.

После этого разговора в их отношениях что-то поменялось. Иман по-прежнему заставлял его носить воду для кухни, ломать голову над пахучими смесями и отгадывать на ощупь предметы, но в его голосе появились незнакомые нотки, которые делали его внимательнее и теплее.

Время шло, задания мистика усложнялись.

— Каждое утро ты должен слушать мир, — сказал ему как-то иман, разбудив его рано на рассвете. — Слушать так внимательно, как только можешь. И не только ушами, но даже кожей, волосами, ногтями — всем организмом. Любой звук так же, как и запах, переводи в ощущение, определяй, какие чувства он вызывает, задумывайся, нравится он тебе или нет. Запоминай любую мелочь, которую подсказывает тебе тело.

И Арлинг слушал. Это ему нравилось больше, чем нюхать или пробовать. По крайней мере, после этого не болел живот, и не хотелось оставить завтрак на полу комнаты.

Особенно ему понравились занятия со свечей, которые начались незадолго после разговора о временах года.

Теперь каждый урок в Смотровой Башне начинался с того, что Арлинг ложился на циновку и слушал горение свечи, которая стояла рядом. И хотя вначале задание показалось странным и бесполезным, уже через неделю он понял, что ошибался. Свеча научила его многому. Так, Регарди выяснил, что, если лежать на животе, то звуки слышались отчетливее, а если на спине — слабее. В темной комнате звуки раздавались четче, чем при свете, а с прижатыми к мочкам ушей пальцами, слух обострялся настолько, что можно было различить, как стекал воск по свече, которую иман с каждым днем отодвигал от него все дальше.

И хотя Арлинг не раз клялся, что больше не удивится ни одному поступку учителя, некоторые упражнения по-прежнему вызывали недоумение. Однажды кучеяр посадил его напротив себя и велел угадывать выражение своего лица. Подумав, что ослышался, Регарди прижал пальцы к мочкам ушей, но этот жест, которому иман сам его научил, почему-то разозлил мистика.

— Пока ты не веришь, ничего у тебя не получится! — в сердцах бросил он. — Все должно начинаться в твоем сердце. Ты можешь не верить в богов, но без веры в себя ты так и будешь угадывать яблоки, лежащие у меня в кармане.

Знал бы иман, что Арлинг пытался поверить в себя всю жизнь. И что до сих пор терпел только поражение.

Однако поразмыслив над словами мистика, Регарди понял, что выход все-таки был. Если поверить в богов трудно, а в себя — почти невозможно, он мог поверить в человека, который дал ему надежду. Он мог поверить в имана. И хотя Арлинг знал, что однажды уже обещал это кучеяру, осознание сказанных им когда-то слов пришло только сейчас.

После того как ему удалось договориться с собой, задания мистика стали понятнее.

— Твой ум и тело неразрывно связаны, — говорил кучеяр, пока Регарди безуспешно пытался различить шаги курицы среди писка цыплят. Занятия на скотном дворе проходили тяжело, потому что раньше Арлинг имел мало общего с фермерством и даже в Согдарии не смог бы отличить блеянье овцы от меканья козла. А многих животных Сикелии Арлинг вообще не знал. Например, ему до сих пор было непонятно, как выглядели верблюды, которых в Балидете было больше, чем дворовых кошек и собак вместе взятых.

— Некоторые звуки ты можешь вообще не услышать, — наставлял иман. — Это как с порошком гальского камня, который не имеет запаха, но вызывает беспричинное веселье. Поэтому ты должен доверять всему телу — коже, внутренним органам, костям, даже волосам. Почувствуй, как они откликаются на мир, как понимают его… Воздух, ветер, движения людей, природы слышат не только твои уши, но все тело. Тебе нужно научиться понимать его, научиться слышать мир, а не только себя.

— Обрати внимание на свои руки, особенно на пальцы, — продолжал он. — Они способны видеть так же хорошо, как глаза. А иногда и лучше. Любой незнакомый предмет можно определить за секунду. Делай так. Сначала легко касайся его кончиками пальцев, потом ладонью, затем начинай двигать обеими руками вместе и очень быстро, сближая и удаляя их друг от друга. Представь, что гладишь женщину, — тут иман усмехнулся, но быстро снова стал серьезным. — Пока твои пальцы скользят вдоль поверхности, ты определяешь ее форму, материал, размер, а затем очень быстро складываешь всю информацию в одно целое. Зрячий может за секунду окинуть взглядом весь мир. Тебе нужно научиться делать то же самое. Только вместо глаз ты будешь использовать нос, уши, руки, а прежде всего — голову и сердце. Думай, и у тебя все получится.

В один солнечный день после обеда иман привел его в комнату на Смотровой Башне и как обычно предложил сесть на циновку. В помещении было тихо и ничем не пахло, хотя Арлинг слышал, что где-то горела свеча. Его невольно охватила гордость. Он сумел различить ее треск без подсказок учителя. Прислушавшись, Регарди определил, что свеча стояла на расстоянии одного-двух салей, скорее всего, у коленей имана, который сидел напротив. Оставалось только дождаться вопроса, потому что ответ был уже готов. Но мистик как всегда оказался непредсказуем.

— Протяни руки и выстави вперед ладони, — велел он. — Чувствуешь тепло?

Арлинг послушался, но ничего не ощутив, сердито помотал головой — он был раздосадован от того, что иман не дал ему похвастаться готовым ответом.

— А так?

Треск свечи стал ближе, зато теперь ладони почувствовали, что воздух нагрелся.

— Это твое новое задание, — произнес мистик, дождавшись кивка Арлинга. — Я закрою тебе уши и нос, а ты попробуй определить, где находится свеча только с помощью ладоней. Ищи ее тепло. У тебя получится. Верь в себя.

Арлинг кивнул и мысленно повторил последние слова имана, уже по-своему: «В себя я поверю вряд ли, но в вас, наверное, смогу, учитель».

Со временем свечу заменили другие предметы, тепло которых он должен был определять на расстоянии — раскаленная подкова, свежие, только что приготовленные Джайпом лепешки, нагретые солнцем камни, а однажды иман принес кошку, которая умудрилась не издать ни звука, пока Арлинг пытался понять, что за пахнущий шерстью предмет, нашел для него мистик. Но иману все было мало.

На одном из занятий, когда Регарди успешно угадал все предложенные предметы и, не удержавшись, гордо упер руки в бока, учитель хмыкнул и велел ему раздеться до пояса.

— Руки спрячь за спину, — продолжил командовать он, пока Арлинг пытался сохранить серьезное выражение лица.

— Мне не жарко, учитель, — попытался пошутить Регарди, но иман нетерпеливо сдернул с него рубашку.

— Не только твои ладони и пальцы могут чувствовать мир, — продолжил кучеяр, обходя вокруг него и недовольно цокая языком. — Любой участок тела может улавливать малейшие колебания воздуха, температуры, перепады высоты… Твоя кожа может реагировать на свет так же, как и глаза. Представь, что вместо двух слепых глаз у тебя появился один большой зрячий — это твое тело. Не все в мире можно услышать или понюхать. Стоящее на пути дерево почти не пахнет, а если ветра нет, то его листья не издают ни звука. Ты его не видишь, не слышишь, зато можешь почувствовать. Ощутить, как по его стволу текут жизненные соки, а их бег отдается в твоем собственном теле.

Это было трудно. Гораздо труднее, чем определять, в каком углу комнаты стояла свечка. Арлинг старался, как мог, но почти все время проигрывал. Ладони и пальцы были созданы для того, чтобы ощущать тепло, исходящее от людей, животных и предметов, но разве можно почувствовать канаву животом или коленом? Иман требовал невозможного.

— Хочешь всю жизнь ходить с тростью, как калека? — безжалостно спрашивал его мистик, когда Регарди в очередной раз терпел поражение и начинал сердиться, еще больше сбиваясь. — Костыль нужен тому, у кого нет ноги. А у тебя с ногами все в порядке. Ученик Школы Белого Петуха не может ходить, опираясь на палку.

Порой Арлингу казалось, что иман специально придумывал для него невыполнимые задания только для того, чтобы не пустить на Испытание Смертью. Это были плохие моменты — они случались редко, но были неизбежны. Тогда Арлинг ненавидел себя и весь мир. Себя — за то, что не верил и боялся своего «неверия», а мир — за то, что ему было наплевать на него и его страхи. Впрочем, вправе ли он был ждать от него большего после всего, что случилось?

Однако порой Регарди понимал, что ошибался. Был в школе один человек, которому он был не безразличен. Несмотря на ворчание мистика, Атрея навещала его часто. Иман их общение не одобрял и всегда предупреждал его быть осторожным, однако чего именно боялся мистик, Регарди не знал. А может, не хотел знать.

Атрея была умной женщиной и брата понапрасну не раздражала. Чаще всего она приходила, когда Арлинг занимался один: разучивал новые запахи в Доме Утра, слушал птиц в саду или голоса учеников на Огненном Круге. Ее визиты радовали и настораживали одновременно. Он знал, что кучеярка не была с ним до конца откровенна, но в ее присутствии ему было легко, даже когда она подтрунивала и издевалась.

— Ты сопишь, словно беременная ослиха, — смеялась Атрея. — Разве это трудно? Отличить мед от патоки?

— Хочешь, сама попробуй, — огрызался Регарди, стараясь не отвлекаться от двух плотно закрытых банок, содержимое которых он угадывал на протяжении последнего часа.

Иногда они просто молчали, и такие моменты нравились ему больше всего. Не нравилось ему то, что время текло слишком быстро.

— Лето скоро, — тихо прошептал он, когда они сидели под хурмой, где встретились первый раз. Кажется, Атрея заснула. По крайней мере, в течение часа с ее стороны раздавалось лишь мерное дыхание спящего человека. То был редкий день, когда иман уехал с утра в город и не оставил ему новых заданий. Справившись со старыми сразу после завтрака, Арлинг наслаждался временным бездельем.

— Да, скоро, — сонно согласилась кучеярка, положив голову ему на плечо. — Сначала придет зима, потом весна. А там и лето.

Наверное, она могла слышать стук его сердца. По крайней мере, ему казалось, что оно сейчас выпрыгнет из груди. И вовсе не потому, что рядом с ним спала красивая женщина — а в том, что Атрея была красавицей, Регарди был уверен. От обычных кучеярок не пахло так хорошо и заманчиво, как от сестры имана. И голос у них был не такой сладкий. И вели они себя гораздо скромнее.

Причина его волнения была проще. Время уходило, неизбежно приближая момент, когда должна была определиться его судьба.

И хотя Регарди уже не был похож, на того Арлинга, который перебирал бусы, тщетно пытаясь угадать, из чего они сделаны, он чувствовал, что выбор имана может быть не в его пользу. Потому что он по-прежнему чувствовал себя калекой. Ущербным. Чужим. А чужак не мог стать пятым учеником великого учителя.

Арлинг прислонил голову к стволу хурмы и задумался.

Он знал наизусть все пряности и специи Сикелии, мог рассказать, чем отличался запах розового куста днем от его благоухания ночью, чувствовал движения людей в соседней комнате, научился запоминать запах человека при первой встрече, выучил наизусть все тропы между школьными зданиями, а по некоторым мог даже пробежать, не споткнувшись. Находясь у колодца, Регарди слышал, как к дальним воротам школы подъезжала повозка с припасами или мог проснуться от громкого храпа, не сразу поняв, что звук раздавался из другого дома. Запахи улицы уже не сливались в одну неразборчивую смесь, а выстраивались стройными рядами, дополняя подслушанную картину мира яркими красками. Он стал просыпаться в одно и то же время, ухаживал за собой, следил за одеждой и делал много других вещей, которые не умел, даже когда был зрячим.

Но Арлинг по-прежнему оставался слепым. Он спотыкался, попадая на незнакомый участок дороги, не чувствовал дерева, стоящего у него на пути, не мог угадать мимику собеседника и не ощущал его жесты. О том, что другие ученики, готовясь к летним испытаниям, все больше времени проводили на Огненном Круге, Регарди старался не думать. Какое-то там колесо или кувырок назад… Он и ходить-то толком не научился.

— Я не успеваю, — сказал Арлинг вслух, обращаясь к самому себе, но ему ответили.

— Время — вечность, — загадочно шепнула Атрея и потрепала его по волосам. Наверное, раньше Регарди страшно разозлился бы на подобный жест, но сейчас он его позабавил. Эта женщина странно к нему относилась. Интересно, кого она видела в нем? Во всяком случае, ему хотелось надеяться, что не просто слепого калеку. Возможно, друга?

— Я многому научился, но иман требует от меня невозможного, — произнес Регарди, и хотя он не собирался жаловаться, в словах послышалась обида. И прежде всего, на самого себя.

— Разве можно почувствовать спиной, как ты красишь губы? Или завтракаешь? Или танцуешь? Возможно, Нехебкай на такое и способен, но я вряд ли. Я всего лишь человек. Я никогда не смогу так сделать, Атрея!

— Значит, не сможешь?

— Нет.

— А давай проверим!

Не успел он понять, что она имела в виду, как кучеярка ловко отодвинула его от хурмы, устроившись у него за спиной. У нее оказались на удивление сильные руки.

— Я собираюсь кое-что сделать, а ты попробуешь угадать, что я задумала, — шепнула она. — И заткни уши — игра должна быть честной.

Регарди хватало игр с иманом, и он совсем не был настроен играть еще и с его сестрой. Тем более, на виду у всей школы. Несмотря на то что ученики были заняты на Огненном Круге и вряд ли за ними наблюдали, ему не хотелось давать поводов для сплетен.

Но отказать ей он тоже не мог. Выдохнув, Арлинг кивнул.

— Только давай быстро, — сказал он упавшим голосом, заранее жалея, что согласился.

— А это зависит от тебя, — прошептала она. — Закрой уши ладонями и сосредоточься. Представь меня — такой, какой я тебе показалась с нашей первой встречи. Не думай о своей спине, от которой требуют невозможного. Просто почувствуй меня. Почувствуй сердцем, умом, всем телом… Ты удивишься, как это легко. Итак, я начала.

«Она начала», — пробурчал про себя Регарди, но заткнул уши пальцами. Чему иман его действительно научил, так это дисциплине. Наверное, если бы Атрея велела ему потрогать ее юбку и определить, из какой ткани она сделана, он так бы и поступил, не задумываясь о последствиях. Впрочем, сегодняшняя игра тоже могла привести к неприятностям — ведь он еще не знал, чем она закончится.

Арлинг вздохнул и погрузился в себя, пытаясь вспомнить все, чему обучил его иман. Выдохнуть, задержать дыхание, а затем медленно вдохнуть, ощущая, как воздух проникает внутрь, наполняя его всего жизнью и силой. Он становится податливым, словно глина, тонким, словно волос, легким, как ветер…

Но все это были только слова. Тело оставалось тяжелым, словно мешок с песком, не желая чувствовать ничего, кроме нагретой земли и тени листвы, игравшей на его лице. Мир, который не дул ему в лицо и не шептал в уши, для него не существовал.

Ничего не получится.

Хотя… На какое-то мгновение ему показалось, что подсказка была совсем рядом.

— Ты пишешь? — наугад спросил Регарди, не особо надеясь на правильный ответ. Что бы там ни делала Атрея, но ему вдруг захотелось скорее закончить эту игру. Она становилась опасной.

— Правильно, — прошептала кучеярка, отнимая его ладони от ушей. — А как я это делаю?

— В воздухе, — глухо ответил он. — Водишь пальцем у моей спины.

— Снова верно. А что я пишу?

Вот этого Регарди знать уже не мог. Так же, как не знал он, откуда ему в голову пришел правильный ответ. Возможно, это была просто удача.

Арлинг сердито оттолкнул ее руку, собираясь встать, но кучеярка его удержала.

— Страх перед правдой — это хорошо, — серьезно произнесла она. — Тебе действительно стоит бояться. Потому что слова, которые я написала, подсказало мне сердце. А значит они — твое будущее.

— Я не верю в будущее, — буркнул Регарди и, поднявшись, направился к Дому Утра, запоздало вспомнив, что забыл трость под хурмой. Ну и дьявол с ней, подумал он, зажимая уши руками. Объяснить приступ неожиданного гнева было так же трудно, как попытаться отгородиться от последних слов Атреи, которые донес до него заботливый ветер.

— А написала я вот что, — зловеще прошептала кучеярка. — Пятый ученик Тигра — это ты, Арлинг.

* * *

Регарди отер пот со лба и вновь ухватился за толстую травину, пытаясь вырвать ее с корешком. Пальцы заскользили по жесткому стеблю, оставляя в нем глубокие борозды, но сорняк крепко сидел в земле и умирать не собирался. Из царапин, оставленных его ногтями, обильно выделялась едко-пахнущая слизь, которая щипала кожу и мешала взяться за траву крепче. Арлинг возился с ней уже минут десять, весь измазавшись в грязи и вонючем соке, который прыскал из растения каждый раз, когда его пальцы вонзались в упрямый сорняк с новой силой.

Так похож на меня, внезапно подумал он. Арлинг-садовник упорно уничтожал остатки живого в саду, где когда-то в беспощадном пожаре погиб редкий, очень ценный, неповторимый и самый красивый цветок в мире по имени Магда, а Арлинг-сорняк с таким же упорством цеплялся за жизнь, сумев поднять голову над пепелищем. И хотя это был уже совсем другой Арлинг Регарди — изрядно помятый, местами опаленный, бредущий наугад с вытянутыми вперед руками, — он продолжал стоять на ногах, шатаясь и кренясь под порывами незнакомых ветров. И каким-то чудом не падая.

Запоздало сообразил, что проклятый сорняк можно удалить с помощью мотыжки, которую одолжил ему Беркут, пыхтевший поблизости над собственной грядкой, Регарди нащупал инструмент и с размаху рубанул им по грядке — там, где, по его расчетам, растение впивалось в спекшуюся от жары землю. В лицо полетели мелкие камни, песок и комки глины, послушался характерный хруст ломающегося стебля, а в воздухе одуряющее запахло… свекольным соком.

С упавшим сердцем Арлинг выронил мотыгу и нащупал убитое им растение. Пышный куст свеклы, переживший засуху и нашествие саранчи, не смог пережить драгана, решившего избавить его от сорняков-соседей. Растение было срезано под корень идеально ровно — словно Регарди целился специально в него. Это была седьмая свекла, которую он уничтожил за сегодняшний день.

— Дьявол! — в сердцах выругался Арлинг, сопротивляясь желанию вгрызться зубами в сорняк, который, как ни в чем не бывало, торчал из земли в четырех пальцах от погибшей свеклы.

— Все равно ты сдохнешь, — прохрипел он и, вооружившись мотыгой, принялся пилить острым краем мясистый стебель.

Шла зима, но лучше погода в Балидете не стала. Днем по-прежнему невыносимо пекло солнце, а по ночам приходилось кутаться в одеяла и закрывать ставнями окна. Обещанный иманом самум пока не появлялся, но Арлингу хватало и ветров, которые дули с такой силой, что могли опрокинуть ребенка. Лишившись зрения, он не мог похвастаться особой устойчивостью, поэтому чувствовал себя калекой каждый раз, когда, заслышав шум приближающегося ветра, хватался за косяк дома или дерева, чтобы не свалиться.

Приход зимы он запомнил особенно хорошо. В тот день, когда Беркут уныло сообщил ему о том, что наступила зима, иман добавил к трудовым обязанностям Регарди еще одну.

— Молодец, справляешься, — похвалил его мистик, когда Арлинг торопливо тащил кадку воды Джайпу. Он немного опаздывал, потому что хотел успеть к приходу Сахара, чей голос уже раздавался из Дома Утра. Мальчишка обещал взять его с собой на скотный двор покормить птиц. Регарди совсем не питал симпатии к пернатым, однако уже вторую неделю пытался безуспешно выучить крик индюшки и пользовался каждым случаем, когда Сахар ходил к животным. Одного Арлинга туда не пускали.

Слова имана застали его врасплох. Они могли означать, что угодно, но только не похвалу. В последнее время кучеяр редко отзывался о нем хорошо, ругая за малейшую провинность или невнимательность.

— Думаю, ты готов присоединиться к другим ученикам.

— Учитель?

Сердце скакнуло, потому что фраза, произнесенная иманом, прозвучала как те заветные слова, которые он надеялся услышать летом.

— Ты когда-нибудь работал с землей? — спросил мистик, и нехорошее предчувствие Регарди усилилось. Оно полностью оправдалось, когда кучеяр привел его на небольшое поле, начинающееся за садом.

— Здесь все овощи мира, какие мне удалось собрать, — торжественно заявил иман, ведя Арлинга по узкой меже. — Капуста, морковь, лук, помидоры, тыква… Все ученики Школы Белого Петуха участвует в том, чтобы эти растения смогли выжить под нашим солнцем. За каждым закреплен определенный участок — грядка. Отвечает за все это великолепие Пятнистый Камень, он из нарзидов, но дело свое знает. Работу будешь спрашивать у него. Эта грядка со свеклой будет твоей. Кажется, ее надо полить.

С тех пор времени у Регарди стало еще меньше, хотя Беркут позавидовал ему и на этот раз.

— Везет же тебе, — протянул он. — Вот у меня — шибанские кабачки. А у них ботва так ботва, это тебе не свекольные листики. Пока до сорняков докопаешься, все руки исцарапаешь. Еще и корни у них такие хилые, что чуть заденешь, сразу отрываются. Одно хорошо — наши грядки рядом, не так скучно будет. Сейчас из работы только прополка, а я ее ненавижу.

Соседство Шолоха порадовало впервые, так как обычно его болтовня Арлинга раздражала. Но он никогда не работал в огороде и понятия не имел, что такое прополка. Ношение воды на кухню неожиданно показалось приятным и легким занятием.

Внимательно ощупав листья отданного ему под присмотр растения, он пришел к выводу, что о свободном времени придется забыть. Свекла ничем не отличалась от ростков другой травы, обильно покрывающих грядку. Измерив ее длину и насчитав тридцать шагов, Регарди почувствовал, что краснеет от гнева. Неужели, для того чтобы заслужить доверие имана, и получить право на Испытание Смертью, ему нужно было уподобиться крестьянину и поселиться на этом огороде? Впрочем, злость вспыхнула и пропала так же быстро, как падающая звезда. Когда-то они с Магдой любили считать их сквозь щели в крыше старой мастаршильдской церкви.

Любая мысль о Фадуне действовала на него освежающе.

— Да, Беркут, это хорошо, что мы рядом, — уже спокойно сказал он, заставляя себя принять волю имана. — Ты познакомишь меня с Пятнистым Камнем?

Хозяин школьного огорода оказался неприветливым, тучным, пахнущим сахаром и сладостями человеком. Он тяжело дышал и много потел, но для своего веса оказался очень подвижным человеком — Арлинг едва за ним поспевал. Пятнистый Камень говорил на смеси кучеярского и нарзидского, а так как язык нарзидов Регарди не знал, то понимал его через слово. Впрочем, то, что они вряд ли поладят, стало ясно сразу.

— Если свеклу на этой грядке сожрут червяки, я велю Джайпу сварить тебе из них суп, — мрачно заявил Пятнистый Камень после краткой лекции о том, что такое свекла, как за ней ухаживать, и почему она считается одним из самых целебных растений мира. Из его слов Арлинг уяснил две вещи. Во-первых, нарзид был помешан на овощах и еде. Во-вторых, до супа из червяков лучше было дело не доводить. Регарди слышал, как Пятнистый Камень огрел одного ученика ведром по спине за то, что тот слишком обильно полил грядку с маками, и всерьез задумался, сможет ли он сдержаться, если нарзид сделает подобное с ним.

— А почему его так странно зовут — Пятнистый Камень? — спросил он Беркута вечером. От непривычной работы болели руки, спина и ноги, а результат был смешной. За час работы от сорняков было освобождено всего пять кустиков свеклы, причем три из них он закопал обратно, случайно выдернув вместе с молочаем, который обильно рос на грядке.

— У нарзидов свои причуды, — протянул мальчишка. Он был расстроен, потому что один кабачок с его грядки погрызли мыши, однако возможность поговорить всегда улучшала его настроение.

— Я знал этого типа, когда его еще звали Райтом, — охотно поделился Шолох, — но после того, как, напившись моханы, умерла его дочь, он взял себе имя «Пятнистый Камень», никому не объяснив, что это значит. С другой стороны, что спрашивать с нарзида? Иман предположил, что пятнистым был камень, о которой расшибла себе голову его дочурка, когда возвращалась домой из кабака, но, по мне, это как-то слишком просто. Хотя, возможно, учитель пошутил. Временами у него бывает дурацкое чувство юмора. Кстати, Пятнистый Камень уже грозил тебе супом из сорняков с жуками?

Арлинг кивнул и улыбнулся. После стряпни Джайпа суп из червяков не казался таким уж страшным наказанием. Дело было в другом. В последнее время, каждое новое задание, которое поручал ему иман, становилось принципом. Новым рубежом, который он должен был преодолеть. Вызовом, который не мог быть не принят.

Вместе с грядкой свеклы в его жизни появилось то, что он ждал с того момента, как попал в школу. Иман, наконец, приступил к его лечению пилюлями, но с первого дня приема лекарств Арлинг пожалел, что мистик вообще вспомнил об этом.

Прежде всего, кучеяр обратил внимание на его руки. А вместе с ним обратил на них внимание и Регарди. Да, когда-то они были в лучшем состоянии. Осторожно ощупав их, он с удивлением обнаружил твердые корки мозолей и сеть мелких ранок, которых никогда не было и не могло быть у сына Канцлера. Исследуя мир руками, Арлинг так часто получал повреждения, что со временем перестал их замечать. Ему было просто некогда.

— Руки важны для тебя, — ворчал иман. — Ты «смотришь» ими на мир. Это твои глаза, хоть и выглядят они так, словно их вынули, изваляли в песке и вставили обратно. Чтобы глаза служили тебе хорошо, о них нужно заботиться.

Но заботиться о руках оказалось сложнее, чем угадывать, в каком углу комнаты горела свеча. Мир часто не желал того, чтобы его познавали, оставляя на пальцах и ладонях Арлинга многочисленные следы своего сопротивления — ожоги, царапины и ушибы. И он ничего не мог с этим поделать.

Выход нашел иман. На следующий день он принес ему перчатки, пропитанные дурно пахнущим веществом, и Регарди понял, что выбора у него не осталось. Приговор был вынесен.

— Будешь носить их неделю, не снимая, — велел мистик. — Занятий пока не будет. Потом я приготовлю тебе другие перчатки, которые придется носить года четыре, правда, только ночью.

Названный кучеяром срок показался Арлингу вечностью. Уже через два дня он был согласен на любые царапины и ушибы, лишь бы избавиться от перчаток, которые ослепили его во второй раз. Предметы потеряли свои очертания, а их запахи перебивала устойчивая вонь имановой мази.

Регарди не раз вспомнил мистика, когда вместо сорняка выдергивал свеклу, перепутав ее листья с проклятым молочаем, который почему-то облюбовал именно его грядку. Пыхтевший рядом Беркут признался, что молочаем у него и не пахло, зато среди его кабачков было полно репейника с лопухами, а молочай по сравнению с ними — укропчик с нежными листьями.

В перчатках не только ничего не чувствовалось — они еще и быстро грязнились. Арлинг не нашел ничего умнее, как полоскать руки в ведрах с водой, а потом сушить перчатки прямо на себе, стараясь не показываться на глаза учителям или слугам, которые такой расход воды вряд ли бы одобрили.

Вместе с перчатками появились и настойки, словно иман вдруг вспомнил, что лечение может состоять не только из диковинных упражнений. Пространство рядом с циновкой Арлинга в Доме Утра заполнили микстуры и отвары, которые ему нужно было принимать ежедневно. Для отличия все баночки имели рельефные крышки, однако их число увеличивалось с каждым днем, и Регарди чувствовал, что вместо того чтобы прояснятся, его голова начинала идти кругом. Вкус лекарств он старался забывать сразу после принятия, потому что одна мысль о нем вызывала устойчивую тошноту на весь день. Впрочем, некоторые отвары были вполне приятны, однако опыт показал, что их стоило опасаться в первую очередь. В лучшем случае, у него начиналась рвота, в худшем — головокружение, которое порой заканчивалось обмороком. Но иман говорил, что все в порядке, и Арлинг ему верил.

Впрочем, пилюли и настойки не шли ни в какое сравнение с мазями, которыми он должен был натираться перед сном. На их запах ворчал даже Беркут, а несколько учеников во главе с Сахаром как-то пытались отправить его ночевать на улицу, но за него неожиданно не вступился Финеас. Однако труднее всего было переносить не запах, а само действие «чудодейственных» мазей, от которых тело зудело и чесалось, пока не впитывалась последняя капля. Что входило в состав лекарств, так и осталось для него загадкой — все запахи были незнакомы. Учитель же на расспросы отвечал неохотно, пользуясь одним и тем же веским аргументом — еще не время.

Проклятый сорняк все-таки поддался. Отложив мотыжку в сторону, Регарди не выдержал и, сняв перчатку, которая пропиталась едким соком и срочно нуждалась в стирке, ощупал пальцами спиленный под корешок стебель. Такого сорняка он еще не встречал. Возможно, его стоило прихватить с собой и при случае спросить у Пятнистого Камня название. Временами толстяк был разговорчив и сообщал много полезного.

Поддавшись внезапному порыву, Арлинг провел рукой над грядкой, касаясь макушек растений. Чащоба сорняков резко обрывалась, уступая место редким невысоким кустикам с глянцевыми нежными листьями. Состояние свеклы не радовало. Как бы ему не получить ведром по голове от Пятнистого Камня в конце недели, когда нарзид будет делать обход, осматривая работу учеников. Арлинг задумался, гадая, что бы такого предпринять, чтобы оживить чахлый овощ, когда вдруг понял, что едва не пропустил нечто важное. Стараясь не потерять мысль, он поспешно вытянул руку и вновь провел ею над грядкой, удивляясь ощущениям, на которые вначале не обратил внимания.

Чем бы там не пропитал иман его перчатки, они, похоже, делали свое дело. Его ладонь с небывалой четкостью ощущала стебли растений — от малейших ворсинок на листьях до острых лепестков крохотных соцветий. Среди них ростки свеклы различались без труда. И как он мог перепутать их с сорняками?

Задумавшись, Арлинг не сразу заметил вкрадчивые шаги, звук которых оборвался у его грядки. Поспешно натянув перчатку, он выпрямился и поклонился учителю. Иман, как всегда, застал его врасплох, хотя Регарди тысячи раз обещал себе выучить его запах и походку. Но это было невыполнимой задачей, потому что от мистика всегда пахло по-разному. А ходил он и вовсе бесшумно — особенно тогда, когда не хотел, чтобы его слышали.

— Я еще не закончил, учитель, — сконфуженно произнес Арлинг, решив, что кучеяр пришел проверить его работу. Гордиться было нечем, и он приготовился к обороне. К счастью, имана свекла не интересовала.

— Собирайся, — велел он. — Сегодня мы идем в город.

Когда Арлинг впервые попал в Школу Белого Петуха, стояло знойное лето, а сейчас на улицах Балидета хозяйничала сухая и ветреная зима. За это время он ни разу не выходил за школьные ворота, ставшие границей, отделявшей его от прошлого. Где-то там на улицах незнакомого города по-прежнему бродил слепой сын Канцлера, сбежавший из дома. Где-то там остался мир, наполненный пустотой и отчаянием. Арлинг не хотел туда возвращаться. Призраки прошлого еще были сильны, и он не был уверен, что сможет одолеть их.

Но его страхи оказались напрасны. Когда иман дал ему в руки трость и велел внимательно запоминать запахи и ориентиры, которые он будет называть, Регарди почувствовал облегчение. Мистик не собирался от него избавляться. Ему предстоял всего лишь урок, всего лишь еще одно упражнение.

И хотя прошло много времени, он удивился тому, как хорошо запомнил дорогу от школы до фонтана, где когда-то ожидал возвращения Абира.

— Запах от псарни чувствуется вдоль всего забора, — наставительно произнес иман, а Арлинг согласно кивнул, вспомнив, что долго гадал, откуда шла такая вонь, когда самостоятельно искал дом мистика в первый раз.

— Сразу за школой — роща с апельсиновыми деревьями, у них характерный запах, который трудно перепутать. Обрати внимание на дорогу. Здесь она ничем не покрыта, идем по утоптанной глине. Однако за сквером начинается плитняк, который остался от старой мостовой. Не знаю, когда она была построена, но, говорят, еще до того, как Балидет заселили кучеяры. У нее очень гладкие, отполированные камни. Попробуй пройтись по ним босиком и в сапогах, чтобы запомнить разницу в ощущениях.

Арлинг помнил и мостовую. Он провел на ней несколько дней, так и не решившись просить милостыню. У нее действительно были скользкие камни, и он вспоминал нерадивых строителей каждый раз, когда поскальзывался на них.

— А здесь воняют отбросы из канавы, — тем временем, продолжал иман. — Это хороший ориентир, потому что вряд ли новые власти ее скоро почистят. Дальше слышно фонтан. Кстати, хочу предупредить. Если не хочешь неприятностей со жрецами, не пей из него.

Мне об этом уже говорили, учитель, хотел ответить Регарди, но благоразумно промолчал. Мистик не любил, когда его перебивали.

— Остановись здесь, — велел кучеяр, и Арлинг послушно замер, удивляясь тому, как быстро реагировало тело на слова этого человека. Наверное, все дело было в голосе. Слушая его, не возникало и мысли, чтобы поступить иначе.

— Опиши, что происходит у фонтана, — поступило новое распоряжение, и Арлинг задумался.

— Кажется, там играют дети, — неуверенно начал он. — Что-то про мяч кричат… Ага, у них упал в воду мяч, и они не знают, как его достать.

Довольный собой, Регарди повернул голову в сторону имана, но учитель не разделил его восторг.

— Это все?

— Ну да… Там же дети, я слышу их голоса.

— Плохо, — мрачно заявил мистик. — Очень плохо. В следующий раз ты должен будешь ответить мне так. У фонтана шестеро детей возрастом около пяти лет. Двое из них — нарзиды, один — керх. Все мальчишки, босые, слышно, как они шлепают пятками по пыли. Дети-кучеяры опрятно одеты, от них не пахнет грязью, у всех проколоты уши, в которые вставлены золотые кольца от сглаза. Украшения слегка звенят при движении. Вероятно, эти дети из одной семьи, так как у них похожие голоса и манера речи. Их родители не бедствуют, потому что не каждый отец может позволить купить золотые серьги для своих детей. Нарзиды, скорее всего, дети слуг из того же дома, керх — дружок по играм с улицы. Он сильно чешется, а на одной ноге видна язва, она уже пахнет. Детям стоило бы держаться от него подальше, однако, похоже, он у них главный. Они действительно уронили мяч в воду, но это не их мяч, а двух девочек, которые плачут неподалеку. И еще тысяча и тысяча подробностей и деталей, которых не может увидеть зрячий, но должен заметить слепой. Ты понял?

Регарди вздохнул, потому что вопрос был риторический.

— Твое тело — это дверь, через которую ты «смотришь» на мир, — уже более мирным тоном произнес иман. — Если она закрыта, ты не увидишь ничего. Если держишь приоткрытой, такие же получишь сведения — скудные и половинчатые. Однако если откроешь ее нараспашку, вход будет свободен, и от тебя не скроется ни одна мелочь. Помни, ты должен уметь узнавать вкус золота, растворенного в воде, и слышать, как проповедник собирает людей на молитву в другой части города.

Арлинг снова вздохнул, невольно прислушиваясь к детям у фонтана. А иман-то был прав. Мяч действительно принадлежал девчонкам. Похоже, они пожаловались какому-то взрослому, который пытался найти виновного. Но Регарди все равно не мог различить голоса детей, которые наперебой кричали, что мяч упал в фонтан сам, а они тут не при чем. Кто из них был керхом, кто кучеяром, понять было невозможно, так же как не чувствовал он запаха язвы на ноге мальчишки или звона серег в ушах его товарищей. Иману было хорошо умничать, он был зрячий.

Неожиданно Регарди с новой силой захотел вернуть себе зрение. В последнее время он совсем забыл о том, что на мир можно смотреть глазами, и это было куда проще, чем пытаться собрать его по кусочкам из запахов и звуков. Звезды нельзя услышать, а заходящее солнце — понюхать. Он мог бесконечно долго ощупывать страницы книги, но так и не узнать, о чем она. И ему никогда не узнать цвета повязки у себя на лице и не увидеть выражения глаз учителя, когда тот сердится.

От мрачных мыслей отвлек голос имана, который раздался откуда-то с земли, словно мистик присел на пятки.

— Какой красавец! — пропыхтел кучеяр. — А ну-ка отгадай, кто это?

Арлинг озадаченно принюхался, но раздавшееся поскуливание облегчило задачу.

— Пес?

— Еще нет, — рассмеялся иман. — Всего лишь щенок. Похож на крысолова. Давно я не видел их в этих краях. Где же твои родители, малыш?

Регарди с удивлением слушал ласковое воркование учителя, который минуту назад отчитывал его со всей строгостью. И хотя он не мог пожаловаться на плохое обращение, иман никогда с ним так не разговаривал. Впрочем, и с другими учениками тоже.

— Подберем его? — спросил мистик, а в следующее мгновение в руки Арлингу опустился комок теплой шерсти с мокрым носом и длинным языком, который тут же облизал его лицо и шею.

— Держи аккуратно. Когда-то у бедолаги были переломаны ноги. Может, при родах, а может, крысы погрызли. Я слышал, что они ненавидят этих псов и мстят им, убивая щенков. У него неправильно срослись кости, и он волочит таз по земле. Наверное, поэтому его и выкинули. Это очень ценная порода. В Сикелии их единицы. Таких собак еще называют драганскими ищейками. У них чудесный нюх и быстрая реакция, хотя в детстве они очень ранимы. Чудо, что этот малыш сумел выжить на улице.

— Вы хотите его вылечить? — спросил Арлинг, стараясь удержать в одной руке щенка, а в другой — трость, и при этом не отстать от имана, который целеустремленно шагал впереди.

— Придется заново ломать кости, — деловито сказал кучеяр, словно они говорили о покосившемся заборе. — Ничего, ему уже месяцев пять, вытерпит. Или погибнет. Однако он в любом случае не протянул бы долго на улице. Подох бы от голода, или его самого съели бы раньше.

Несмотря на жару, Регарди почувствовал, как по телу пробежали мурашки озноба. Трудно было не провести сравнение. Рассуждал ли иман подобным образом, когда прошлым летом подобрал с мостовой умирающего от голода слепого драгана из далекой Согдарии? Ценная порода, которая вряд ли протянула бы больше недели…

В горле образовался ком, но от мрачных мыслей отвлек иман.

— На Мерве нет приличного табака, — перешел на новую тему кучеяр. — Сейчас направо. Курение — плохая привычка, но у человека должны быть слабости. Однако к тебе это не относится. Кстати, я забыл сказать, что мы идем за табаком. Так вот. Если тебе скажут, что на Мерве можно купить все, не верь им. Хорошего табака ты там не найдешь. Только здесь — на Гарском Переулке. Рядом находится рынок мяса, чувствуешь, как в воздухе пахнет жиром и кровью?

Нет, Арлинг не чувствовал. Он ощущал лишь запах пыли, табака и раскаленных булыжников. А еще шерсть псины, которая уютно устроилась у него за пазухой, вполне довольная сложившейся ситуацией. «Как бы блох от нее не набраться», — раздраженно подумал он, прислушиваясь к собственным ощущениям. Зудело между лопаток, но почесаться он не мог, потому что руки были заняты щенком и тростью. Наверное, это от грязи, успокоил себя Регарди и попытался снова почувствовать запах мяса.

— Проклятье, — пробормотал иман, резко останавливая Арлинга за плечо, от чего тот едва не уронил щенка на землю. — Дьявол, все равно уже не успеем.

— Не успеем чего? — не понял Регарди, гадая, что вызвало недовольство учителя.

— Приветствую тебя, почтенный, — раздался вкрадчивый голос, который вряд ли можно было назвать приятным.

— И тебе мир, любезный друг, — ответил иман, и Арлинг поразился тому, как быстро раздражение в его голосе уступило место приятному удивлению. Но если это был его друг, зачем иман собирался от него убегать? Впрочем, ответ не заставил себя долго ждать.

— Какая честь встретить великого Тигра, прогуливающегося пешком на улицах нашего знойного города, — продолжал расточать любезности незнакомец. — А я думал, что основатель Школы Белого Петуха передвигается исключительно на носилках.

— Решил брать пример с не менее почтенного Шамир-Яффа, который сам выбирает себе мясо для обеда, — парировал иман, и по его тону Арлинг понял, что быть друзьями они не могут. — Впрочем, смею заметить, что потребление курятины в это время года плохо влияет на самочувствие. Замедляет реакцию и притупляет сознание.

— Твоя правда, мой друг, — согласился Шамир-Яфф. — Скормлю-ка я эти окорока свиньям, а себе закажу что-нибудь растительное. Чем ты там угощал меня в прошлый раз? Ах да, вареная капуста в луковом соусе. То-то у тебя все ученики такие подвижные и сообразительные. Однако рекомендую включить в их питание немного мяса. Грядет сезон самумов, как бы не сдуло кого.

— Учту непременно, — сухо ответил мистик. — И все же, мой друг, хочу обратить твое внимание…

— Кстати, ты не представил меня своему спутнику, — перебил его Шамир-Яфф, и Регарди почувствовал, что его пристально рассматривают. — Вижу, ты изменил свое отношение к драганам. И к калекам. Бедняга слепой, верно?

Этот бедняга когда-то мог купить тебя с потрохами, захотелось ответить Арлингу, но он заставил себя промолчать. Это была дуэль имана. «Просто скажите, что вы меня не знаете, и мы случайно шли вместе одной дорогой», — мысленно посоветовал он учителю. Каждому встречному было не обязательно знать, что за драган сопровождал великого мистика. Но, похоже, Шамир-Яфф не был «первым встречным».

— Мой новый ученик, — представил иман Арлинга.

Регарди не знал, нужно ли ему тоже приветствовать незнакомца, поэтому решил промолчать. Холгер когда-то говорил, что молчание — лучший ответ.

— Ну-ну, — ехидно протянул Шамир-Яфф. — А я думал это тот самый партутаэ, которого Абир Регарди хотел обменять на твои секреты.

Сердце подпрыгнуло, да так и осталось висеть где-то в области горла. Откуда этот человек знал то, чего не знал сам Арлинг, пока ему не рассказал бедняга Нуф перед смертью? Слово «партутаэ» по-прежнему оставалось для Регарди загадкой, однако теперь ему было понятно, что ничего хорошего оно не значило.

— Вижу, ты по-прежнему собираешь сплетни с улицы, — спокойно ответил иман, но в его голосе послышались опасные нотки. — Весьма неосторожно. Можно испачкаться. История этого мальчишки проста, хоть и трагична. И чтобы избавить тебя от слухов и растрат на шпионов, охотно ее поведаю. Его зовут Арлинг Двора-Заид. Он из Шибана, а его родители — купцы, хотя и драганы. Редко встретишь северян, занимающихся благородным делом торговли. К несчастью, по пути в Балидет на их караван напали керхи, и родителей этого юноши убили. А так как я хорошо знал его отца, то взял мальчика к себе. Вот такая грустная история. Прости, что развеял твои иллюзии. Что касается партутаэ, то мне действительно его предлагали. Но то был не юноша, а барашек. А так как баранов у нас в городе полно, то я отказался.

— И, правда, невеселая история, — задумчиво протянул Шамир-Яфф, и Арлинг с небывалой четкостью ощутил, как его буравят взглядом.

Интересно, что кучеяр хотел в нем увидеть? Третий глаз, скрытый повязкой? А иман молодец, с ходу такую историю сочинил! Надо бы ее запомнить, очень уж складно она звучала. На душе потеплело, хотя напряжение на сердце осталось. Ему не нравился этот человек. И ему не нравилось, что иман не говорил раньше о партутаэ. С другой стороны, он ведь и сам не спрашивал.

К счастью, внимание Шамир-Яффа отвлекла сабля имана, рукоять которой была сделана из какого-то редкого камня, и Арлинга замечать перестали. Когда после обмена любезностями вперемешку с колкостями, учитель и незнакомец, наконец, расстались, Регарди чувствовал себя прескверно. Он ничего не мог поделать с толстым налетом сомнений и беспокойства, который остался у него на душе после этой встречи.

— Кто он? — не удержавшись, спросил Арлинг, когда понял, что мистик первым заговаривать не собирался. Но вопросы требовали ответов, а Шамир-Яфф затронул слишком больную тему, чтобы оставлять ее без внимания.

— Глава другой школы, — неохотно откликнулся иман. — Она называется Школа Карпа, а в народе ее зовут рыбьей. В ней практикуют особую систему боевых искусств, которую разработал сам Шамир-Яфф. Он опытный воин. В детстве учился у шибанских горцев, прошел не одну войну и даже сражался с Жестокими. Но в мирное время воинам выживать труднее. Открывая свою школу, Шамир-Яфф сделал ставку на богатых. У людей с достатком есть все, кроме бессмертия, и он им его обещает. В Сикелии карпы считаются символом вечности. Кстати, это работает. Насколько я знаю, недостатка в учениках у него нет.

— То есть он ваш… соперник? — уточнил Арлинг, надеясь, что подобрал правильное слово и не обидел мистика.

— Я бы так не сказал, — ответил иман, и Регарди показалось, что он поморщился. — У нас разные взгляды на мир. И разные способы обучения. В Школе Карпов считают, что только боевые искусства могут выработать качества, присущие воину, и привести к бессмертию. Чтобы стать настоящим воином нужно всю жизнь посвятить изучению боевых искусств. Шамир-Яфф учит достигать цели любыми средствами. Не взирая ни на что. Уметь выходить победителем из любой ситуации, даже если ты уже проиграл. Четко осознавать, что твои способности выше способностей обычного человека. Чувствовать себя первым везде и во всем.

— Но разве вы учите не тому же? — спросил Арлинг, понимая, что запутался.

— Чувство цели не должно затмевать разум, — веско произнес мистик. — Твоя главная победа — это победа над собой, над своими эмоциями и действиями. Быть в ответе за свои поступки, не бояться страха, понимать себя — вот, чему я учу. Победа не главное. Поражение может быть гораздо ценнее, потому что оно несет опыт. Боевые навыки важны, но победа зависит не от того, насколько хорошо ты фехтуешь или стреляешь из лука. Любое сражение — это борьба не с противником, а с собственными слабостями. Возможно, сейчас это понять трудно, но постарайся запомнить. Не обязательно заниматься боевыми искусствами, чтобы стать настоящим воином.

Иман замолчал, а Регарди задумался. Последние слова мистика его озадачили. Учитель фехтования Бекомб говорил, что воин рождается в тот момент, когда в его ладонь ложится рукоять меча. Как можно стать воином, не владея рукопашной? Или не зная фехтования?

— А у вас есть своя боевая система? — с интересом спросил Арлинг. Случайно начавшийся разговор вдруг получил неожиданно увлекательное продолжение.

— Нет, — почти с удовольствием произнес кучеяр. — Я не учу особым приемам или работе с определенным оружием. Мои ученики должны уметь использовать то, что у них есть под рукой, будь то сабля врага, шейный платок проходящей мимо женщины или чашка с кофейного столика. Нельзя привыкать к оружию — это опасно. Настоящее воинское искусство — это умение применять свои боевые навыки, которые есть бесчисленное множество, против навыков врага, которые есть неизвестность. Используй то, что знает противник, изменяй его и меняйся вместе с ним сам. Однако помни. Каким бы умным и способным ты себя не считал, всегда есть кто-то, кто знает и может больше.

Имана было трудно понять, и на душе у Регарди стало пасмурно. Разве можно учить будущих воинов тому, что всегда есть кто-то сильнее? Чтобы окончательно не запутаться, он решил увести разговор в другую сторону.

— Откуда Шамир-Яфф знает моего дядю?

Но иман его уловку разгадал.

— Я еще не закончил, — сказал он, проигнорировав его вопрос. — Задача моей школы — воспитать человека, который находится в гармонии с самим собой. Человека, который не смотрит на мир, как на еще одного соперника, которого нужно одолеть. А теперь о твоем дяде. Когда-то они с Шамир-Яффом были лучшими друзьями. Вместе участвовали не в одном сражении, вместе пытались дойти до Карах-Антара… А потом появилась женщина, которая не смогла сделать между ними выбор и повесилась. С тех пор они в ссоре. Уже более пяти лет.

Рассказ об Абире вызвал у Арлинга неприятный осадок. Ему вдруг стало страшно. А если бы Магда выбирала между ним и, к примеру, Дарреном, и не смогла выбрать. Что тогда? Стала бы его ненависть к Монтеро сильнее? К счастью, Фадуна не выбирала. Ее просто убили.

Следующий вопрос так и вертелся на языке, но Регарди заставил себя промолчать. Если бы он не спросил о дяде, сегодняшний день был бы лучше.

Но иман еще раз подтвердил подозрение Арлинга в том, что умел читать мысли и первым нарушил молчание.

— Хочешь спросить, кто такой партутаэ?

Да, он очень хотел задать этот вопрос. И даже не один. Если Абир действительно привел его в качестве партутаэ, то почему иман от него отказался? Неужели Арлинг показался ему настолько неподходящим для этой роли?

Но в ответ он произнес совсем не то, что ожидал:

— Нет, не хочу, учитель, — твердо сказал Регарди, и, запустив руку за пазуху, почесал задремавшего щенка за ухом.

Он почти почувствовал это — иман улыбался.

* * *

Зима в Балидете, несомненно, отличалась от зимы в Согдарии, но у них было одно большое сходство, которое затмевало все различия. Они тянулись бесконечно долго.

Сначала Арлинг даже радовался, ведь это значило, что у него все еще было время, но когда один ветреный день сменялся другим — точно таким же, как и предыдущий — в душу закрадывалась паника. Когда-нибудь зима кончится, и через короткую весну наступит лето, а с ним — время испытания.

И хотя его жизнь была по-прежнему наполнена уроками и заданиями, которые должны были укреплять его внимание и усиливать восприимчивость, Регарди все отчетливее казалось, что проверку имана он не выдержит. Беркут прыгал через голову в любую сторону, Финеас без промаха стрелял по любой мишени, а Арлинг мог похвастаться лишь тем, что проходил от одного конца школы к другому без трости и почти не спотыкался. Вряд ли это могло впечатлить комиссию, которая каждый год приезжала проверять учеников имана. Официально она состояла из приглашенных профессоров и мастеров разного уровня, но Шолох считал, что в нее также входили серкеты из легендарной Пустоши Кербала, последнего оплота слуг Нехебкая, за которым и было последнее слово.

Несмотря на то что Арлинг не терял надежду, втайне от самого себя он готовился к худшему. В конце концов, быть пациентом в школе имана, наверное, не так уж и плохо. После таких мыслей становилось особенно тоскливо.

Уж кому нравилась эта зима, так это щенку, которого подобрал иман. Его назвали Тагром, что по-кучеярски означало «загадка». Мистик объяснил, что появление в Сикелии такой редкой породы, как крысолов, да еще и брошенной на улице, уже тайна. Арлинг считал, что имя выбрано неудачно, однако держал свое мнение при себе. Тагр хорошо перенес операцию и уже через две недели ковылял по клетке на перебинтованных лапах.

Регарди не удивился, когда заботу о щенке поручили ему. Он должен был чистить клетку, следить, чтобы у Тагра всегда была чистая вода, и гулять с ним не реже трех раз в день. И хотя выгребать собачьи фекалии было неприятно, гораздо меньше ему нравились прогулки, которые превращались в бесконечную игру «найди и догони меня, если сможешь». Иман запретил выгуливать Тагра на поводке, поэтому Регарди приходилось бегать за ним по всей школе, рискуя сломать себе шею. Ошейник с колокольчиком помогал только первое время. Щенку игра понравилась, и вскоре он научился прятаться, не издавая ни звука. Прогулки с крысоловом в саду порой оказывались сложнее занятий в Доме Неба.

Сегодня утром Тагр спрятался особенно тщательно, и Арлингу пришлось пропустить завтрак, чтобы его найти и успеть на урок к иману. Заперев щенка в клетку, он торопливо направился к Смотровой Башне, так как учитель не любил, когда на его занятия опаздывали. До Дома Неба Регарди прошел, ни разу не споткнувшись, а оставшиеся десять салей преодолел бегом. Довольный собой, он гордо вошел в комнату, но иман его разочаровал.

— Сегодня будем заниматься на улице, — сухо сказал он, шурша какими-то бумагами. — Ступай на Огненный Круг, я следом.

Регарди неохотно покинул комнату, так как нюхать пот других учеников ему не хотелось. Он часто приходил к Огненному Кругу, но никогда не пересекал его границы, терпеливо дожидаясь, когда к нему выйдет выбранный иманом ученик. Площадка была почти не огорожена, если не считать линии камней, выложенных в один слой, которые, тем не менее, служили отличной преградой. Арлинг даже научился чувствовать ее на расстоянии. Подсказкой служил крупный зернистый песок, которым была усыпана территория участка. Ветер беззаботно выносил его за пределы Огненного Круга, щедро посыпая жухлую траву, растущую вокруг.

Услышав скрип песка, Регарди всегда замедлял шаг и вскоре касался ногой теплого булыжника. Дальше ему было нельзя, дальше начиналась совсем другая тропа. Там звенели клинки, падали тела, слышались крики, ругань и стоны, но чаще — восторженные возгласы победы. Этот мир был для него закрыт. Ему оставалось лишь нюхать его пот — резкий, терпкий, смелый запах вызова и свободы. Камни отделяли победителей от проигравших, и Арлингу не трудно было догадаться, на чьей он стороне.

— Ты хорошо справился с первым этапом обучения, — сказал иман, когда они подошли к запрещенному участку. — Сегодня начнется второй. Следуй за мной, я познакомлю тебя с Огненным Кругом.

Еще не веря своим ушам, Арлинг поспешил подчиниться. Иман хвалил его редко, и малейшего одобрения хватало, чтобы Регарди начинал действовать с еще большим усердием. Однако следующие слова мистика его не обрадовали.

— Ты двигаешься, словно старый бык, которого ведут на забой. Цепляешься за каждую корягу, спотыкаешься на ровном месте, ходишь по лестницам, как столетний дед. При этом шумишь так, что тебя слышно на другом конце города.

Арлинг открыл рот, не зная, чем заслужил такую отповедь. Неужели иман забыл, что его ученик слеп и не мог сбегать по ступеням с той же скоростью, что и Беркут? Правильные слова никак не приходили, но, похоже, они были и не нужны.

— Не переживай, — уже другим тоном сказал иман, и в его голосе звучала улыбка. — Мы все исправим. Я хочу, чтобы ты показал мне чудо.

Регарди почтительно склонил голову, с трудом удержавшись от ухмылки. Он ждал чуда с того момента, как Абир привел его в Школу Белого Петуха. А теперь учитель хотел, чтобы чудо показал он сам. Как удивителен этот мир. И как несправедлив к своему слепому сыну.

— Здесь ступай осторожно, — тем временем, говорил иман, ведя его по Огненному Кругу. — Следи, чтобы под ногами всегда были кирпичи. Не сходи в сторону, это опасно. Держи уши открытыми. Если услышишь свист, двигающийся по направлению к тебе, быстро падай на землю. Не все стреляют так метко, как Финеас. Не пытайся определить незнакомые звуки. Здесь их много, но это — не учебная комната. Единственное место, где ты можешь пока находиться, — вот эта площадка. Если ты заметил, до нее тридцать два шага. Она круглая, мы стоим на самой границе. Сначала обойди ее и постарайся запомнить приметы, по которым ты будешь ее отличать. Потом перейдем к уроку.

После таких наставлений хотелось немедленно вернуться в Дом Неба, который вдруг показался самым уютным и безопасным местом в мире. Огненный Круг изнутри разительно отличался от того, что он слышал и чувствовал снаружи. Арлингу показалось, что он очутился внутри огромной ловушки, наполненной смертельными механизмами, которые только и ждали, когда он сделает неверный шаг в сторону. Несмотря на то что они стояли в тени какого-то дерева, ему казалось, что с него сняли кожу и собирались зажарить в печи заживо. Окружавшие его запахи уже не напоминали свободу. Огненный Круг пах изнурительным трудом, страхом и смертью. И звучал точно также. Крики, раздававшиеся с разных сторон, были не возгласами победы, а стонами боли и разочарования. Регарди готов был поклясться, что слышал плач. Какой-то мальчишка неподалеку хныкал, что у него кровь на руках, а суровый мужской голос безжалостно повторял, что он должен поднять палку и вернуться к уроку.

— Новички занимаются, — пояснил иман, видя, как напрягся Арлинг. — Этого, скорее всего, придется отправить обратно. Хотя жаль. Его родители давали неплохие деньги. Ну, так что там с приметами?

— Простите, учитель, — спохватился Регарди. — Камни на площадке холоднее, чем на дороге. И выложена она не из кирпича, а из мрамора. Очень гладкая, хотя чувствуется узор. Где-то рядом цветут азалии. Справа слышны стуки, будто на учебных палках фехтуют, но людей там нет. Похоже, это какой-то механизм. А вот слева раздается плеск воды и будто скрип цепей. Еще деревом пахнет, но мертвым. Наверное, бревно, а может, скамейка.

Регарди остановился, вспоминая, что еще он забыл, но иман, как ни странно, остался доволен.

— Молодец, — сказал он, и это была уже вторая похвала за один час. Достаточно, чтобы насторожиться. Внутренняя интуиция не подвела.

— Твоим первым уроком на Огненном Круге будет равновесие, — почти торжественно объявил иман, и Арлинг понял, что не ошибся. Ничем хорошим этот день для него не кончится.

— Забирайся на этот пень, — велел мистик. — Вот так. Теперь подними левую ногу. Просто подними, ничего делать не надо. Только стой.

— Стоять? — недоуменно переспросил Регарди.

— Да, стоять, пока не упадешь. Весь день. Сначала на одной ноге, потом на второй. На обоих нельзя. Сегодня твои занятия отменяются, работа в саду тоже. Я буду присматривать за тобой из башни.

Арлинг обреченно забрался на колышек, с тоской отметив, что он выше его коленей. Значит, падать будет больно. О том, как стояние на пеньке могло повлиять на его обучение или прозрение, он не спрашивал. Из всех заданий, которые поручал ему иман, это было самым бессмысленным.

И самым трудным. Он понял это через минуту, когда рухнул со столба, больно ударившись о землю. Брусок был гладкий и совсем маленький, рассчитанный на ноги невысоких кучеяров. У Арлинга же с него свисала пятка и выглядывали за край пальцы ног. Ему не удалось простоять и трех секунд — тело неумолимо тянуло вниз.

— Ты словно первый раз падаешь, — недовольно заметил мистик. — Равновесие — это ключ ко всему. Научись ловить крен и компенсировать его. Ты выбрал путь воина Нехебкая. Считай, что сегодня ты сделаешь первые шаги по нему. Или не сделаешь.

А ведь когда-то я мог не только стоять на одной ноге, сердито подумал Арлинг, вспоминая занятия с Бекомбом в императорской школе. Сложные финты и батманы на дуэлях с соперниками, бешеная рубка на учебных мечах с товарищами по классу фехтования, не менее сумасшедшие пьяные драки на кулаках с уличным сбродом — все осталось в прошлом. Сейчас он был рад, если ему удавалось пройти от отхожего места до Дома Утра, не споткнувшись.

— Слепой воин, — пробурчал Регарди про себя, — такое только в сказках бывает…

Но учитель его услышал.

— Сегодня ты стоишь на ноге, завтра фехтуешь двумя мечами.

— Я и один меч не удержу, — фыркнул Арлинг. — Меня любой ваш новичок одолеет. Загонит в угол и отдубасит моим же оружием. На его месте я поступил бы так же.

— А ты подумай о крысе, — предложил иман, и это прозвучало так неожиданно, что Регарди снова свалился. Пятый раз за минуту.

— О крысе? — не поняв, переспросил он.

— О ней самой, — серьезно кивнул иман, помогая ему подняться. — Подумай, во сколько раз она уступает человеку по массе и силе? Думаю, раз в сто. Тем не менее, никто с крысой без нужды не связывается. А знаешь почему? Потому что когда ее загоняют в угол, она бросается в атаку, сопротивляясь любым попыткам ее уничтожить. Острые зубы быстро впиваются в твои руку, ногу или в лицо, ты в ужасе отшатываешься и терпишь позорное поражение. Спрашивается, что толку в твоем физическом превосходстве?

Сравнение с крысой было смешным, но Арлинг задумался.

— Сильная и толстая ветка ломается под тяжестью снега, а слабая прогибается и выживает, — закончил иман и зачем-то его пихнул. Регарди незамедлительно полетел на землю, чувствительно ударившись носом.

— В следующий раз, уклоняйся, — наставительно произнес мистик, удаляясь с площадки.

Арлинг это запомнил. И остался стоять на ноге весь день. Вернее, пытался это сделать, потому что большую часть времени он провел на земле. К вечеру его тело покрылось ссадинами и синяками, голова кружилось от голода, а мышцы дрожали от непривычных усилий. Но когда через несколько дней иман снова привел его на мраморную площадку, Регарди послушно забрался на уже знакомый столб. А еще через неделю приходил туда сам, тщательно слушая звуки и осторожно ощупывая кирпичи под ногами, чтобы не попасть под стрелу или случайно не сойти с дорожки.

Несмотря на то что вначале новое задание имана показалось ему глупым, понимание его значения пришло уже на следующую ночь. Он долго ворочался, пытаясь найти удобное положение для своего разбитого тела, но поняв, что болит везде, растянулся на спине и задумался. И чем больше он думал, тем легче становилось на душе. Его допустили на Огненный Круг. Пусть только на одну площадку, и лишь для того, чтобы постоять на столбе, но это случилось. Теперь Арлинг почти ничем не отличался от других учеников. А значит, надежда на победу все-таки была.

Помимо ссадин и ушибов занятия на Огненном Круге имели и другие, более неприятные последствия. Если с его присутствием в Доме Утра или на кухне ученики мирились, то там, где каждый был сам за себя, его принимать не захотели. Решение имана еще не означало согласие всей школы. И хотя Финеас и другие «избранные» прилюдно его не трогали, он никогда не был уверен в том, чья стрела пролетела мимо его уха или чья рука положила булыжник на его пути — Ола, Сахара или другого мальчишки.

Но сдаваться Регарди не собирался. Даже наоборот — вызов его обрадовал. Он был похож на самум, который так и не появился в Балидете в ту зиму. Простого ветра Арлингу уже не хватало — ему нужна была буря, которая должна была уничтожить его сомнения и страхи. Превратить их в пыль. Унести прочь. Так далеко, как только возможно. И чем больше внимания уделяли ему ученики на Огненном Круге, тем с большим желанием он мчался на мраморную площадку. Не для того, чтобы стоять на ноге, а для того чтобы бороться за право быть равным. Он еще никогда не чувствовал себя настолько живым. Словно он стал частью организма — пусть и плохо прижившейся, но уже не чужой.

Из всех учеников самый большой интерес к его упражнениям на столбе проявлял Ихсан из Муссавората. Он был ровесником Арлинга и тренировался на соседней площадке, где занимался фехтованием. Судя по звукам, мальчишка отрабатывал там удары на деревянном манекене, после чего уходил на другие участки, где, закреплял выученные приемы в парах с другими учениками.

Ихсан приветствовал его еще издалека, каждый раз придумывая ему новые прозвища — «слепец», «северянин», «верзила», «белый», — фантазии молодого кучеяра не было предела. Иногда он подходил к самому краю участка, но никогда не пересекал его. На Огненном Круге нарушать границы площадок было запрещено.

Язвительные замечания Ихсана лучше всяких похвал имана заставляли Арлинга подниматься и снова карабкаться на проклятый столб. Обычно Регарди отмалчивался, боясь потерять с трудом найденное равновесие и получить еще один синяк. Но иногда его язык оказывался быстрее ума, и тогда случались неприятности.

— Чем ты сегодня занимаешься, северянин? — спросил его однажды Ихсан, подойдя к краю мраморной площадки.

— Из нас двоих слепой только один, — не удержался от ответа Арлинг. — Как видишь, стою на ноге.

— Ты прав, — рассмеялся Ихсан. — Прости, забыл. Ты хочешь стать воином. Кхм… Ну да. Наверное, это поможет. Продолжай в том же духе, и твои враги устрашаться одним твоим видом. Нет, действительно, страшно. У тебя такое выражение лица, словно ты осу проглотил. Кстати, у нас похожие желания. Я тоже собираюсь стать воином. И хочешь знать, что я для этого делаю?

Нет, Арлинг не хотел, но почему-то спросил:

— Прыгаешь вокруг деревянной куклы?

— Отрабатываю удары на чучеле, — гордо заявил Ихсан, покрутив клинком в воздухе. — Знаешь, что такое рубка мечом?

— Знаю, — усмехнулся Регарди, чувствуя, как от напряжения начинает дрожать колено. — Только то, чем ты занимаешься, не рубка мечом, а размахивание палкой в воздухе.

Ихсан переступил с ноги на ногу, словно хотел подойти к нему, но границу не нарушил.

— Если бы мы скрестили клинки, я атаковал бы тебя в голову, — произнес мальчишка, сопроводив слова взмахом меча, который он направил в сторону Арлинга. — Выпад, скачок и твоя башка раскроена до зубов. Одним точным и четким движением. Вот, что такое рубка.

— Движение может быть точным, но при отсутствии опыта, удар пройдет вскользь, — наставительно произнес Регарди, подражая тону имана. — Я слышал, как ты рубишь. У тебя не хватает мощности. Ты, словно женщину гладишь, а не с врагом сражаешься. Почти все целятся в голову — здесь я с тобой согласен. Но такие удары обычно приводят к ее отсечению, а не разрубанию пополам. К тому же, их легко отклонить. Простейшая защита со сближением и нападение с уколом в горло. Бац, и ты мертв. Кстати, знаешь ли ты, что на каждые пятнадцать попаданий, девять приходятся по рукам? Это в любом учебнике по фехтованию написано. После второго и третьего удара я отсек бы тебе все пальцы. А потом голову. Ты снова мертв.

Эх, слышал бы его учитель Бекомб. Он и на экзаменах не ответил бы лучше.

И хотя Регарди не надеялся, но, похоже, его слова Ихсана задели.

— Слушай меня, северянин, — прошипел мальчишка. — Не знаю, как там у вас в Согдарии, но у нас с такими умниками разбираются просто и быстро. Тесачный удар. Наносится с локтевого замаха и разрубает противника пополам. Даже доспехи не помогут. Ты мертв.

— Чистый, точный, убийственный, рубящий удар, — протянул Арлинг, с наслаждением смакуя каждое слово. — Люблю такие. Тесачный удар всем хорош, но мне по душе больше вспарывание. Взмахиваешь рукой снизу и вверх, меч движется вперед и вспарывает брюхо врага. Ты мертв.

Словесная игра затягивала и заставляла кровь быстрее течь в венах. Он почти ощутил рукоять клинка в ладони, а кисть протяжно заныла, словно в предвкушении хорошей драки.

— Принято, — уже спокойно ответил Ихсан, сумев взять себя в руки. — Но есть одно но. Возможно, когда-то у тебя действительно были чистые и точные удары. Но сейчас тебе потребуется чудо, чтобы вспороть кому-то брюхо. Ты слеп, северянин. И с этим ничего нельзя поделать. Поэтому, если бы мы скрестили клинки, это было бы похоже на убийство котенка, который умеет только шипеть. Прости, но ты был бы мертв еще до того, как поднял свой меч.

Как же ты чертовски прав, Ихсан, подумал Регарди, теряя равновесие. И почему проклятую площадку выложили камнем, а не посыпали песком? Падать было бы куда приятнее. Приземление получилось неудачным, и он расшиб локоть. Пальцы нащупали влагу, а значит, у него на руке появилась еще одна ссадина.

— Возможно, тебе лучше стать настройщиком музыкальных инструментов, — уже более миролюбиво произнес мальчишка. — Говорят, эта профессия создана для слепых. Желания это хорошо. Но они должны исходить от способностей. Прости, парень, я тебя отвлек, и ты снова упал. Бедняга. Позвать лекаря?

Если бы не поднявшийся крик на соседних площадках, Арлинг услышал бы скрежет своих зубов. Закрой глаза и встань на мое место, малыш, хотелось ответить ему. Но одних слов уже было мало. Интересно, как будет выглядеть драка слепого драгана со зрячим кучеяром? Первый помнил теорию из военной школы, а второй, хоть и плохо рубил мечом, зато практиковался каждый день, а не в воспоминаниях. И какое наказание полагалось за нарушение дисциплины на Огненном Круге?

Однако ему так и не удалось этого узнать, потому что рядом послышался голос Фина:

— Отстань от северянина, Сана, — велел он, и его заступничество удивило Регарди не меньше своего желания затеять драку. — Способности здесь не причем. Любой может стать тем, кем захочет. Нужно только уметь принимать себя нового. Никакого чуда здесь нет.

Арлинг не знал, что нашло на Финеаса, но это были самые мудрые слова, которые он от него слышал. Наверное, недаром его считали лучшим учеником школы.

В тот день Регарди простоял на ноге до самого вечера, упав всего один раз. Да и то по вине Атреи, которая пришла посмотреть на его занятия и в шутку бросила в него камешек. Ихсан не отказался от обидных прозвищ, но больше к его площадке не приближался и разговоры про фехтование не заводил.

Арлинг и сам не заметил, как перешел от стояния на ноге к упражнениям на других площадках Круга. Изменения следовали непрерывной чередой. Он так привык к ним, что даже удивлялся, когда их долго не наступало.

Один пенек в центре площадки сменился пятью столбами, вбитыми по кругу с разными уровнями высоты. Сначала иман потребовал, чтобы Регарди не просто взбирался на них, а запрыгивал без помощи рук. Арлингу показалось, что прошла вечность, прежде чем он сумел удержаться на самом низком колышке, но мистик тут же усложнил задание, велев прыгать на столбы боком, спиной и с разворотом. Регарди мысленно нарисовал новые ушибы на своем теле и подчинился. Падения стали так же привычны, как дыхание или прием пищи.

Арлинг не удивился, когда мистик заставил его стоять на руках, опираясь на столбы сначала ладонями, потом кулаками, и наконец, только одним кулаком. К синякам и царапинам он привык. Страх появлялся тогда, когда в голову проникали предательские мысли о том, что все его старания напрасны, а сам он навсегда останется слепым драганом с севера, которого приютили из жалости. Такие мысли любили приходить по ночам, когда его будил зуд на коже от новой мази имана или болезненный ушиб в ребрах после неудачного падения на Круге. Потом он еще долго не мог заснуть, обливаясь холодным потом и мечтая раствориться в сумраке ночи.

Но с первыми лучами солнца появлялись мысли иные. Их приносила Магда, нежно касаясь его лица теплыми ладонями. «Финеас прав», — шептала она ему. Любой может стать любым. Нужно только поверить. Это куда труднее заданий мистика, но у Арлинга все получится. Потому что она любила его. А он ее.

После утренних разговоров с Фадуной Регарди бежал к колодцу за водой с такой охотой, словно он только что искупался в живительном источнике. Весь день пролетал озаренный ее лукавой улыбкой, а вечер тянулся бесконечно долго, томя его ожиданием ночи. Вдруг Магда придет снова?

И хотя занятий на Огненном Круге у него стало больше, стояния на ноге не прекратились. Правда, теперь Арлингу приходилось держать в руках или на голове тяжелую плиту, а порой стоять с привязанными к поясу мешками, набитыми песком и камнями. Падать с ними было больнее, но он не жаловался. По словам имана, такие занятия должны были приблизить его к успешной сдаче летнего экзамена, а значит — к Фадуне.

Другие упражнения были сложнее. Некоторые из них Регарди даже не старался понять, бездумно выполняя приказы мистика, который иногда заставлял его делать действительно странные вещи. Например, стоять на голове или растягиваться в такие нелепые позы, что будь он зрячим, его наверняка одолел бы смех от подобного зрелища.

Когда однажды мистик сказал ему, что они приступают к изучению безоружного боя, Арлинг вздохнул едва ли не с облегчением. Время летело быстрее песка, гонимого ветром по мостовым, а вечерние разговоры учеников, обсуждающих боевые приемы, которые могли встретиться на испытаниях, заставляли его нервничать. Слепота закрыла ему путь в мир кулаков и блестящих лезвий, но иман собирался его открыть. Регарди желал и боялся этого одновременно.

Его состояние не укрылось от глаз учителя.

— В тебе страх, — сказал он, когда они пришли ранним утром на незнакомую площадку, усыпанную мягким, утоптанным песком, впитавшим в себя пот проигравших и победителей. Арлинг молча склонил голову, соглашаясь. Чертовски трудно было признавать, что тебя читают, как открытую книгу, а ты не видишь в ней ни строчки.

— Страх — это плохое чувство, — наставительно продолжил мистик. — И абсолютно глупое, потому что ты боишься иллюзии. Боишься того, что должно произойти только в будущем. На самом деле страх не наступает никогда. Потому что когда зверь вот-вот вцепится тебе в глотку, у тебя нет времени на страх. Только на реакцию.

Регарди кивал, соглашаясь с мудрыми словами кучеяра, но когда иман поставил его у деревянного чучела, велев внимательно изучить каждую деталь, испытал легкое чувство паники. Раньше Арлинг мог сломать противнику нос, даже не задумываясь об этом, но сейчас ему нужно было ударить бездушную куклу, а он даже не знал, как правильно это сделать.

Высоко в небе пекло солнце, вдалеке звучали крики тренирующихся учеников, совсем рядом терпеливо стоял мистик, ожидающий, когда его слепой подопечный приступит к упражнению, а Регарди никак не мог заставить себя коснуться чучела, зная, что если он сделает это, то до поражения или победы останется всего один шаг.

— Странно, что ты боишься, — задумчиво произнес иман. — Тебе не хватает ответов?

— Не бывает новых ответов, есть только новые вопросы, — прошептал Регарди, поразившись тому, что мысли обрекли столь четкую форму. Ему редко когда удавалось говорить так искренне.

Наверное, мистик удивился тоже, потому что в тот день они так и не приступили к тренировкам на деревянной кукле. Иман неожиданно его отпустил, велев прийти на площадку, когда он будет готов. Сначала Регарди разбирала злость на себя, потом чувство досады на кучеяра, а к обеду эти два чувства вдруг лопнули, словно мыльные пузыри, оставив в нем странную пустоту. Она разбудила его на следующую ночь и заставила прийти на Огненный Круг, когда в небе еще горели звезды.

Присутствие имана на мраморной площадке Арлинг воспринял как должное. На какой-то миг ему даже показалось, что кучеяр никуда и не уходил, поджидая, когда Регарди разберется с собственным «я». Кивнув учителю, он подошел к кукле и, размахнувшись, ударил туда, где должна была находиться голова.

— Хорошо, — довольно произнес мистик, пока Регарди шипел от боли, прижимая к груди разбитый кулак. — А теперь я покажу, как это надо делать правильно.

Если раньше Арлинг думал, что его день расписан по минутам, то теперь он понял, что ошибался. Работа на поле и ношение воды на кухню превратились в отдых, а короткие перерывы на обед — в бесконечно долгие часы передышки, занятые наслаждением изысканными яствами. Стряпня Джайпа вдруг показалась безумно вкусной, а аппетит вырос пропорционально времени, проводимом на Огненном Круге. Арлинг проглатывал все до последней крошки и бежал на площадку, уже не задумываясь о том, что кто-то мог положить на дороге кирпич.

Когда он перепрыгнул через камень в первый раз, то даже не обратил на это внимание. Уже ночью, проваливаясь в сон, Регарди вспомнил, что на тропе был булыжник, и он почувствовал его на расстоянии.

На следующий день Арлинг специально замедлил шаг и понял, что не ошибся. Вчерашний булыжник действительно существовал. Камень лежал там же, где он его перешагнул, не подумав о том, что сумел заметить препятствие на расстоянии. Однако ликование было недолгим. Победа на тропинке сменилась поражением от деревянной куклы на площадке, но Регарди оно не расстроило. В нем постепенно зарождалось новое чувство. Пока осторожная, едва ощутимая, почти невидимая, но, тем не менее, это была она — вера. И ее могущество было неоспоримо.

— Вера важнее истины, — сказал иман, когда Арлинг поделился с ним новыми ощущениями. — Не веря себе, не веря в себя, ты в каждом бою будешь в опасности. Истина может заключаться в том, что ты не способен справится с более тренированным врагом. Но если противник верит, что ты можешь одолеть его, это меняет все. Запомни, твое лучшее оружие находится в сознании твоего врага.

И Арлинг запоминал. Он изучал безоружный бой в Императорской Военной Школе и на улицах Согдарии, но то, что рассказывал иман, отличалось от всего, что он слышал раньше.

— Девять раз вниз, десять раз вверх, — безжалостно повторял мистик, подталкивая упавшего Регарди носком сапога. — Это золотое правило. Пусть оно будет твоим гимном.

Когда учитель велел ему отойти от куклы и встать напротив, Арлинг понял, что время игр закончилось. Кучеяр атаковал со скоростью ветра. Регарди полетел на землю с полной уверенностью, что был бы мертв, приложи мистик чуть больше усилий. Удар пришелся в грудь, и Арлинг до вечера валялся бы на песке, пытаясь вдохнуть, если бы иман не поднял его за ворот рубахи.

— В бою нужно действовать по принципу: убей либо будешь убит, — сказал учитель, обходя его кругом. — Если у тебя всего один удар, то ты должен сделать его смертельным. Бить с первого раза, но так, будто этот раз — последний. И не позволять опрокидывать себя на землю, потому что можно уже не подняться. Ты даже не пытался защититься. Плохо, очень плохо.

— Если бы я знал, что вы нападете, я бы защищался, — огрызнулся Регарди. — А еще лучше, если бы вы показали мне этот ваш особый прием вместо того, чтобы избивать слепого.

— Не существует «особых» приемов, — вздохнул иман, и Арлинг почувствовал его задумчивый взгляд. — Самый лучший прием — это твои естественные движения. Испытанные приемы поражают врага вернее, чем ни разу не опробованный кинжал. В Школе Белого Петуха не учат одному боевому стилю. Я хочу, чтобы ты понял это сразу, до того, как мы начнем заниматься. Мне нравится, как дерутся в Школе Карпов, я уважаю традиционный бой шибанских горцев, восхищаюсь боевой системой Жестоких. И я не стесняюсь заимствовать у них, выбрасывая любую ненужную, на мой взгляд, позицию или прием. За это нашу школу критикуют, но, если ты с нами, то тебя не должно это волновать.

Ответ Арлинга мог быть только один.

— Я с вами, учитель, — быстро произнес он. — И всегда буду.

— Хорошо, — кивнул иман. — Хочешь спросить про оружие?

— Да, — усмехнулся Регарди, стараясь не удивляться прозорливости учителя. Он уже привык к тому, что тот читал его мысли. — В Согдарии предпочитают шпаги, а в Сикелии — сабли, верно?

— Правильнее будет сказать: драганы любят шпаги, а кучеяры — сабли, — ушел от прямого ответа иман, — но мы в равной мере используем оба вида клинков. Что касается Школы Белого Петуха, то, как ты уже догадался, я не отдаю предпочтение ни тому лезвию, ни другому. Можно прекрасно обойтись без клинка вообще. Любая часть тела — это оружие. Твой меч — это рубящие руки, а кинжал — режущие, протыкающие и колющие пальцы. Оружием может быть не только тело. Головной платок, одежда, плащ, обувь… Опытный воин использует все для того, чтобы уничтожить врага. Я не учу красивым прыжкам через голову и ненужным приемам с акробатическими трюками. Я учу убивать противника. Лучше одним ударом. Лучше в голову. Как говорится в одной старой пословице: убей голову, и тело умрет. И еще. Между людьми гораздо больше сходства, чем различий. Не требуется особых приемов, чтобы их убить. Все умирают одинаково.

Иман приложил ладонь к груди Арлинга, которая еще горела от удара.

— В следующий раз я снова буду целиться сюда. Будь готов.

Однако Регарди не оказался готов ни в следующий раз, ни в позаследующий. И, тем не менее, слова имана глубоко запали ему в душу, напоминая о том, что его появление в Школе Белого Петуха было не случайным.

Время уже не просто бежало. Оно летело, словно запоздалый зимний самум, спешащий в Балидет на жарких крыльях песка и солнца. «Страха нет», — повторял про себя Регарди, но через секунду слышал, как на соседней площадке ловко фехтовал Беркут и понимал, что все его попытки стать пятым учеником имана — иллюзия. Глупая игра слепого драгана, не имеющая смысла и цели.

Маленькую проблему нужно решать до того, как она перейдет в большую, вспомнились ему слова отца. Однажды Арлинг благополучно их проигнорировал, но, как оказалось, они все-таки задержались у него в голове. Мудрость Канцлера нельзя было не признать. Правда, когда именно его собственная маленькая проблема успела перерасти в большую, Регарди-младший не знал. Когда убили Магду? Или когда он встретил Фадуну мерзлым осенним днем в дебрях мастаршильдской тайги? А, может, еще раньше? Когда самый великий человек империи захотел решить за своего сына его судьбу? Странно, но в последнее время мысли об отце навещали его часто. В основном, в виде вопросов, на которые не было ответов.

— Ты знаешь, что будет на Летних Испытаниях? — спросил Арлинг Атрею, вынырнув из воды. С одной стороны, купание в жаркий летний день было приятным занятием, но с другой, это была его пятая попытка пройти по бревну, подвешенному над ямой с холодной водой. Регарди решил, что канава наполнялась от родника, бьющего из земли. Другого объяснения, почему вода была такой ледяной, у него не было.

— Это тайна, — уклончиво ответила Атрея, шутливо наступив ему на пальцы, когда он попытался выбраться из ямы. — Никто не знает кроме имана. Но он не говорит даже мне.

Ее лодыжка находилась так близко от его руки, что он с трудом сдержался, чтобы не сбросить кучеярку в воду. Поблизости слышался голос имана, которому вряд ли понравилось бы такое обращение со своей сестрой. Регарди не знал, что было причиной, но с тех пор как он был допущен на Огненный Круг, учитель стал спокойнее относиться к их встречам с Атреей.

— Хочу кое в чем признаться тебе, — сказал Регарди, вытирая ноги о сухую траву, чтобы они не скользили во время очередной попытки одолеть бревно.

— Не стоит, — покачала головой кучеярка, и Арлинг с удивлением отметил, что уловил это движение. — Я знаю, что ты хочешь мне сказать. Но это будут пустые слова. Лучше послушай меня. Ты выбрал саблю Первого Воина, а точнее, она выбрала тебя. Не Ола, не Беркута, не Сахара и даже не Финеаса. Это о многом говорит. Ты уже принадлежишь Нехебкаю.

— Я принадлежу только себе! — Арлинг не ожидал, что получится так громко, потому что голоса на других площадках вдруг стихли.

— Я сам выбрал свой путь, — повторил он тише, но Атрея будто не слышала его.

— Все получится, — прошептала она, касаясь его плеча и ничуть не смущаясь, что на них могли смотреть другие ученики, а, возможно, даже иман. — Вся жизнь состоит из начал. Твое решение пройти Испытание Смертью тоже будет только началом. Мы учимся всю жизнь, заканчивая обучение в день нашей смерти. Она — наш самый близкий друг, потому что только в сравнении с ее горечью можно в полной мере оценить сладость жизни.

Регарди давно потерял нить разговора вместе со способностью понимать эту женщину. Она всегда была странной, но сегодня ему не хотелось отгадывать ее загадки.

— Говоришь так, будто все про нее знаешь, — буркнул он, освобождаясь от ее руки и взбираясь на качающееся бревно.

— Я знаю то, что она придет, — просто ответила Атрея. — Но когда именно — тогда ли, когда ты сделаешь этот шаг… или следующий… или еще один, — этого знать не могу. Все зависит от того, насколько ловко ты умеешь от нее ускользать. От того, насколько усердно ты занимаешься, Арлинг.

Регарди фыркнул, решив, что разговора у них сегодня не получится. Он хотел предупредить ее, чтобы она не питала иллюзии насчет того, что иман сделает его пятым учеником, а она, как обычно, слушала только себя.

Ухватившись за цепь одной рукой, Арлинг закачался, ловя равновесие и готовясь к тому, чтобы отпустить крепление.

Если ты читаешь мысли, Атрея, просто уйди, подумал он про себя. Пальцы оторвались от металлических звеньев, и он остался наедине с бревном под ногами, ветром, свистящим в ушах, и водой, шумевшей где-то внизу.

— Как хочешь, — бросила сестра имана, удаляясь. Украшения на подоле ее юбки печально заскребли по песку, но на границе площадки кучеярка остановилась.

— Подлинное мастерство не пишется чернилами на бумаге, — сказала она. — Оно вырезается кровавыми буквами в твоем сердце. И на сбитых костяшках пальцев.

Атрея всегда любила, чтобы последнее слово оставалось за ней. И Регарди не мог не признать, что она снова одержала победу.

* * *

— Весна наступила, — протянул Беркут, останавливаясь у апельсинового дерева, покрытого ароматными нежными цветами. — В городе сады цветут. Чувствуешь, как хорошо пахнет?

Арлинг пожал плечами, неохотно замедляя шаг. Ему не хотелось отстать от других учеников, но у Шолоха сегодня было на редкость болтливое настроение. И лиричное.

— По-моему, сады в Балидете цветут постоянно, — пробурчал Регарди. Ему не нужно было подходить к дереву, чтобы почувствовать, как пахли его цветы. Апельсиновая роща благоухала так сильно, что заполнила своим ароматом всю улицу.

— С чего ты взял, что уже весна? — спросил он, стараясь сохранять спокойствие. В последнее время любое упоминание о скором приближении лета заставляло его нервничать.

— А ты послушай, — загадочно ответил Беркут.

Регарди замер, сосредоточившись на звуках и запахах улицы, но услышал только удаляющиеся шаги других учеников, да вонь из ближайшей канавы, которую заглушало цветение апельсиновой рощи.

— Ничего особенно, — пожал он плечами.

— Воздух другой! — торжественно заявил Беркут. — Ярче, сочнее, с любовью! Цветы крупнее, ароматы глубже. Эх ты, северянин. Тебе посчастливилось жить в лучшем городе мира, а ты этого не ценишь. В других местах не так. У нас солнце ярче, девушки красивее, еда вкуснее.

— Пошли скорее, а то мы отстали, — перебил его Арлинг, услышав, что Финеас с учениками нетерпеливо остановились, заметив их отсутствие.

— Подождут, — отмахнулся Шолох, отламывая веточку с благоухающими цветами. — Подарю той девчонке-булочнице, которая угощала нас сахарным хлебом на прошлой неделе. У нее такие щечки! Словно шафрановые лепешки, которые подержали над открытым огнем. Кстати, наш Джайп их готовить совсем не умеет. Вот будешь в Иштувэга, обязательно купи целую корзину. Не пожалеешь.

Речевому потоку Беркута не было конца, и Регарди, махнув на него рукой, направился к остальным, постукивая тростью по старой мостовой. В последнее время к его обязанностям добавилась еще одна — ходить за продуктами на рынок, а вернее, сопровождать группу старших учеников, которые не очень обрадовались компании слепого, но с решением имана, конечно, не спорили. Арлингу новое занятие тоже не пришлось по душе. Он предпочел бы провести это время на Огненном Круге, чем глотать пыль на улицах Балидета, но приходилось брать трость и покорно следовать за Финеасом.

Несмотря на то что Регарди хорошо знал дорогу до рынка, выходить за ворота без палки он не решался. У трости было два неоспоримых преимущества. Во-первых, с ней он двигался быстрее и не задерживал других учеников, которые и так терпели его с трудом, а во-вторых, привлекал меньше внимания горожан, которое ему было совсем не нужно.

— Постарайся быть незаметным, — посоветовал иман, отправляя его на рынок в первый раз. — В Балидете всяких людей полно, а встречи с ищейками Канцлера ни тебе, ни мне не нужны.

Это был очень веский довод, ради которого Арлинг был готов закрывать платком все лицо и кутаться в покрывала, однако мистик решил, что трости и повязки на глазах будет достаточно, чтобы его не узнали. И хотя Арлинг Регарди тешил себя надеждами, что в Балидете полно драганов, и еще один чужак не будет никому интересен, очень скоро он понял, что ошибался.

В самом далеком городе могучей Согдарийской империи оказалось на удивление мало завоевателей. Регулярные и щедрые выплаты повинности или мудрая политика местных властей были тому причиной, Арлинг не знал, но драганов на улицах Балидета действительно было мало. На рынке они вообще не встречались. Из Согдарии чаще всего приезжали чиновники, которые за покупками посылали слуг или местных и сами пешком по городу не ходили. Регарди чувствовал, как ему оборачивались вслед или, поравнявшись, замедляли шаг, пристально разглядывая. Его одежда не отличалась от одежды других учеников, а светлые волосы были прикрыты платком, но с ростом он ничего не мог поделать. Кучеяры редко доставали ему до плеча, а ходить с опущенной головой и на полусогнутых ногах, как в шутку посоветовал ему Беркут, Арлингу не позволяли гордость и слепота.

Впрочем, придуманная иманом история об осиротевшем сыне шибанских купцов, распространялась быстро, и уже через пару недель Регарди почувствовал, что внимание к нему, если не ослабло, то, по меньшей мере, стало не таким пристальным.

Услышав звуки рынка, Арлинг окликнул Тагра, велев ему идти рядом. Прошло всего несколько месяцев с тех пор, как иман поручил Регарди заботиться о щенке, но этого времени хватило, чтобы бездомный крысолов привык к нему настолько, что стал второй тенью. Тагр по-прежнему любил прятаться в саду, но выигрывать у человека ему стало труднее. К тому же пес взрослел, и его увлечения менялись.

Однако его новые игры нравились Арлингу еще меньше пряток среди клумб и деревьев. Когда в курятнике нашли задавленного петуха и характерные отпечатки узких лап, попало не Тагру, а Регарди. Иман заставил его чистить весь сарай, наказав лучше смотреть за щенком, который уже доставал Арлингу до колен и мог с легкостью перекусить несколько толстых веток. После операции Тагр еще прихрамывал на одну заднюю ногу, но, в общем, был здоровым, как волк, и учитель частенько заставлял Регарди бегать с псом наперегонки, что неизменно заканчивалось победой крысолова.

Арлинг не испытывал к животному большой симпатии, но с его присутствием в своей жизни смирился. Иногда от него была даже польза. Большой пес, трусивший рядом, отпугивал любопытных, а однажды, когда иман отправил его на рынок одного, и город неожиданно накрыла буря, смешавшая все звуки и запахи, помог ему найти дорогу домой. Шерсть Тагра всегда воняла так сильно, что Регарди мог различить ее даже в непогоду.

Но чаще всего его посылали на рынок вместе с другими учениками — Финеасом, Беркутом, Сахаром и Олом. Первый выбирал товар и расплачивался, а последние тащили покупки. Арлинга тоже записали в носильщики, но так как одна рука у него всегда была занята тростью, а носить груз на голове, как Ол или Беркут, он не умел, то помощник из него был плохой. Поэтому Регарди держался в стороне и старался не мешать, внимательно слушая и запоминая все, что улавливали его нос и уши.

Сегодня к ужину в школе ожидали важных гостей из Купеческой Гильдии, и за покупками пришлось идти с утра. Джайп выказал им удивительное доверие, поручив купить излюбленное лакомство кучеяров — крошечные пирожные из ореховой пасты, которые называли хабой, а также аракос — терпкий напиток из солодового корня и сыворотки. Он хорошо утолял жажду, и кучеяры пили его ведрами. Повар боялся не успеть с десертом, а школьного аракоса могло не хватить, поэтому отправил учеников к хозяину кормы «Черный Святой», где, по его мнению, готовили лучшие хабу и аракос во всем Балидете.

Корма находилась на территории Мерва, самого большого базара города. Арлингу Мерв не нравился. Во-первых, рынок находился в старой части Балидета. Идти туда было долго, и он никак не мог запомнить дорогу. Во-вторых, огромное разнообразие запахов и звуков базара ослепляло, превращая его в прежнего Арлинга, который цеплялся за юбки монахинь из приюта для слепых и боялся сделать шага без трости. В-третьих, его злило потраченное время. Купить аракос можно было и ближе к школе, так как рынки в городе встречались едва ли не чаще, чем фонтаны. Но иман с Джайпом в вопросах еды был солидарен и отправил их в корму, пригрозив, что если они купят напиток у торговки с улицы, то будут драить котлы для плова, а их на кухне было великое множество.

Когда они, наконец, дошли до Мерва, солнце уже полностью встало, щедро поливая город кипящим маслом раскаленных лучей, а ветер лениво гонял столбы пыли, от которых постоянно хотелось чихать. Арлинг никак не мог привыкнуть к тому, что жизнь в столь непригодном для нее месте, как пустыня, бурлила с огромной силой, а там, где он вырос, и где были созданы все условия для ее процветания, едва плескалась, сразу успокаиваясь, если волны начинали бить в борт ее корабля чуть сильнее. Жители Балидета всегда были чем-то заняты, доверяя открытому небу большинство своих дел и ничуть не страдая от зноя и раскаленного воздуха. Только в самый пик жары улицы немного пустели, но стоило солнцу начать клониться к закату, как горожане снова наполняли их, набиваясь между нагретыми стенами домов, словно спелые зерна проса в кувшине.

Если людей было много на улицах, то на рынках их было еще больше. А Мерв, считавшийся самым главным базаром города, так и вовсе состоял из одной толпы, которая энергично переливалась от одного его края к другому, напоминая бурлящую похлебку, приготовленную поваром-фантазером из всех продуктов разом.

Но в тот день Мерв превзошел себя. Регарди показалось, что он попал в осиное гнездо, в который сунули раскаленный прут, пошевелив им внутри. Казалось, сам воздух гремел, шипел, топал, кричал и свистел, создавая такой гвалт, что ему пришлось схватиться за руку Беркута, чтобы самому не раствориться в хаосе звуков. Тагру рынок тоже не нравился. Пес приник к нему вплотную, предпочитая случайно получить по лапе тростью, чем потеряться в толпе. Когда Финеас прокричал им, что сегодня День Керхов, и на рынке немного людно, Арлинг поразился тому, как осторожно отозвался лучший ученик о царящем вокруг человеческом хаосе. Он вспоминал это «немного людно» каждый раз, когда получал локтем в ребро, когда чувствовал ловкие руки воришек, ныряющих в его пустые карманы, или когда чей-то каблук впивался в его ступню, обутую в мягкие ученические туфли. Они были идеальны для быстрого бега по Огненному Кругу, но совсем не подходили для прогулок по городу. «Сам виноват», — невесело подумал он. А причина была в лени. Наивно предположив, что поход на рынок займет не больше часа, Регарди не захотелось терять время на переобувание в сапоги, о чем сейчас серьезно жалел.

На рынке действительно было много керхов. Их странная речь раздавалась повсюду, и хотя иман дал ему несколько уроков по керхар-нарагу, Арлинг мало понимал из того, что говорили кочевники. Финеас углубился в поиски заказанного лакомства, пробегая мимо со скоростью залетевшего из пустыни теббада. Ему тоже не терпелось вернуться к упражнениям на Огненном Круге. Из Регарди помощник был плохой, и он занялся любым делом — изучением запахов.

Арлинг начал с кофе, который было легко угадать, так как они пробежали мимо целого кофейного ряда. Затем он уловил ароматы мыла, шоколада, меда и овчины, быстро определил лавку жестянщика, от которой пахнуло медью, — последние бусы имана состояли как раз из этого металла. Запах топленого сала заставил его задуматься, потому что до мясного ряда они еще не дошли, но, услышав щелкающий язык, понял, что мимо прошли нарзиды, которые смазывали тела жиром, чтобы защитить их от солнца. От винной лавки пахнуло сладкой водкой моханой и бузой — крепким керхским напитком из комков просяной муки, от одного запаха которого хотелось расстаться с наспех проглоченным завтраком. Где-то опрокинулась телега со спелой хурмой — было слышно, как ругался продавец на извозчика, — и Мерв на многие сали превратился в один большой благоухающий фрукт. Земля под ногами воняла плевками табака и журависа, а воздух — смесью человеческого пота, благовоний и перца, которым в Балидете несло отовсюду, словно на каждом углу возвышалось по огромной огненной куче. Но многие запахи по-прежнему оставались для него загадкой.

— Чем это пахнет? — спросил он Беркута, когда их накрыло облаком ароматного варева.

— Зашли в хлебный ряд, — расплылся тот в улыбке. — Здесь керхи торгуют. Между прочим, у них отличные пироги и лепешки из проса, но Финеас у керхов покупать не любит. Он у нас в еде знаток, если где-то упрется, то его ничем не убедишь. А пахнет сезамом, вернее маслом из него. Женщины керхов его прям тут делают. Растирают зерна в ступках, варят муку в сосудах, а когда масло всплывает наверх, собирают в тыквенные бутылки и продают. Кстати, нам масло тоже надо было купить. Почему бы не взять такого здесь? Эй, Фин, стой!

Пока Беркут объяснял Финеасу, зачем им нужно масло из сезама, Арлинг тщательно принюхивался, стараясь запомнить новый аромат. И чем дольше он нюхал, тем отчетливее понимал, что помимо запаха масла и привычной смеси рыночного зловония, чувствует что-то еще. Одновременно сладкий и слегка тошнотворный запах напоминал вонь гниющих продуктов, но, тем не менее, от них отличался. Заинтригованный, Регарди сделал шаг в сторону, стараясь лучше уловить струю воздуха, принесшую непонятное зловоние, но его задержал Ол.

— Туда не ходи, — буркнул он. — Нам вообще в другую сторону надо. Сейчас эти два барана определятся и пойдем.

Однако у Беркута с Финеасом разгорелся нешуточный спор, а запах интересовал Арлинга все сильнее.

— А что там? — спросил он с любопытством, всем видом показывая, что готов отправиться за ответом самому, тем самым, усложнив Олу жизнь.

— Виселица, — мрачно заявил мальчишка и направился разнимать товарищей.

Значит, вот как пахнет смерть, заключил Арлинг и почувствовал, что, несмотря на жару, его пробрал озноб. Такого запаха в пробирках имана еще не было. Пожалуй, его стоило запомнить. Хорошенько запомнить.

— Пошли, — дернул его за руку Беркут. — Финеас — свинья. Вот увидишь, сегодня на тренировках я уложу его на лопатки. А ты что застрял? На мертвяков удивляешься? Привыкай, у нас всегда так. Тут молоко продают, а рядом людей вешают. Этим никого не удивишь.

— Кто они?

— Преступники, конечно, — фыркнул Шолох. — В основном, ворье. Власти рынка могут казнить любого, кого поймали на воровстве на своей территории. Кому руку рубят, а кого сразу вешают. Вон в той лавке сидит судья с писцами и стражей. Все происходит очень быстро — по закону и без лишних проволочек.

— А если не того поймали? Или ошиблись?

Но Беркут проигнорировал его вопрос, шумно втянув носом воздух.

— Черт возьми, а ведь обед скоро. До чего хорошо пахнет! Керхи умеют готовить… Спорим, что это баранина на меду? А, может, и голуби, вареные в чугунах с перцем. Мы, кучеяры, тоже любим перец, но с тем, как его едят керхи, не сравнится ни одно кучеярское блюдо. Я как-то попробовал их курятину. У меня во рту потом всю неделю горело. Они перец кислым молоком запивают, представляешь?

Арлинг слушал болтовню Шолоха, старался не отстать от Финеаса, а сам вспоминал запах смерти. Он никогда бы не подумал, что смерть пахла так… странно. Совсем не отталкивающе, и даже наоборот, — маняще. Такие мысли настораживали, и Регарди поспешил скорее их отогнать.

Корма «Черный Святой» была популярна. И хотя люди толпились на Мерве везде, у здания их было особенно много. Арлингу пришлось уцепиться за Беркута, чтобы не потеряться. Он был в корме всего раз — с иманом, — и нашел в ней только одно преимущество. Внутри было свежо и бодряще. Толстые стены здания не пропускали раскаленного воздуха с улицы, а хитрый архитектурный замысел, о котором ему рассказал учитель, позволял сквозняку беспрепятственно прогуливаться по внутренним помещениям, создавая ощущение прохлады.

— У нас не очень много времени, а народу там тьма, — с досадой проговорил Фин, останавливаясь у входа. — Пока найдем Джаля, пока дождемся аракоса, уйдет не меньше получаса. Поступим так. Я с Олом пойду добывать напиток, а Беркут с Арлингом отправятся за цыпленком. Мясной ряд начинается за углом. Как управитесь, ждите нас там.

— Кажется, наш умник сам себя обманул, — довольно произнес Шолох, увлекая Регарди туда, где пахло жиром и кровью. — Столько монет дал, что их не только на курицу хватит, но и на хорошую лепешку с мясом. Не знаю как ты, а я хочу есть.

Беркут вклинился в мясной ряд, как острый нож в куриное филе. Похоже, он действительно проголодался, так как прямиком направился туда, где слышались крики торговки, зазывавшей отведать свежие лепешки с чесноком и мясом ягненка. В желудке Арлинга с утра плескалась лишь пресная каша с непонятными корешками, но запах, который доносился из корзинки кучеярки, слишком напоминал тот, который он почуял у виселицы. «Это иная смерть», — пытался убедить себя он, но слюна отчего-то стала горькой, а горло сжалось, отказываясь ее глотать.

— Тебе купить? — спросил Беркут, возбужденно втягивая воздух носом.

— Нет, — буркнул Арлинг, мечтая о том, чтобы скорее вернулся Финеас, и они пошли обратно. К тому же, иман все равно узнал бы об этой лепешке, и ему пришлось бы снова драить котлы Джайпа. Учитель всегда догадывался, если он пробовал запрещенные продукты, а жирная лепешка, несомненно, к ним относилась. Возможно, кучеяр улавливал запах, а может быть, читал мысли. Недаром же его звали мистиком. В последнее время, Регарди считал это лучшим объяснением всех возникающих вопросов.

— Ну и зря, — фыркнул Шолох. — Лепешки очень вкусные. Их сейчас при мне вылепят, начинят мясом и пожарят. Я себе две штуки купил, могу одной поделиться.

Но аппетит у Арлинга пропал окончательно. Прикинув, что на приготовление лепешек потребуется время, он решил проявить инициативу.

— Курицы там? — спросил Регарди Беркута, кивнув в ту сторону, откуда, как ему показалось, раздавалось кудахтанье. Джайп заказал самое свежее мясо, какое только можно найти. Живая птица должна была превзойти его ожидания.

— Ну да, — рассеянно кивнул Шолох, занятый созерцанием готовящейся лепешки.

— Вот и отлично. Дай мне денег, я куплю цыплят сам. А ты пока спокойно поешь. Не волнуйся, я справлюсь. Тут недалеко. Если что, я тебя позову.

Беркут колебался недолго, и через мгновение в ладонь Арлинга опустилась пара тяжелых султанов, пахнущих сотнями рук людей, их держащих.

— Только проверь, чтоб не подсунули какую-нибудь падаль, — наказал Шолох. — И сразу не покупай, а то вас, чужестранцев, легко обдурить. Золотая цена цыпленку — султан, не больше. Вторую монету я тебе на всякий случай дал. Ну, ступай, я скоро буду.

Воодушевленный первым самостоятельным действием за долгое время, Арлинг направился туда, где слышались птичьи крики. Сейчас в той стороне раздавались лишь голоса торгующихся кучеяров, но запах куриных перьев, который он хорошо выучил на скотном дворе школы, служил правильным ориентиром.

— Кто продавец? — громко спросил он, подходя к спорящим кучеярам, которые никак не могли сойтись в цене. Чтобы придать себе важности, пришлось вспомнить некоторые привычки из прошлого. Повязка на глазах и одежда ученика замыслу не мешали. Он вполне мог сойти за слугу богатого господина из Согдарии, а такие на рынок ходили с деньгами. Главное не переиграть.

Почувствовав, что на него обратили внимание, Регарди небрежно облокотился о трость, слегка задрал подбородок и спрятал сжатую в кулак руку в карман. Пусть думают, что у него там спрятан пухлый кошель, набитый золотыми монетами. Уловка помогла быстрее, чем он ожидал, потому что один из кучеяров тут же подбежал к нему, вежливо поинтересовавшись, чего желает молодой господин.

— Цыпленок есть? — спросил он, стараясь подавить неожиданное воспоминание. Давненько его не называли господином.

— Э… есть один, — ответил торговец, и Арлинг с удивлением отметил, что кучеяр насторожился. Словно он попросил продать ему мешок журависа или бочку моханы. Его ответ Регарди не понравился. Почему один? А куда делись остальные? Он был уверен, что слышал кудахтанье нескольких кур.

Заподозрив неладное, Арлинг решил проявить бдительность.

— Принесите, — распорядился он. — Я хочу потрогать, что покупаю.

Продавец снова замешкался, а потом начал громко звать какого-то Харипа. Несколько кучеяров остановились и принялись глазеть на происходящее, заставив Регарди нервничать. Ничего удивительного он пока не сделал, и особых причин для любопытства не было.

Харип оказался на редкость нерасторопным парнем. Когда он, наконец, явился, вокруг Арлинга собралась небольшая толпа. Кучеяры перешептывались, но разобрать, что вызвало их интерес, у него не получалось. Обилие диалектов, шум и собственная невнимательность мешали и сбивали с толку.

— Вот, добрый господин, извольте потрогать, — произнес торговец, указывая, как показалось Арлингу, на подошедшего парня. Возможно, тот держал цыпленка на руках, но если это было так, то птица была на редкость тихой и неприметной. Как Регарди ни старался, почувствовать ее не получалось.

— А что именно ты хочешь потрогать? — выкрикнули из толпы, которая в следующий миг грянула сначала нестройным, но потом все более набирающим силу хохотом.

— Да ты ближе подойди, не стесняйся!

— Для себя или для хозяина выбираешь?

Крики сопровождались смешками и хлопаньем, словно Арлинг устроил для всех хорошее представление.

Не понимая, что смешного он сделал, Регарди начал злится. Он уже жалел, что вызвался покупать этих проклятых птиц. Нужно быстрее с этим заканчивать, подумал он и, протянув руку, коснулся голого торса стоящего перед ним Харипа. Накачанные мышцы, потная кожа и никакого цыпленка. Хохот толпы перешел в улюлюканье, а Арлинг почувствовал, что краснеет от гнева.

— Ты издеваешься надо мной? — обрушился он на продавца, который все это время с надеждой дышал ему в ухо. — Мне цыпленок нужен, а не этот увалень. Цыпленок! Понимаешь? Мясо для еды. Я его есть буду.

Когда хозяин неожиданно завопил от ужаса, а толпа шарахнулась в сторону, Регарди растерялся. Харип, который все это время хранил молчание, вдруг бросился в ноги торговцу, умоляя простить его за все и не отдавать страшному северянину. Затем очнулись другие кучеяры, и на Арлинга обрушился водопад брани.

— Ах ты, собака драганская!

— Извращенец!

— Повесить его и дело с концом!

— Кто твой хозяин, негодник?

— Стража, позовите стражу!

Когда упомянули виселицу, Регарди по-настоящему испугался. И хотя рядом глухо рычал ощетинившийся Тагр, вряд ли он мог спасти его от разбушевавшейся толпы. До сих пор не понимая, где совершил ошибку, Арлинг стал пятиться, однако кучеяры обступили его плотным кольцом, требуя расправы.

Помощь пришла неожиданно.

— Вор! Держи вора! — закричал где-то Финеас, а в следующий момент послышался грохот опрокидываемой телеги вместе со стуком падающих с нее арбузов. Касаясь земли, они лопались с гулким треском, наполняя воздух свежим, дурманящим ароматом спелой мякоти. Арлингу показалось, что время замедлилось, но на самом деле все произошло за секунды. Между телами кучеяров просунулась рука Беркута, которая схватила его за рубаху и ловко потащила сквозь толпу. Регарди оставалось только поднимать ноги, чтобы не растянуться на мостовой.

Гонка закончилась у каменного забора, к которому его толкнул Финеас. Арлинг ощутил спиной каждую выбоину поверхности, но разгневанный ученик не дал ему даже пошевелиться. Рев быков, крики птиц и резкий запах шерсти и навоза подсказали, что они были недалеко от скотного ряда, который начинался за мясными лавками.

— Ты чего там устроил? — набросился на него Фин. — На виселицу захотел? У нас судят быстро. Пока будем за иманом бегать, тебя успеют повесить раз десять. А до этого побьют камнями или отрубят руки.

— Я цыпленка покупал, — прохрипел Арлинг, хватаясь за запястья Фина и понимая, что с таким же успехом он мог пытаться разжать челюсти Тагра, когда тот держал любимую палку.

— Кого? — с недоумением спросил Ол, а со стороны Финеаса послышался звук, похожий на шипение змеи. — Ты спятил?

Нет, Ол, сумасшедший из нас только ты, хотелось крикнуть Регарди, но он заставил себя повторить, с трудом разжав стиснутые от злости зубы.

— Цыпленка! Сговорились вы, что ли? Маленькую, пушистую, желтую тварь с клювом!

Но ученики по-прежнему напряженно молчали, а Арлинг чувствовал, как у него бешено пульсирует в висках кровь — от жары и обиды. Наверное, у него было очень страшное выражение лица, потому что Финеас ослабил хватку, но по-прежнему не отпускал, словно Арлинг был зверем, у которого обнаружилось бешенство.

— Я понял! — вдруг крикнул Беркут. — Он имел в виду цыпленка. Точно, я же его за цыпленком посылал!

Арлингу показалось, что все сошли с ума. Вместе с ним.

— А я что говорил? — недоуменно спросил он, стараясь дышать спокойно.

— Вот дьявол, — проворчал Финеас и, отпустив его от забора, почти заботливо одернул на нем рубашку.

— Твой кучеярский ужасен, — набросился на Арлинга Беркут. — Думай, что говоришь. Ты хотел сказать «цыпленок», а получилось «невольник». Эти слова почти одинаковы, разница в интонации. Ты вроде как раба собрался купить, а потом еще и съесть. — Шолох не удержался и хрюкнул от смеха. — Вот умора. Неудивительно, что тебя чуть не закидали камнями. Мы же не в Иштувэга, где невольника можно на каждом углу купить. В Балидете рабы тоже есть, но у нас их покупают тихо, словно краденое золото. Рабовладельцев здесь не любят, а особенно тех, кто покупает людей для забав. Ты со своим «потрогать» выглядел одним из них. Вот насмешил! Надо будет иману рассказать.

— Ничего смешного тут нет, — вмешался Финеас. — А учителю это знать тем более не нужно. Позволь спросить, а где в это время был ты, Шолох? Кажется, я просил купить цыпленка тебя, а не его.

— А я… — набрав воздух в грудь, приготовился защищаться Беркут, но тут раздался резкий свист, за которым последовал насмешливый голос:

— Эге-гей, пташки! Вам сегодня не повезло! На рынке столько куриц, что вряд ли кому будут интересны петушки, да еще и белые!

— Карпов нам только не хватало, — с досадой пробурчал Шолох, а затем крикнул в ответ. — Мы хоть в своем ряду стоим, а «рыбам» здесь вообще делать нечего. Если забыли, рыбный день по средам, так что возвращайтесь домой, пока жабры не пересохли.

— Перестань, — осадил его Фин, — нам сейчас ссора ни к чему. Иначе застрянем до обеда, а мы еще и половины не закупили. Все, уходим.

Но, похоже, покинуть рынок рано им было не суждено.

— Глядите, — протянул насмешливый голос совсем близко. — В Школе Белого Петуха так мало денег, что в нее берут уже и драганов?

— И тебе привет, Фарк, — неохотно ответил Фин. — С удовольствием бы поболтал с тобой, но нам пора.

— Жалость-то какая, — с притворным сожалением протянул подошедший мальчишка.

Арлинг предположил, что он был примерно одного возраста с Фином, возможно, такого же роста. От него пахло сахарными лепешками, лошадьми и потом, в котором чувствовались возбуждение и желание подраться.

— А я думал, вы составите нам компанию в керхарег. Ведь сегодня День Керхов, а значит, нужно проявить уважение к нашим добрым соседям.

— Мы их уже достаточно почтили, — усмехнулся Фин, кивнув в сторону корзины с купленными у керхов яйцами. — Золотой монетой. Думаю, они остались довольны.

— А как насчет чести школы? — не унимался Фарк. — В прошлый раз петушки улетели, испугавшись большого папочки. Но сегодня-то грозного Тигра с вами нет. Если вы проиграете, мы ему об этом не скажем.

Фарку дружно поддакнули, и Арлинг услышал среди голосов не только кучеярскую речь. Их перепалка привлекла внимание керхов, которых на рынке было в тот день больше, чем песка.

— Ах, я забыл! — притворно воскликнул мальчишка. — Петушки не умеют держаться в седле! Хотите, мы покажем вам, как садиться на лошадь?

— Мы знаем, как садится на лошадь, — прошипел Беркут. И хотя Финеас дернул его за руку, слов Шолоха оказалось Фарку достаточно.

— Я же говорил, что они вас не уважают, — обратился он к толпе. — Традиции керхов для Школы Белого Петуха — пустой звук. Плевать им на вас. Их учитель даже не научил их керхарегу. Не продавайте им больше ничего! Эй, люди! Школа Белого Петуха не уважает керхов! Приходите в Школу Карпов, мы чтим обычаи наших соседей!

— Отказ от керхарега — плохой знак, — сказал кто-то на ломаном кучеярском. — Хчапарег!

Толпа недовольно зашевелилась, и Арлинг остро осознал, какую невыгодную позицию они заняли, оказавшись у забора. Голоса недовольных керхов слышались отовсюду. Если он не ошибался, их окружило человек десять, а то и больше.

Название Школы Карпов показалось ему знакомым, а вскоре память услужливо подсказала — ее основал Шамир-Яфф, тот самый тип, которого они с иманом встретили пару месяцев назад. Кстати, тоже на рынке. Похоже, между их школами не просто кошка пробежала. Здоровое соперничество или старая вражда основателей? В любом случае, с «карпами» им сегодня не повезло. Впрочем, как с керхами, с цыплятами и с его драганской внешностью тоже. Он почти физически ощущал, как толпа пожирала его любопытными взглядами. Оставалось надеяться, что среди собравшихся не было тех, кто хотел повесить его за покупку невольника.

— Что такое «керхарег»? — спросил Арлинг Беркута, пока Финеас пытался вежливо объяснить карпам и столпившимся керхам, что Школа Белого Петуха уважала традиции всех народов, а керхов — особенно. Но большим успехом его слова не пользовались, потому что толпа продолжала орать, напирая со всех сторон. Жители пустынных земель были куда эмоциональнее его сородичей с Согдарии. По крайней мере, Регарди не помнил, чтобы драганы загорались случайно брошенным словом с такой скоростью, как это происходило у кучеяров. Имей согдарийцы такой же темперамент, у Педера Понтуса было бы гораздо больше работы.

— На скачки похоже, — нехотя протянул Шолох. — Никогда не любил эту игру, но в Балидете от нее все без ума. Керхарег пришелся кучеярам по вкусу даже больше, чем керхские лепешки. Дурацкие правила. Играют два всадника. Один — «небо», другой — «земля». Тот, кто «небо», должен догнать того, кто «земля», и сбросить его. То есть, земля к земле. В керхарег обычно играют в парках или на рынках. В Мерве его всегда устраивают здесь, на скотном ряду. Продавцы лошадей с удовольствием дают животных для игры, чтобы покупатели могли посмотреть, на что они способны. Слышишь крики и топот? Могу поспорить, что в керхарег тут с самого утра играют. Карпы большие его любители. Мы иногда с ними играем, но в последний раз нас заметил иман, и всех разогнал. Он не сторонник азартных игр. А вот Фину будет трудно отказаться. Он от керхарега без ума, а в седле держится так, словно среди кочевников вырос.

— У нас есть похожая игра, — произнес Арлинг, ощутив болезненный укол прошлого. — Один «камень», второй «ветер». «Ветер» должен уронить «камень» на землю, но последний может отбиваться камнями.

— Похоже, — согласился Шолох. — Только наша «земля» может отбиваться чем угодно, а вот у «неба» в руках палка или плетка, смотря, как договорятся. Холодное оружие запрещено, камни тоже. Если новичок встанет в пару с такими, как Фарк или Финеас, для него игра может закончиться очень печально. Помню, Фин одного парня из Самрии так уделал, что иман его потом на трое суток в погребе запер.

Арлинг привык, что Беркут на любой вопрос отвечал подолгу и добросовестно, поэтому его не перебивал, с напряжением прислушиваясь к перепалке лучшего ученика имана с «карпами». И чем дольше он слушал, тем больше убеждался, что Шолох был прав — Фин собирался принять вызов. Хотя возможно, у него просто не было выбора. Регарди хорошо помнил толпу, которая хотела повесить его за «покупку невольника». Финеаса сейчас окружала похожая орда плохо контролирующих себя людей. А учитывая, что от большинства керхов и кучеяров несло моханой, пивом и журависом, принять участие в керхареге было единственным правильным решением.

— Хорошо, — наконец, согласился Фин. — Но только один забег. Прямо сейчас. Исключительно из уважения к нашим добрым и мудрым соседям керхам.

В толпе одобрительно закричали, но, похоже, согласие Финеаса Фарка не удовлетворило.

— Нет, Фин, так не пойдет — громко фыркнул «карп». — То, что ты хорошо играешь в керхарег, мы знаем. А как насчет новенького? Драган, да еще и слепой. Кто бы подумал, что в Школу Белого Петуха теперь набирают калек. Если он ваш, ему и честь школы защищать. Пусть покажет, на что способен.

Зеваки притихли, заинтригованные поворотом событий. Замолчали и Беркут с Олом, до этого активно обсуждавшие, делать им ставки на Финеаса или нет. Арлинг тоже замер. Ему показалось, что у него остановилось сердце.

— Оставь, Фарк, — глухо произнес Фин, и в его голосе послышались нехорошие нотки. — Либо я, либо никто.

— Эй, люди! — крикнул «карп», умело играя настроением толпы. — В школе великого Шамир-Яффа новенькие за спинами лучших не прячутся. Я отлично играю в керхарег, но выступать против слепого драгана не собираюсь. И не потому, что он слепой. По мне так будь он хоть безрукий или безголовый. Раз носит цвета боевой школы, значит, должен за них отвечать. Я за равенство! Предлагаю против драгана моего друга Венкара. Он у нас меньше месяца, но парень отличный. Идет?

— Нет, — отрезал Фин. — Ты слышал мой ответ, а я два раза не повторяю. Слепой играть не будет, потому что он слепой. Это ясно, как и то, что если ты не уберешься с моего пути, я сломаю тебе руку.

— А у слепого есть имя? — не унимался Фарк, чувствуя поддержку возбужденной толпы. — А язык? Или он еще и немой?

Регарди показалось, что когда-то давно, в Мастаршильде, он уже был в подобной ситуации. И сделал то, что собирался повторить сейчас. Ничем хорошим бой с Глобритолем для него тогда не закончился. Но драка с «карпами» и разозленными керхами нравилась ему еще меньше. С самого начала было понятно, что выбора у них не было — ни у него, ни у Финеаса.

— Меня зовут Арлинг Двора-Заид, я из Шибана, — громко произнес он, чувствуя, как сотни пар глаз втыкают в него острые клинки своих взглядов. — И я принимаю твой вызов, Фарк из рыбьей школы.

Регарди перевел дух, чувствуя, что начало было положено. Произнести выдуманное иманом имя и изобразить из себя храбреца было легко. Что касалось второй части плана — собственно, игры — оставалось надеяться на удачу. Или вмешательство неба. Или Нехебкая. Или Амирона. Кого угодно, лишь бы вернуться в школу на своих двух и скорее приступить к обычным делам. Например, к стоянию на столбе в Огненном Круге. Раньше он и не подумал бы, что когда-нибудь будет мечтать об этом.

— Ты что задумал? — накинулся на него Беркут. — Тебя убьют, а нам потом перед иманом оправдываться?

— Я знаю эту игру, — шепнул Арлинг, чувствуя, как взгляд Финеаса прожигает в нем огненные дорожки. — У нас в Согдарии в нее с малых лет играют. А так как я вырос на лошади, у меня есть шанс оставить этих рыбок с носом. Поэтому не будем терять время. Не знаю, как вам, но мне до обеда еще кучу дел надо сделать. Итак, я играю.

Из сказанного правдой было одно. Он действительно хорошо держался в седле. Когда-то. Игра в «камень» и «ветер» среди людей его круга считалась развлечением деревенщины, и он предпочитал быть зрителем, а не участником. Но кучеярам не обязательно было об этом знать.

— Иман назначил старшим меня, и я тебе запрещаю, — сказал Фин, но его слова прозвучали уже не так уверенно, как раньше.

Это было хорошо, потому что решительность Арлинга тоже подходила к концу.

— Допустим, меня собьют, — произнес он, скрестив пальцы. — Я упаду и набью себе шишек. Но, поверь, это будет меньшим из зол. Потому что если мы сейчас не сыграем в керхарег, шишки получим мы все. Четверо, а вернее трое, против скольких? Пятнадцати? Двадцати? Ты же умный, Фин, давай не будем все усложнять.

— Эй, слепой, ты идешь? — в нетерпении окликнул его Фарк. Финеас еще какое-то время стоял у Арлинга на пути, но, в конце концов, шагнул в сторону. Это было кстати. Еще немного, и Регарди позорно бы бежал. Остатки храбрости улетучивались быстрее, чем ветер уносил пыль с булыжников мостовой.

Он не удивился, когда ему досталась роль «земли». По-другому жребий в тот день выпасть не мог. Земля всегда была ему ближе. Особенно сейчас. Он ощущал ее под ногами каждое мгновение, а о существовании неба вспоминал лишь тогда, когда шел дождь. А так как это случалось очень редко, то в небо можно было не верить вообще. Так же как и в то, что он собирался сделать.

В керхарег играли в главном проходе скотного ряда, который считался самым длинным участком Мерва, свободным и ничем не загроможденным. Пока они шли к лошадям, Беркут с Финеасом торопливо шептали Арлингу в ухо все, что могло увеличить его шансы на выживание. О победе Регарди и не думал. Думать надо было раньше.

— Триста салей — это немного, — торопливо рассказывал Шолох. — Проскачешь за минуту и не заметишь. Главное, не выпади из седла. У керхов хорошие лошади, толковые. Для керхарега выставили холустайскую породу, смирнее коняг не найти.

Что ж, по крайней мере, можно было надеяться, что его не выбросит из седла собственный конь. С другой стороны, резвая кобылка совсем бы не помешала. Ведь он собирался участвовать в скачках, а не в конной прогулке.

— Сегодня играют палками, — шептал ему Финеас в другое ухо. — По рукам и голове бить запрещено, но карпы всегда целятся в шею, а это спорный момент. Если будешь чувствовать, что не успеваешь увернуться, лучше падай. Надеюсь, падать с лошади ты умеешь?

— Да, — солгал Арлинг, не уверенный абсолютно ни в чем.

— Выбирай любого из нас, — обратится к нему Фарк, когда они подошли к загону с лошадьми. Их уже поджидал хозяин, довольный, что сегодняшний керхарег привлек внимание толпы. Людей действительно собралось много. Регарди слышал человеческие голоса почти отовсюду. Иногда ему казалось, что они раздавались даже из-под земли.

— Это Венкар, дальше Заур, Руан и Айнак, — представил своих «карп». — Все они новенькие. Мы играем по-честному.

— Среди гнилых яблок выбор ограничен, — усмехнулся Арлинг, — Давай с тобой, Фарк.

— Ты с ума сошел! — прошипел Беркут, но Регарди остановиться уже не мог. Похоже, он начинал понимать Финеаса. В азартных играх было что-то близкое тому, к чему он стремился. Для того, кто мечтал об Испытании Смертью, лучшего развлечения было не найти.

Фарк, конечно, не стал его отговаривать. Он был не прочь продемонстрировать свой талант наездника. Заулюлюкала и толпа, возбужденная предстоящим зрелищем. Еще бы. Не каждый день удается увидеть, как вышибают из седла слепого, да еще и драгана.

— Постараюсь тебе ничего не сломать, — шепнул Фарк, проходя мимо. — Пойдем выбирать лошадей.

У Арлинга вертелась на языке пара подходящих ответов, но он заставил себя сдержаться и молча прошел туда, где слышалось дыхание и запах когда-то его самых любимых животных. Раньше у него было много чего любимого. Любимая лошадь, любимая шпага, просто любимая…

Выбрать лошадь оказалось нелегко, потому что в керхских породах Арлинг не разбирался. Когда-то дядя Абир подарил ему пару коней, привезенных из Сикелии. Стройные ноги, красивая шея, пропорциональное туловище… Настоящее сокровище для коллекционера. Он хорошо запомнил их, потому что собирался подарить Магде. Впрочем, эти керхские лошадки мало напоминали те, что были подарены дядей. Ему стоило потрогать их ноги, чтобы убедиться, что с сикелийскими кобылами Абира они имеют столько же общего, сколько потный и хамовитый Фарк со всегда опрятным и сдержанным — в большинстве случаев — Финеасом.

— Какая это масть? — спросил он у Ола, который оказался рядом. Беркут с Фином переговаривались с каким-то керхом, обильно используя словечки из керхар-нарага. Арлинг даже не пытался их понять.

— Чего?

— Какой цвет у этой лошади? — терпеливо повторил Арлинг, указав на кобылу, которая стояла ближе всех. Он выбрал ее наугад, не став тратить время. Выбор в его случае был действием, лишенным смысла.

— Эээ, рыжая, — неуверенно протянул Ол. — С белыми пятнами на боках и спине.

— Значит, пегая, — заключил Арлинг. — У нас в Согдарии эта масть считается редкой. Что ж, на ней и поскачем. Эй, я готов!

Он уже хотел забраться в седло, как Ол дернул его за рукав:

— У тебя что-то выпало из кармана. Какой-то камешек.

— Правда? — удивился Арлинг, и, опустившись на пятки, пошарил вокруг себя рукой.

Вскоре пальцы наткнулись на гладкий кусочек гальки — совершенно мокрый. Будто он лежал в луже, а не на сухом горячем песке рынка. Регарди недоуменно покатал его между ладоней, и только когда по ним обильно заструилась вода, вспомнил, почему камень показался ему знакомым. То была «Слеза Нехебкая», которую когда-то дала ему Атрея, чтобы он мог уговорить имана взять его на обучение. Камень так и остался лежать забытым в кармане. И сейчас каким-то образом оттуда выпал. Регарди уже давно не верил в случайности, поэтому подниматься с колен не спешил, раздумывая, какую пользу можно было извлечь из случившегося.

— Молишься, северянин? — не удержался от замечания Фарк. — Правильно делаешь. Я вспомню о твоей храбрости, когда вышибу тебя из седла. Но будет больно. С этим ничего нельзя поделать.

— Не поднявшись на гору, не узнаешь неба, — смиренно ответил Арлинг, вспомнив одну из излюбленных поговорок имана.

Больше они с Фраком в тот день не разговаривали.

«Самое сложное — это сесть на лошадь», — сказал себе Регарди, подходя к пегой кобыле. Итак, настало время кое-что вспомнить из ненавистного прошлого. Проверить стремена, перекинуть повод на шею коняге — это было легко. Дальше — труднее. Арлинг чувствовал, как ему в спину уставились сотни глаз. Так смотрят на петуха, которым собрались накормить ярмарочного льва. Он глубоко вздохнул, чувствуя, как шум толпы сливается в один голос. Но прежде чем игра началась, в воздухе повис обрывок разговора двух неизвестных людей, который врезался ему в память, сложно нож в мягкую глину.

— Кто этот парень с повязкой на глазах?

— Ученик имана. Из Школы Белого Петуха.

Вот тогда он и понял, что не имел права на ошибку. Арлинг еще никогда не осознавал себя и свое место в мире так четко, как сейчас. Не сын Канцлера, не слепой, не северянин, не Арлинг Регарди. Ученик имана. Вот кем он стал. И вот, кем хотел остаться.

Взявшись за гриву с поводом левой рукой и ухватившись за заднюю луку седла правой, он толчком взлетел на лошадь, чувствуя, как его переполняют сила и уверенность. Один конец повода пропустить между безымянным пальцем и мизинцем, а его свободный конец зажать между указательным и большим пальцами. Кисти рук держать вертикально, вплотную друг к другу. Простые правила вспомнились легко, словно он услышал их накануне. Погладив пегую по шее, Регарди почувствовал, как лошадь отозвалась, дружелюбно мотнув головой в его сторону. Это был хороший знак.

Но полет его чувств и мыслей испортил Финеас.

— В тебе есть все кроме разума, Арлинг, — сказал он, придерживая повода пегой. — Ты хоть подумал, в какую сторону собрался скакать?

«Нет, об этом я как раз и не думал», — пронеслось в голове у Регарди, который от одних этих слов почувствовал себя на земле.

«Но ведь для этого у меня есть ты, Финеас».

— Я уже отправил Беркута в конец улицы, — не разочаровал его лучший ученик. — Он будет петь, а ты слушай и скачи на его голос. И еще. Эти лошадки — горячие штучки. Им не нужно толчков, чтобы перейти на рысь и галоп. Достаточно освободить повод.

— Не волнуйся, Фин, — небрежно бросил Арлинг, стараясь изобразить на лице самое спокойное выражение, на какое был способен. — Я ослеп, но не потерял память. Лучше пригляди, чтобы наши корзины не растащили, пока я буду добывать нам победу.

Наверное, с большим бахвальством сказать было уже нельзя. Но он сделал это специально и совсем не для Финеаса. Как никогда раньше, ему нужно было в себя поверить.

— Керхарееег! — крик пронесся над рынком, словно молитва жреца над склоненными спинами верующих. Сердце Регарди гулко стукнуло, но тут раздался голос Беркута, затянувшего песню на другой стороне ряда, и времени на страх не осталось.

Началось. Арлинг пришпорил лошадь и почувствовал, как застучало в висках. Финеас не соврал: стоило ему слегка сжать ноги, как пегая рванула вперед, едва не опрокинув его на землю. Было бы обидно упасть в самом начале. Однако восстановить равновесие удалось почти сразу. Наверное, вспомнились уроки имана на столбе Огненного Круга, хотя, возможно, сказались навыки прошлого. В конце концов, он болел лошадьми с тех пор, как научился ходить.

Заставить себя освободиться от мыслей оказалось труднее, чем удержаться в седле.

Пусть его голова будет пуста, как ствол старого дерева, выскобленного ветрами и временем. Пусть его сердце будет свободно от тревог и сомнений. Пусть он ничего не чувствует и не слышит. Ничего кроме песни Беркута, которая звучала все громче:

Развей, ветер, мою тоску,

Не дуй, ветер, под небом,

Ты подуй над землей

Подуй над песками, барханами,

Подуй потихоньку, ласково,

Неси ветер свои струи потише,

Подуй над могилой моей возлюбленной.

Несмотря на жару и усилия, которые ему приходилось прилагать, чтобы не свалиться, Арлинга прошиб холодный пот. Ну и песню выбрал мальчишка! Это был подлый удар, который он ему припомнит. Позже. Когда закончит с одним назойливым кучеяром, приближение которого было неизбежно.

Фарк догонял быстро, но Регарди пошел на хитрость, которая позволила ему оторваться и выиграть время. И хотя у себя дома в подобных играх он не участвовал, зато не раз видел, как соревновались мальчишки в Мастаршильде. И, как оказалось, хорошо все запомнил. Обычно новичок пытался направить лошадь немного в сторону от догоняющего, чего и ждал от него Фарк, сразу повернувший коня под острым углом, чтобы перехватить убегающую «землю». Но Арлинг поступил иначе и рванул на сближение, разминувшись с Фарком буквально на секунду. «Карп» такого маневра не ожидал, и начало скачки было выиграно.

Все шло хорошо, если бы не голос Беркута, который раздавался так отчетливо, словно они находились в огромном пустом храме с прекрасной слышимостью.

Далеко в степи сад стоит,

Окружен он песками белыми.

В нем — большая возвышенность.

На возвышенности — красивое дерево,

Под ним бьет родник холодный,

Серебром блестит-выбивает,

Золотом жгучим отливает.

Вода по изгибам течет, выливается.

В той воде — маленькие рыбки.

На его берегах — пионы цветут,

Цветут, а цветы осыпаются…

На той возвышенности лежит моя милая,

Под барханом погибшая.

Пегая оказалась не просто резвой. Перейдя в галоп, она совершено диким образом стала подкидывать круп, норовя его скинуть раньше Фарка, который заходил справа. Но почему-то кучеяр волновал его куда меньше, чем проклятая песня Беркута, которая слышалась отовсюду.

Чувствуя, что держаться в седле становится труднее, Регарди отпустил поводья и, пригнувшись к шее пегой, вцепился ей в гриву. Так поступали новички при увеличении скорости, но для него это было единственным шансом не свалиться. Он сразу почувствовал себя устойчивей.

Однако Беркут делал все возможное, чтобы он проиграл.

Под гору лежит голова ее,

В гору вытянуты ноги,

Поперек горы ее руки.

У головы ее соловей поет,

У ног — иволга воркует,

На пальцах ее ласточки щебечут.

Над ней — ястреб летает.

Фарк промахнулся. Его палка со свистом пролетела мимо плеча Регарди, вызвав бурное оживление толпы. Может быть, у «карпа» споткнулась лошадь, или у него скрутило живот, или в него ударила молния — Арлинг не знал, но был уверен в одном. Лошадь Фарка сбросила темп, отстав на полкорпуса.

Регарди продолжал мчаться вперед, прижимаясь к теплой шее пегой и стараясь не слышать слов Беркута, которые обливали его ледяным дождем:

Лицо ее, как восходящее солнце.

Как у хорошей лошади грация,

Как у быстрой лани у моей милой походка,

Она — что светлое зеркало,

Что кольцо серебряное,

Что роза прекрасная.

Осталось совсем немного. Он и не ожидал, что сможет продержаться на скачущей галопом лошади так долго, уверенный, что упадет раньше, чем «карп» успеет его достать. Но чудо продолжалось. И оно было незабываемо.

Чувство полета вызвало бы полный восторг, если бы не Фарк, который вдруг оказался рядом. Арлинг почти физически ощутил, как кучеяр заносит палку. Впрочем, его падение всегда было лишь вопросом времени. Хитрость со сближением и попытка удержаться в седле были слабым утешением для гордости некогда одного из лучших наездников Согдианы. Куда придется удар — в плечо или шею, он не знал, зато хорошо слышал дыхание кучеяра и хрип его лошади рядом со своей ногой. Несмотря на то что Арлинг прирос к пегой, словно вторая шерсть, иллюзий он не питал. Кучеяр выбьет его из седла, как только приблизится настолько, чтобы нанести удар.

Регарди с трудом заставил себя подождать, пока палка начнет движение, неумолимо двигаясь к его плечу. Финеас был прав и здесь. «Карп» собирался сломать ему шею. Интересный вопрос — а в керхареге кого-нибудь убивали? В положительном ответе сомневаться не приходилось.

Резкий вдох — раз. Выдох — два. Когда Фарк уже был готов к столкновению, дыша ему почти в ухо, Арлинг резко выбросил руку в сторону его лица. Туда, где раздавалось хриплое сипение, так похожее на разгоряченное дыхание лошади. Три. Полная пригоршня еще теплого песка, которого он набрал, когда поднимал «Слезу Нехебкая», полетела «карпу» в лицо, заставив его отпрянуть. Раздавшийся звук мог быть грохотом падающего на землю тела, но определить его происхождение точнее не удалось. Чтобы пропустить над собой вылетевшую из рук мальчишки палку, Регарди резко наклонился назад, чувствуя, как концы его головного платка касаются пегого крупа лошади. А так как для этого ему пришлось отпустить гриву, то очень скоро на землю полетел и он сам.

Удар пришелся в плечо, пройдясь по телу волной огненной боли. Одно было хорошо — мир, наконец-то, замолчал. Стихло все. Все, кроме голоса Шолоха.

Какое-то время Арлинг лежал в тишине и слушал, как мальчишка заканчивал свою страшную песню. Вернее, Беркут допел ее еще раньше, но последние слова донеслись до Регарди только сейчас.

Сдуй, ветер, песок с моей возлюбленной,

Открой ее лицо ясное,

Там под курганом моя подруга, моя девушка,

Улыбаются уста ее.

Не дуй, ветер, под небом,

Ты подуй над землей

Подуй над песками, барханами,

Подуй потихоньку, ласково.

Ты сдуй, ветер, с меня горе,

Развей, ветер, мою тоску.[1]

Им все-таки не удалось избежать драки. Арлингу повезло, потому что он упал на мешки с овсом, которые смягчили удар. Очнулся он того, что на него рухнул Финеас с каким-то мальчишкой. Они извивались и мутузили друг друга, пока не соскользнули дальше на землю. Несмотря на то что керхи встали на сторону Школы Белого Петуха, согласившись, что «земля» может защищаться, чем угодно, в том числе, и землей, «карпы» не согласились с победой Регарди, обвинив его в жульничестве.

В результате, досталось всем, в том числе, и Арлингу. Услышав звуки драки, он полез в самую гущу, позабыв о слепоте. Ему было наплевать. Регарди отчаянно хотелось кого-то побить, и, в первую очередь, Беркута. Просто так.

День закончился не скоро, вместив в себя на удивление много событий. Обещание «карпов» отомстить всем, и, прежде всего, слепому; возвращение в школу под присмотром стражи и Джаля, хозяина кормы, благодаря которому их не отправили в тюрьму; неприятный разговор с иманом; вправление вывихнутой челюсти; ночь на холодном полу погреба, куда учитель поместил их в качестве наказания и много других мелких неприятностей, которые померкли перед тем, что почувствовал Арлинг, когда на следующее утро во время завтрака Фин предложил ему сесть рядом с другими «избранными».

И хотя у Регарди болела голова, а еще больше — сердце, раненное песней Беркута, которую, как выяснилось, тот выбрал исключительно из-за длительности, а не содержания, он ощутил завершенность, которой ему не хватало с тех пор, как иман разрешил ему стать его учеником. Пусть и временным.

То, что должно было случиться через пару месяцев, неожиданно перестало его пугать. Арлинг чувствовал себя на удивление спокойно, словно равновесие, которое он обрел, удерживаясь на столбе Огненного Круга, впиталось не только в его тело, но и в разум.

А причина была простой. Регарди еще не забыл прошлого, но он нашел новую семью. И сумел стать ее частью.

* * *

Приближение лета чувствовалось с каждым днем. Теперь Арлинг знал, чем просто жара отличалась от жары сильной. Воздух раскалялся все раньше, а остывал позже, словно прятавшееся за горизонт солнце умудрялось подогревать его и ночью. Ветер стих, оставив после себя легкое воспоминание в виде утреннего бриза, который рождался медленно, жил недолго и умирал быстро — еще до того как Регарди заканчивал носить воду для завтрака.

Изменилась не только погода. День, когда иман подобрал его с улиц Балидета, стерся из памяти, словно след каравана с гребня бархана. Еще слабее помнились другие дни — проведенные на пиратском корабле, в приюте для слепых, в отцовском особняке в Согдиане. Они появлялись только во снах, тревожа его, когда страдающая от своей полноты луна тяжело зависала над Жемчужиной Мианэ.

Он делал все, чтобы в его новой жизни не осталось места для прошлого, и этому во многом способствовали летние испытания, которые приближались с неимоверной скоростью. Из прежней жизни он впустил только Магду, но она давно стала его настоящим. Однако временами прошлое находило его само.

Однажды иман пришел к нему на Огненный Круг и заявил, что отправляет его в город на прогулку с Атреей, а все занятия отменяет. Это было так неожиданно, что Регарди едва не свалился с бревна, по которому пробовал ходить на руках.

— Почему?

Вопрос был глупый, но мистик ответил.

— Прошлой осенью в городе рухнула Южная Охотничья Башня, — как всегда издалека начал он. — В самом ее падении ничего интересного нет. Башня была довольно древней и давно не ремонтировалась. Однако на тот свет она прихватила всю правящую верхушку города, которая праздновала там День Семерицы, богини жизни. Символично получилось… Погибло больше ста человек, в том числе, старший жрец, главный наместник города и глава Купеческой Гильдии Балидета. В одно мгновение город остался без власти. В Балидете тогда едва войны не случилось. Военные, жрецы, ремесленники, торговцы — все выдвигали своих людей, пытаясь успеть до того, как проснется Согдиана. Разумеется, победили те, кто при деньгах. Совет проголосовал за Рафику Аджухама, который занял место и нового главы Гильдии, и наместника города, чего раньше никогда не случалось. Не знаю, сколько Аджухам заплатил Канцлеру, но Согдиана вмешиваться не стала. Впервые наместником стал кучеяр, да еще и возглавивший купеческие ряды.

Арлинг знал историю о приходе к власти Аджухамов, однако не мог понять, зачем учитель рассказывал ему ее сейчас, и какое отношение она имела к предстоящей прогулке, которая была очень некстати. Он специально встал пораньше, чтобы потренироваться на Огненном Круге до того, как солнце превратит его в раскаленную площадку, соответствующую своему названию. Но, похоже, его замыслам не было суждено сбыться.

— Вероятно, Аджухамы допустили где-то ошибку, — неторопливо продолжил иман, словно не замечая, как переминался с ноги на ногу его ученик, — потому что спустя полгода Канцлер решил провести расследование, выразив сомнение в «случайности» трагедии. И прислал в Балидет специальную комиссию, которая проведет у нас несколько месяцев и вынесет вердикт об истинной гибели Агабеков. А заодно решит судьбу Аджухамов. Их либо утвердят окончательно, либо тихо снимут, и больше мы о них ничего не услышим. Комиссия работает в городе уже несколько дней. Опрашивает всех, кто выжил после падения башни, в том числе, свидетелей и родственников погибших. А сегодня она придет к нам. Дюжина драганов, приближенных к кабинету твоего отца. Как ты думаешь, могут среди них быть те, кто знал тебя лично?

Вопрос ответа не требовал. Одного упоминания драганов оказалось достаточно, чтобы Арлингу захотелось убежать из крепости города и провести весь день в пустыне. Или неделю. Или месяц. Пусть солнце, пусть жара, пусть жажда. Что угодно, только не встреча с прошлым.

— Может, мне лучше уехать на шелковичные фермы с Сахаром? — с надеждой спросил он, стараясь спрятать в голосе страх, но иман знал его слишком хорошо.

— Балидет — пограничный город, — сурово произнес учитель. — Драганы будут появляться в нем до тех пор, пока он украшает корону империи. От всех них в пустыне не скрыться. К тому же, на улицах Балидета затеряться легче, чем на открытом месте.

— А зачем они приезжают к нам в школу? — спросил Регарди, еще надеясь уговорить имана спрятать его дома. Ему совсем не хотелось бродить по городу, зная, что в нем полно людей отца. Он не будет против посидеть денек в прохладном погребе или на дне старого колодца.

— Канцлер давно хотел проверить военные школы Балидета, — фыркнул иман. — Боится, что мы готовим армию собственных «Жестоких». А гибель Агабеков — удобный повод, чтобы сунуть нос в наши дела. В отличие от «карпов» мы не военная школа, но включены в список благодаря Шамир-Яффу, который разболтал, что телохранителей готовит не только он.

Итак, прогулка с Атреей оказалась решенным вопросом, но неясности оставались. Почему иман выбрал ему в спутники свою сестру? Ведь он сам хотел, чтобы Регарди общался с ней меньше.

— Я сама его попросила об этом, ведь мы с тобой давно не общались, — ответила на его вопрос Атрея, когда они вышли в город. Кучеярка удобно расположилась в паланкине, который несли слуги, а Регарди шел рядом, придерживаясь за резную ручку носилок.

«Давно» — это два дня назад, но Арлинг промолчал. С кучеяркой было интересно, хотя нередко случалось, что после их разговоров ему становилось не по себе.

Прогулки в город уже не вызывали у него такого волнения, как раньше. Даже наоборот — ему нравилось слушать его многоликий говор, отгадывать незнакомые запахи и открывать новые места, в которых еще не бывал. По совету имана, он тщательно запоминал поверхность улиц, различая их по камням мостовых, ширине, плотности и другим признакам, которые не имели значения для зрячего, но служили путеводной звездой для слепого, не позволяя заблудится в городских лабиринтах.

После случая с керхарегом Регарди даже стал знаменит, хотя и нажил неприязнь «карпов», которые цепляли его повсюду. Легенда о сыне шибанского купца прижилась хорошо, и на него больше не смотрели, как на диковинного чужеземца. Теперь Арлинг был учеником имана из Школы Белого Петуха. Он стал своим.

В Балидете царила удивительная для выходного дня тишина, словно все горожане заперлись по домам, готовясь встречать комиссию из Согдарии. Редкие прохожие проскальзывали мимо, бросая на него напряженные взгляды, которые сразу же исчезали при виде ученической одежды цветов Школы Белого Петуха.

Несмотря на кажущееся спокойствие улиц, Арлингу хотелось исчезнуть с них как можно скорее. Пока им не встретился ни один драган, но ему казалось, что бывшие соотечественники могли появиться из-за каждого угла. Поэтому, когда Атрея предложила зайти в чайную, он принял эту идею с восторгом.

Сестра имана, как всегда, читала его мысли.

— Все еще думаешь, не лучше ли было спрятаться в школе? — спросила она его, когда они зашли в уютный дом на углу апельсиновой рощи.

Регарди медленно кивнул, слушая, как скользят по мягкому ковру шелковые туфли хозяйки, которая, обрадовавшись ранним посетителям, суетливо подгоняла слуг.

— Лучше быть на виду у врага, чем прятаться за спиной у друзей, — усмехнулась Атрея, ополаскивая пальцы в сосуде с розовой водой и лепестками жасмина. Их ароматы неспешно вливались в запахи чая и благовонных курильниц, окутывая гостей облаком спокойствия и задумчивости. Теперь Арлинг понимал, почему кучеяры предпочитали вести деловые разговоры именно в таких местах. Они создавали нужную атмосферу. Никакой спешки, которая могла бы привести к ошибкам, никаких лишних слов, потому что церемония чаепития по-кучеярски — процесс долгий и неторопливый, никаких агрессивных эмоций, потому что кучеярский чай успокаивал даже самого воинственного посетителя. Уже через пару минут чудесное действие чайных ароматов распространилось и на Арлинга. Напряжение ушло, уступив место умиротворению и спокойствию.

— Иман сказал, что комиссия проверяет школу из-за того, что вы готовите телохранителей, — произнес Регарди, чувствуя, какими неповоротливыми стали мысли.

— Не совсем так, — уклончиво ответила кучеярка, отсылая жестом служанку, которая принесла горячие угли. Арлинг удивился, но промолчал. Наверное, Атрее хотелось приготовить чай самой. А может, она опасалась лишних ушей.

— Иман дружит с Рафикой Аджухамом не один год, — призналась она. — Вероятно, канцлеру об этом известно, поэтому нашу школу и проверяют в числе первых. А что до телохранителей… Некоторые ребята действительно отправляются на службу, но мы не обучаем простых стражников. Самые преданные люди императоров, наместников, королей и князей по всему миру — это наши бывшие ученики. Они способны на любую работу, и это их главное отличие от выпускников других школ. Мой брат против того, чтобы боевое искусство становилось смыслом жизни. Быть воином — да, но при этом оставаться человеком, который умеет жить в мире с самим собой.

Арлинг удивлено поднял бровь, вспомнив наказ имана активно жестикулировать при выражении эмоций. Учитель считал, что слепые забывают о мимике, становясь похожими на куклы. Впрочем, Атрею его жест позабавил.

— Ты сам сегодня брился? — неожиданно спросила она, отчего выражение лица Регарди превратилось в гримасу, потому что теперь он удивился по-настоящему. Вообще-то он брился сам уже вторую неделю, но сегодня спешил пораньше отправиться на Огненный Круг и немного порезался. Могла бы и промолчать.

— Расскажи мне про Аджухамов, — попросил он, чтобы поддержать разговор, который завис в воздухе, словно пар, поднимающийся из чайника на столе.

Атрея возражать не стала, и, откинувшись на подушки, провела над своей головой благовонной палочкой. Кучеяры всегда так делали, когда хотели, чтобы их слушали внимательно.

— Аджухамы очень древний купеческий род, — неспешно начала она. — Известно, что их далекий предок продавал удобрения для шелковичных ферм Мианэ еще до прихода Жестоких на наши земли. Этот не очень благородный предмет торговли со временем принес им солидный доход, который превратил их в богатейших купцов Балидета. Рафика — самый старший из трех сыновей, правящих домом Аджухамов сегодня. Недавно Нехебкай благословил его семью наследником. Мальчика назвали Сейфуллахом, что значит…

«Меч бога» — вот, что это значит. Но откуда он это знал, Арлинг никак не мог вспомнить. Впрочем, сейчас это не имело значения. Слова Атреи медленно уплывали к потолку чайной вслед за ароматным дымом. «Наверное, сестра имана успеет завершить свой рассказ не один раз, прежде чем им удастся попробовать этот чудесный напиток», — лениво подумал Арлинг.

Приготовление чая у кучеяров занимало не один час. Когда иман впервые привел его на чайную церемонию, Регарди успел изучить всех посетителей, пересчитать все запахи и перебрать в уме все упражнения, которые он мог сделать на Огненном Круге за это время, прежде чем учитель сказал, что чай готов, и им можно наслаждаться. И хотя терпение всегда давалось Арлингу с трудом, результат превосходил все, что он когда-либо пробовал — в Согдарии или в Сикелии. Такой чай можно было дожидаться часами.

Кучеяры заваривали его в пузатых двухъярусных чайниках, которые в семьях передавались по наследству из поколения в поколение. Посуда, которой владел глава рода, считалась бесценной. В чайных гости располагались на мягких подушках вокруг низких столиков, в центре которых находился очаг. На него и устанавливался чайник. В нижней посудине, обязательно металлической, кипятили воду, а в верхней — фарфоровой — заваривали чай. Поддерживать огонь при приготовлении чая, дома или в чайных, могли только женщины. Этот обычай Арлингу был не понятен, хотя Беркут и пытался что-то объяснить ему про хранительниц очага.

Сначала Атрея от души насыпала чайных листьев в фарфоровый чайник, и залив их холодной водой из кувшина, водрузила на металлическую посудину, под которой уже трещал огонь. Регарди чувствовал, как раскаляются ее бока, жалея, что не догадался потрогать их раньше. Ему вдруг стало интересно, была ли на них гравировка. Кучеяры любили все украшать и делали это с большим вкусом.

Когда вода из верхнего чайника выпарилась, а Атрея перешла к рассказу о других военных кланах Балидета, в фарфоровую посуду залили кипяток и снова водрузили на металлического брата — кипеть и фыркать. Несмотря на то что от их стола валил пар, жарко не было. Толстые стены чайной хорошо защищали от уличного зноя.

— Мне кажется, уже готово, — осмелился перебить кучеярку Регарди.

Однако Атрея усмехнулась:

— Когда все чаинки в верхнем чайнике опустятся на дно, тогда и будет готово. Я вижу, что они еще плавают на поверхности. Кстати, подумай, как бы ты определил готовность чая. Ведь ты не можешь видеть чаинки.

И действительно, как? Не опускать же пальцы в кипящую воду? Пока Арлинг ломал голову над новой загадкой, чай заварился. Оставив огонь гореть под нижним чайником, Атрея принялась разливать напиток в высокие стеклянные стаканы забавной формы. Они были похожи на груши с узкой талией посередине. Иман объяснил ему, что в таких стаканах верхний слой чая остывает быстро, благодаря чему посуду можно держать в руках, а в нижней части напиток еще долго остается горячим.

Как бы там ни было, но держать стакан у Арлинга все равно не получалось. И верхняя и нижняя половина одинаково обжигали. Пришлось ставить посудину на небольшую тарелку и вместе с ней подносить ко рту. На его бывшей родине чай пили с молоком, но в Сикелии добавлять в напиток что-либо, кроме сахара, было строго запрещено. В некоторых вещах кучеяры были принципиальны. Поэтому Арлинг щедро насыпал десять ложек сладкого порошка, ругая про себя величину столовых приборов. Размер ложечки едва превышал его ноготь.

Однако вкус чая стоил всех ожиданий. Регарди полюбил его с первого глотка, не понимая, как мог жить без него раньше. Несмотря на обилие сахара, в кучеярском чае сохранялись терпко-горькие нотки, которые бархатно ложились на язык, растекаясь по телу приятной истомой умиротворения. Откуда-то просыпалась любовь к самому себе и окружающему миру, а все люди казались лучшими друзьями. При этом голова становилась чистой и ясной, словно ее изнутри промыли водой из горного родника, уничтожив весь сор, накопившийся за долгие годы.

Некоторое время они смаковали напиток в молчании.

— Ты ведь меня не слушал, правда? — спросила Атрея, нарушив тишину чайной. Они до сих пор оставались единственными гостями, что вполне устраивало обоих.

— Все политические вопросы решаются либо воспитанием, либо убийством, — внезапно ляпнул Арлинг, сам не поняв, почему ему вдруг вспомнились эти слова. — Так говорил мой отец.

— Хочешь рассказать о нем? — Атрея внимательно на него посмотрела, и Регарди стало не по себе.

— Нет, — быстро произнес он, надеясь, что она не станет настаивать. К его облегчению, кучеярка не ответила, и они снова замолчали.

— В последнее время мне часто снится один сон, — признался Регарди через какое-то время. Все-таки чай был удивительным напитком. Во время чаепития не нужно было выдумывать никаких тем для разговора. Они появлялись сами, словно только и ждали подходящего момента.

— И о чем же он?

— Мне снится разрытая могила, — задумчиво произнес Арлинг. — Она пустая и свежая. Это в Согдарии, потому что земля черная, и песка в ней совсем нет. Пахнет травой, глиной, камнями. Я стою на самом краю, почти соскальзываю, но каким-то образом не падаю. На мне военные доспехи личной гвардии императора, а в руках — сабля, острая и изогнутая. В этом сне не меняется ничего, кроме оружия. Иногда я держу лук или арбалет, но чаще всего — клинки. Меч, шпагу, саблю. Пытаюсь заставить себя прыгнуть вниз, но вместо этого всегда просыпаюсь и уже заснуть не могу. Он что-то значит, Атрея?

— Его несложно истолковать, — уверенно сказала кучеярка, подливая ему чая.

Арлинг запоздало поднял бровь, вспомнив, что удивление нужно показывать на лице — из вежливости к собеседнику.

— Могила — это твое рождение, — тихо прошептала она, словно боясь, что их подслушают. — Ты качаешься на ее краю, потому что старый Арлинг еще не умер, а новый — не родился.

— Так мне нужно в нее упасть? — усмехнулся Регарди, но Атрея недовольно хмыкнула, показав, что насмешка была неуместной.

— А почему мне снится, что я воин? — быстро сменил тему Арлинг. — Потому что я обучаюсь в боевой школе?

— Нет, — отрезала кучеярка, поворошив уголья под чайником. — Ты видишь себя воином, потому что умер от меча. Да, Арлинг, я знаю. Иман рассказал мне, что ты ослеп на дуэли. И я знаю, что там была замешана женщина. Любовь — это хорошее чувство. Только от него болеют, а иногда умирают. Любовь — это страдание. Слугам Нехебкая оно не нужно.

Арлинг придерживался другого мнения, но спорить с Атреей сейчас не хотелось. Так же, как и рассказывать ей о Магде. Он не был уверен, что кучеярка понравилась бы Фадуне. Слишком разными они были.

Разговор провис, словно плохо натянутая веревка. Некоторое время они сидели в тишине, и Арлинг уже подумывал о том, не пора ли им возвращаться домой, как Атрея вдруг снова заговорила:

— Все выбирала момент, но не знала, где и как тебе это рассказать, — в ее словах послышалось напряжение, и Регарди подумал, что лучше бы они покинули чайную в молчании.

— Хорошо, — кивнул он. — Давай сейчас.

— Иман просил меня рассказать тебе о партутаэ.

Арлинг как раз отхлебывал горячий напиток, когда до него дошел смысл ее слов. Он закашлялся, но кучеярка была настроена решительно.

— Не нужно никаких вопросов, — велела она. — Просто слушай. Партутаэ называется жертва, которую приносят серкетам в обмен на их тайны. Твой дядя не один год приходил к моему брату, надеясь выведать у него проход через Гургаранские горы. Он думал, что у имана есть карта. Но правда в том, что мой брат уже давно не считает себя слугой Нехебкая, хотя это и приносит боль нам с матерью. И вместе с верой исчезают его знания. Нехебкай не жалует тех, кто его предает. Когда-то Тигр наверняка знал проход через Царские Врата, но я сомневаюсь, что он помнит о нем сейчас. Поэтому мы с Зерге и хотим, чтобы он скорее выбрал себе приемника — Индигового Ученика, которому передал бы те знания, которые у него еще остались. Твой дядя не единственный, кто ошибся. Многие в городе считают, что в нашей школе проводятся мистические ритуалы серкетов, которые наделяют наших учеников силой богов. Полагаю, до Канцлера тоже дошли эти слухи, поэтому комиссия проверяет нас особенно тщательно. А правда горька и печальна. Тигр не помнит даже простую молитву Нехебкаю, какие там ритуалы.

Чай стал густым, словно патока. Он уже не лился ароматным нектаром, а застревал в горле, словно затвердевший кусок смолы.

— Абир привез меня на лечение, — неуверенно произнес Арлинг. Он знал, что врал себе давно, но цеплялся за эту ложь, потому что она была удобной. Слова Беркута в их самую первую встречу в школьном саду были давно забыты.

— Абир считал, что отдав тебя серкету, избавит тебя от страданий, — безжалостно заявила Атрея. — Он искренне верил, что тебе уже ничто не поможет. Только не думай, что твой дядя тебя не любил. За секреты Скользящих платят тем, что отрывают от самого сердца. Чего Абир только не обещал. Сокровища мира, тайны Согдианского двора, невиданных зверей, самых красивых женщин, горы оружия и волшебные оживляющие порошки арвакских шаманов. Даже свой корабль — «Черную Розу». А потом решил предложить тебя, сказав, что ничего дороже у него нет. Он не знал, что мой брат в любом случае ответил бы отказом. Ведь Нехебкай уже не живет в его сердце.

Вопрос горел на языке давно, хотя Арлинг понимал, что его лучше было не задавать.

— А если бы иман согласился? — осторожно спросил он. — Что бы тогда со мной стало?

— Тогда бы тебя убили, — сказала Атрея и поднялась с подушек.

После этого разговора Регарди долго думал, что было бы лучше — остаться в школе и встретиться с драганами из комиссии, или пойти с Атреей в чайную и узнать правду о намерениях дяди. В последнее время, ему часто думалось про это «а если бы». Однако Абир остался в далеком прошлом, и ему не хотелось думать о нем плохо. Обида исчезла, однако и желание с ним встретиться — тоже. Абир был его последней связью с домом. И Регарди был рад, что этот мост рухнул сам, не заставив его делать выбор. Хотя если бы не дядя, Арлинг до сих пор прозябал бы в Доме Света Амирона. Или нашел путь к Магде — в чем он, конечно, сомневался.

Когда иман сказал, что проверка прошла отлично, Регарди долго не мог избавиться от подозрения, что учитель специально выбрал это время, чтобы через Атрею рассказать ему о партутаэ. Ведь приближались Летние Испытания, а вместе с ними момент, когда мистику придется ответить на некогда заданный его учеником вопрос. Возможно, он решил начать издалека, ведь вопросов накопилось немало. Как бы там ни было, но правда о партутаэ ясности в жизнь Арлинга не внесла.

Однажды он поймал себя на мысли, что больше уже не думал о том, в какую страну уедет, когда обретет зрение. Балидет был жарким, чужим, временами жестоким, но Регарди все чаще казалось, что лучшего места для ослепшего сына Канцлера не найти во всей Империи. Даже если Летние Испытания закончатся неудачей — а такой исход становился все более вероятным, — ему не хотелось покидать город. Он по-прежнему плохо понимал его жителей, но в кучеярах было что-то такое, отчего сердце стучало громче, а кровь бежала быстрее. Они ему нравились. Он останется здесь, пусть даже иман и не сделает его пятым учеником. В конце концов, Арлинг научился быстро носить воду и неплохо пропалывать свеклу. Работу он себе найти сумеет.

С каждым днем, приближающим Летние Испытания, учитель становился серьезнее и требовательней, а тренировки — сложнее и невыполнимее. Арлинг старался, но новые упражнения давались с трудом. За ними тянулся длинный шлейф предыдущих заданий, многие из которых оставались незаконченными, словно случайно брошенное слово, которое так и не превратилось в предложение. Иман спешил, и Регарди это чувствовал, из последних сил не позволяя панике подползти ближе.

Золотое правило учителя — девять раз вниз и десять раз вверх — работало все хуже, потому что подниматься стало труднее. Если упражнения на деревянной кукле Арлинг еще осилил, то поединки с иманом заканчивались одинаково безуспешно.

Учитель был недоволен и ставил ему в пример пса Тагра, который научился выполнять все команды и мог за секунды разыскать любой предмет на территории школы. Арлингу же задания имана давались с потом и кровью, но самое главное — медленно.

Последняя похвала мистика исчезла вместе с весной. Иман хмурился, а Регарди сжимал зубы, понимая, что выше собственной головы ему не прыгнуть — ни в переносном смысле, ни в буквальном. Он хорошо запоминал теорию, понимал каждое слово учителя, но когда дело доходило до практики, упирался в непреодолимую стену слепоты, которая с каждым разом становилась все выше.

— Есть всего четыре удара ногой, — нетерпеливо повторял иман, когда Арлинг в очередной раз падал на землю. — Остальное — фантазии исполнителей и вариации. Удар ногой всегда должен дополняться ударом рукой. Для верности. А ты что делаешь? Это даже на танец не похоже.

— Не становись в боевую позицию, когда собираешься нападать, — говорил он ему в другой раз. — Запомни. Лучшая боевая стойка — та, которая не выглядит, как боевая стойка. Все твои движения, даже когда рядом нет врага, должны позволять нанести удар сразу и неожиданно. Если враг не знает, куда ты собираешься бить, он будет защищаться везде. А если ему придется готовиться к обороне везде, сил у него не будет нигде. А теперь назови мне три правила атаки.

— Атака должна быть внезапна, жестока и выводить противника из строя с первой секунды, — отчеканил Регарди.

— С первого удара, — хмуро поправил иман. — Один удар — одна смерть. Никогда не защищайся. Всегда бей. И бей хорошо. Так, чтобы удар был первым и последним. А теперь расскажи, как можно противника атаковать.

— Нужно использовать удары руками и ногами, можно повалить его на землю захватом, а еще применить подручное средство в качестве оружия, — уже медленнее произнес Арлинг, потирая костяшки пальцев. Он только что попробовал выполнить Удар Леопарда и понял, что победа осталась на стороне деревянной куклы.

— Лучше бить в голову, — недовольно пробурчал мистик. — А если ты не уверен, где она находится, то можно бить сюда… И сюда… И еще сюда.

С этими словами учитель прикладывал его руку к разным местам на теле деревянного человека, которое Регарди знал уже лучше собственного.

— Кисти рук, запястья, предплечья, локти, бедра, колени… — иман мог перечислять до бесконечности. — Везде есть точки, которые могут умертвить противника от одного попадания в них. Ты должен называть мне их, даже если я разбужу тебя посреди ночи. Быстро и без запинок. Запомни, чем лучше ты знаешь устройство человеческого тела, тем легче разобрать его на части.

— Следи за дыханием! — нападал он на него в другой день. — Оно должно совпадать с ударами, а не вырываться из тебя, как из загнанной лошади. Зачем ты используешь этот прием? Ты мне его вчера пять раз показывал. Нужно быть разным, неожиданным. Избегай излюбленных приемов и одного стиля. Не облегчай задачу противнику. Если враг ниже тебя — а это как раз твой случай — используй ноги, если — выше, сгибайся.

— Ты медлителен, как беременная ослиха, — возмущению учителя не было предела. — Скорость важнее силы. Выпускник Школы Белого Петуха может выполнять семнадцать ударов в секунду. А ты тратишь секунду только на то, чтобы поднять руку.

— И это, по-твоему, «Дыхание Бури»? — мистик поднял его с земли и бесцеремонно прислонил к деревянному человеку. После целого дня новых упражнений, Арлинг почти не чувствовал ног.

— Повторяю еще раз, — наставительно произнес иман. — Постарайся запомнить, потому что третьего раза не будет. Итак, бьешь кулаком левой руки в висок, или правым локтем в другой висок. Затем наносишь удар правым локтем в челюсть, потом быстро падаешь на колени, бьешь правым кулаком в пах, ждешь, когда противник согнется, и наносишь удар двумя пальцами левой руки по глазам. Заметь, когда я говорю «быстро падаешь на колени» — это значит не присесть на землю, раскачиваясь по сторонам, а опуститься быстро и четко, так, чтобы этого движения даже не было видно. И еще. Не нужно так явно сжимать кулак перед ударом. И вдыхать нужно тише. Иначе противник догадается о том, что ты намерен делать еще до того, как ты сам это поймешь. Не стоит недооценивать врага. А теперь повтори.

И Арлинг выполнял, и снова падал, и снова вставал, пытаясь понять имана, который, несмотря на обещание не повторять в третий раз, все-таки повторял, отчего на душе у Регарди становилось еще мрачнее и холоднее. Учитель делал все, чтобы он победил. Но, наверное, как нельзя было заставить пустыню цвести летом, так невозможно было научить слепого делать то, что навсегда исчезло из его жизни вместе со зрением.

В Императорской Военной Школе он проходил классический кулачный бой, но то, чему учил его мистик, отличалось от уроков господина Бекомба, как самый жаркий день Согдианы отличался от самого жаркого дня его нового дома — Балидета. Иногда Арлинг сомневался, что смог бы справится с приемами, которым учил его мистик, даже если был бы зрячим.

Случайно подслушанный разговор между иманом и Зерге настроение не поднял. Старуха приезжала к ним редко, и ее отношение к Регарди не изменилось. Обычно она его просто не замечала. Однажды Арлинг задержался на Огненном Круге до полуночи, пытаясь научиться ходить на руках по столбам разной высоты, вбитым в землю по кругу. Упражнение никак не давалось, он постоянно срывался, теряя равновесие и уверенность в себе. Решив передохнуть, Регарди отправился в Дом Неба глотнуть воды.

Все давно спали, поэтому, когда под окном кухни раздались голоса, Арлинг насторожился. Джайп не любил, когда ученики заходили в его владения в темное время суток, даже если поводом было невинное желание утолить жажду. По мнению старшего повара, напиться можно было и из колодца, но Регарди не хотелось греметь ведром посреди ночи, а доставать воду бесшумно он еще не научился.

Говорившими оказались иман и Зерге, и Арлинга охватило странное чувство, что когда-то он уже был в такой ситуации. Прошлым летом, когда Регарди также не спалось, он отправился бродить по территории школы и наткнулся на кладовку, откуда Финеас велел ему украсть кусок шербета. Мистик провожал засидевшуюся в гостях Зерге, и они остановились как раз у того места, где прятался Арлинг. Ничего хорошего он для себя тогда не услышал, поэтому Регарди решил скорее покинуть кухню, чтобы не попасть в дурацкую ситуацию. Если иман его обнаружит, убедительно соврать о том, что он не подслушивал, будет трудно.

Но когда в ночи отчетливо прозвучало его имя, ноги Арлинга сами приросли к полу.

— Он откажется, — горячо шептала старуха, выплевывая слова, словно абрикосовые косточки. Кажется, за эту зиму у нее выпали последние зубы, потому что понимать ее стало сложнее.

Иман молчал, и Регарди слышал, как тяжело вздымалась его грудь. Наверное, учителю было жарко. Вряд ли он волновался. Мистик мог быть недовольным или сердитым, но при этом всегда оставался спокойным, словно вода на дне колодца.

— Не справится, — хрипло повторила Зерге. — Лучше верни его назад, пока не поздно. Не позорь себя и школу перед Последними Скользящими. Слепой никогда не сможет показать настоящее «Дыхание Бури», а «Полет Теббада» ему может сниться только во сне. Я уже не говорю о септории.

— Атрея считает, что из Арлинга может получиться Индиговый Воин, — голос имана прозвучал нерешительно, словно он и сам осуждал сестру за такие мысли.

— Атрея временами глупа, как курица, — пробурчала старуха. — Нельзя оскорблять бога, предлагая ему в слуги калеку. Слепой воин Нехебкая — это даже звучит смешно. Ты зря стараешься. Я видела его тренировки. Они похожи на попытки научить верблюда ходить по канату. Скажи ему правду, Тигр. Ведь мы оба ее знаем. Ты зря даешь мальчишке надежду. Послушай меня хоть раз. Избавься от него.

Арлингу казалось, что он ждал ответа мистика целую вечность, хотя его сердце стукнуло всего раз.

— Поздно, Мудрая, уже поздно, — со вздохом ответил иман, и их удаляющиеся шаги показались Регарди звуком его умирающей надежды.

На следующий день его охватило отчаяние. Оно всегда бродило рядом, но после того разговора сумело с легкостью проникнуть в душу. И поселилось в ней уже надолго. Две недели до Испытаний пролетели как два вдоха и выдоха.

Когда однажды ночью Арлинг рухнул на свою циновку после долгой и тяжелой тренировки и вдруг понял, что день, который он ждал целый год, наступит завтра, его оставили все мысли кроме одной. Он был не готов.

Сон пропал, хотя другие ученики спали крепко. Бесконечное ожидание и напряжение вымотали всех. В школе поселилась тревога. Она чувствовалось в поведении, как старших учеников, которые прошли не одно летнее испытание, так и младших, которым предстояло попробовать себя впервые. По возрасту Арлинг относился к старшей группе, но сдавать экзамены ему предстояло с теми, кто проучился в школе только год — как и он сам. Но легче от этого не становилось.

Прокравшись на Огненный Круг, он нашел площадку с мягким песком, где последние недели разучивал прыжки — вперед, назад, в бок, через голову. Ночь пришла вместе с ветром, который принес долгожданную прохладу, но даже она не радовала. В голове было пусто, словно в высохшем колодце. От многочасовых тренировок тело скрипело и плохо слушалось вместо того, чтобы повиноваться с легкостью и желанием. Регарди приходилось подолгу уговаривать его, но результат все равно оставался плачевным. Иман уже не ругался. Он просто молчал, и это молчание било по самолюбию Арлинга больнее палки.

Почуяв его, заскулил в своей будке Тагр, но Регарди было не до него. Ночной Огненный Круг казался хищником, притаившимся в зарослях чингиля. Он таил в себе опасность, тревожа зрячего таинственными тенями, а слепого — странными шорохами. Кряхтели истоптанные беговые дорожки, стонал избитый деревянный человек, печально скрипели на ветру истыканные стрелами мишени. Но кроме этих звуков пришедшего окружали тысячи других шорохов, которые не имели разумного объяснения. Возможно, то звенел забытый нерадивым учеником меч, а может, вздыхал уродливый пайрик, подбирающийся к неосторожному человеку, решившему что-то себе доказать. Финеас иногда занимался на Круге по ночам, отрабатывая специальные приемы, которые он называл «лунными», но при этом всегда брал с собой факел, хотя вряд ли использовал его для освещения. Разогнать ночной мрак Круга одному факелу было не под силу.

Арлинг вспомнил, что у дверей Дома Утра всегда было приготовлено несколько факелов, но возвращаться за ними не стал. Слепому было все равно, что его окружало — дневной свет или ночная тьма. Пайрикам же он будет только рад.

Сбросив оцепенение, Регарди присел, наклонился плечами вперед, отвел руки для замаха, но переворота назад не получилось. Равновесие куда-то исчезло, и земля безжалостно ударила его в спину. Подскочив, он повторил все снова, но с тем же успехом можно было пытаться сломать голыми руками старый тис, росший в центре сада.

«Ты просто устал», — попытался успокоить себя Арлинг. Нужно попробовать что-то другое, оно наверняка получится, ведь сегодня такая хорошая ночь для тренировок. Последняя ночь.

Что-то другое находилось рядом с деревянным человеком. Накануне Регарди передвинулся к нему ближе, потому что ему вдруг стало невыносимо тоскливо выполнять это задание имана в одиночестве. Наверное, оно тоже было последним. Обычная кадка, наполненная водой до краев. Арлинг специально померил пальцами расстояние — из посудины не исчезло ни капли. Иман вручил ему эту кадку день назад со словами:

— Это твое завершающее упражнение. Все просто. Тебе даже не нужно ничего мне рассказывать. В этом тазу вода. Почувствуй, как она испаряется, и тогда Летние Испытания покажутся тебе развлечением. Это задание я не буду проверять. Ты сам поймешь, когда справишься.

Арлинг честно провел у кадки несколько часов подряд в ущерб другим тренировкам и обязанностям по кухне и огороду, но, как не старался, ничего не услышал. Вода оставалась безмолвной жидкостью. Она не шипела, не пахла, не шевелилась. В общем, не делала ничего такого, чтобы дать Регарди хоть малейшую подсказку. Иногда ему казалось, что иман специально ее заколдовал, а его испытывал на смекалку, потому что уровень жидкости в кадке оставался неизменным.

Водрузив посудину между колен, Арлинг наклонился к самой поверхности, пытаясь услышать хоть какой-нибудь звук или почувствовать испаряющуюся влагу на лице. Он сидел так до тех пор, пока не затекла спина. Вода была просто водой — она неподвижно покоилась в брюхе кадки, равнодушная к нему и ко всему миру. Наверное, в ней отражалась луна. А может, и он сам. Взлохмаченный человек с повязкой на лице, закрывающей глаза. Глупый человек. Безнадежный.

Когда сзади послышались вкрадчивые шаги, Арлинг ударился лбом о край кадки и понял, что заснул.

— Завтра, — просто сказал Беркут, усаживаясь рядом.

Зачем Регарди сидел с кадкой воды в обнимку, он не спросил. Они были на Огненном Круге, а здесь никто не задавал вопросы. По напряженному молчанию Шолоха, что само по себе было необычным явлением, Арлинг догадался, что мальчишке тоже было страшно. Но как же сильно различался их страх.

— Да, завтра, — хрипло повторил Регарди и откашлялся. Молчание вдвоем с Беркутом было еще невыносимей, чем тишина в обществе деревянного человека.

— Я хочу задать тебе вопрос, — решился он.

— Валяй, — произнес Беркут, ковыряя пальцем песок.

— Если иман выберет Индигового Ученика, что станет с остальными? Я имею в виду Финеаса, Ола, тебя и Сахара? Ну и себя. Ведь я тоже хочу им стать. Хочу пройти Испытание Смертью.

Беркут вздохнул, собираясь с мыслями, и ответил не сразу:

— Быть Индиговым и пройти Испытание Смертью — это разные вещи. Можно получить разрешение на Испытание, но Индиговым так и не стать. Если честно, мало кто из нас в него верит. Легенда об Индиговом Ученике — это любимая сказка Атреи, которую она рассказывает всем новичкам.

— Сказка? — переспросил Арлинг. Остатки ясности, которые сохранялись до слов Беркута, испарились со скоростью песчаной пыли, уносимой ветром.

— Испытание Смертью — это вроде как выпускной экзамен, конец обучения, — пояснил Беркут, видя его озадаченное выражение лица. — Когда иман скажет, что ты готов к Испытанию, значит, твое обучение закончилось. А дальше у каждого своя дорога. Никто из учеников всерьез не думает становиться Индиговым. Мы лишь поддерживаем сказку Атреи, но, на самом деле, у каждого из нас свои планы. Финеас хочет стать лучшим воином Сикелии. Сахар верит, что если пройдет Испытание, его родное племя примет его обратно. Почему его изгнали, знает, наверное, только иман. Ол надеется излечиться от своей головной болезни. Ну а я… Меня, как и твоего дядюшку, волнуют тайны серкетов. Я хочу попасть в Пустошь Кербала, последнюю обитель Скользящих в мире людей. Надеюсь, что этим летом я получу разрешение. Это будут мои третьи экзамены, но если иман посчитает, что я еще не готов, тогда буду учиться дальше. Столько, сколько потребуется.

— А разве учитель не может рассказать тебе тайны Скользящих, если выберет тебя Индиговым? — по-прежнему недоумевал Регарди. — Он же бывший серкет. Зачем тебе ехать куда-то еще?

— Как же ты не поймешь, — Беркут досадливо хлопнул себя по коленям. — Даже если и предположить, что иман выберет кого-нибудь этим летом — что очень сомнительно — то вряд ли этот избранный сможет стать настоящим серкетом. Он будет как бы ненастоящим Индиговым. Ведь учитель давно отказался от статуса Скользящего. Очевидно, что он многое забыл. Познать тайны серкетов и стать Индиговым Учеником можно только у настоящих слуг Нехебкая, а они, как известно, живут в Пустоши. До тех пор пока иман не вернулся в орден, он не может иметь Индигового Ученика.

— Сейчас ты говоришь, как Атрея, — заметил Арлинг, чувствуя, как забилось сердце. Почему-то слова Беркута об имане его задели.

— Зачем тогда ты учишься в Школе Белого Петуха? — спросил он, чувствуя в груди злость, которая удивляла. — Почему бы тебе сразу не отправиться в эту самую Пустошь?

— Ты совсем запутался, — вздохнул Шолох. — Серкеты не пускают к себе, кого попало. Иман хоть и ушел от них, но поддерживает с ними тесную связь, став их ушами и глазами в мире людей. И они ему доверяют самое главное — выбирать тех, кто пройдет Испытание Смертью и продолжит будущее серкетов. И я надеюсь, что когда-нибудь его выбор падет на меня. Во всяком случае, я буду очень стараться.

— Значит, иман уже отсылал кого-то в Пустошь?

— Учитель не так часто набирает учеников для Испытания Смертью, — уклончиво ответил Беркут. — По слухам, мы вторые. Первых было больше — около дюжины.

— И что с ними стало?

— Никто не знает, — пожал плечами Беркут. — Иман говорит, что они отправились своей дорогой. Наверняка может знать только Атрея, но она молчит. Зато каждому из новеньких морочит голову про Индигового, внушая, что именно он может стать избранником ее брата. Если честно, никто не верит, что иман когда-нибудь выберет себе приемника. У него всегда будет много учеников, ведь он живет этой школой. А нас он выбрал, потому что мы его чем-то зацепили. Фин считает, что, возможно, мы похожи на него в молодости. В каждом какая-то его черта, которой сейчас у него уже нет. У имана достаточно учеников, которые платят деньги. Должны быть ученики и для души. Так вот, мы — для души.

Чем внимательнее Регарди слушал Беркута, тем больше запутывался.

— Но Атрея говорила, что иман выберет Индигового из тех, кто пройдет Испытание Смертью.

— Она всегда так говорит. Много непонятных слов и красивых фраз о поисках смысла жизни. Испытание Смертью — это обычный ритуал, каких много. Просто он открывает дверь туда, где выжить сможет не каждый. И где не каждого примут. Не забывай, в школе есть и другие ученики, которые изучают искусства, науки, литература… У них свои ритуалы и свои испытания.

Испытание Смертью — обычный ритуал? Избранные — ученики для души? Не вязалось что-то в словах Шолоха. И они ему сильно не нравились.

— Мы были выбраны иманом, потому что в нас горит меч Изгнанного, — вспомнил он слова Атреи. — Тот, кто идет к Испытанию Смерти, не должен искать на своем пути что-то еще. Плохо, когда одна вещь превращается в две.

— Давай на чистоту, — снова вздохнул Беркут, словно объяснял ребенку простые истины. — Мой тебе совет — не заморачивай себе голову этими присказками и высокими словами. Во-первых, Испытание Смертью страшно только своим названием, а во-вторых, до него еще как до Муссавората пешком. По крайней мере, тебе. Сначала нужно пройти Летнее Испытание. Но ты не волнуйся. Я свой первый экзамен вообще не помню — пролетел, словно утренний ветер. И у тебя так же будет. Легко и незаметно.

— Не знаю, Беркут, — с сомнением сказал Регарди. — У нас с иманом был договор. Если не пройду Испытание, то останусь просто слепым, которого дядя привез на лечение к мистику. Так что это мой первый и последний раз.

— Перестань так думать, — рука Беркута дружески похлопала его по плечу. — Ты не должен сдаваться. У тебя все получится.

Спасибо, Шолох, но зачем эта жалость в твоих словах? Приступ ярости был таким неожиданным и сильным, что Регарди едва не задохнулся. Однако он заставил себя улыбнуться.

— Не смей жалеть меня, Беркут, — усмехнулся он, понимая, что улыбка получилась кривой. — Ты не знаешь меня, но я страшный человек. И у нас с тобой действительно разные дороги.

Шолох поднялся легко и быстро, и Арлинг почувствовал раскаяние еще до того, как стих звук его удаляющихся шагов. Собственное поведение пугало и настораживало. Почему он так разозлился? Вряд ли из-за чувства жалости, которое слышалось в голосе Шолоха. С ним ему приходилось сталкиваться каждый день, особенно когда он выходил в город. Но, по крайней мере, одно стало ясно. Арлинг не хотел стать Индиговым Учеником «какого-нибудь» серкета. Он хотел быть учеником только имана. Для него это имело значение.

Не в силах больше сдерживаться, Регарди с яростью перевернул кадку, чувствуя, как вода с шипением выливается на песок. Сразу стало легче. Жалость была не причем, а Шолох был не виноват в том, что считал Испытание Смертью обычным ритуалом. У Арлинга самого было мало веры. Но остатки надежды он должен был сохранить.

Поняв, что на Огненном Круге ему делать больше нечего, Регарди встал и аккуратно прислонил кадку к деревянному человеку. Он редко когда был честен с самим собой, но сейчас настала пора признаний. Мысль, появившаяся в голове во время разговора с Беркутом, на самом деле, зрела давно — с тех пор, как ему стало понятно, чем Финеас, Ол, Сахар и Беркут от него отличались.

Они были зрячими не потому, что имели здоровые глаза, а потому, что могли видеть мир и знали свое будущее в нем. Регарди же, несмотря на то, что умел слышать, осязать и чувствовать лучше многих зрячих, оставался слепым. Мир ему был не нужен, а будущее не имело смысла. Было только настоящее, и оно подсказывало, что выбор есть. Даже когда казалось, что все, к чему он стремился, лишь песок, ускользающий между пальцев.

Арлинг не помнил, как провел остаток ночи, а с приближением рассвета направился к Дому Солнца, где стал дожидаться появления учителя. Иман не заставил себя долго ждать. На этот раз Регарди даже различил звук его шагов, хотя, возможно, учитель просто заметил его. Во всяком случае, Арлинг был ему благодарен. За все.

— Так рано, — усмехнулся мистик. — Гости еще не прибыли. Ты так и не научился терпению, Арлинг.

— Я знаю, учитель, — склонил голову Регарди. Разговор начался плохо, но назад пути не было. Вздохнув, он быстро произнес задуманное, чувствуя, как каждое слово жжет язык, словно раскаленный камень.

— Я не отвлеку вас надолго. Но прежде, чем скажу то, зачем пришел, хочу, чтобы вы знали. Это мое решение, и оно вызвано не страхом и не отчаянием. Вы сделали все, чтобы я мог стать вашим учеником, но я не приду сегодня на Огненный Круг. Как-то вы сказали мне: если птенец не может научиться летать, его надо сбросить с дерева. И тогда он либо полетит, либо разобьется. Я с вами не соглашусь. Не все птицы умеют летать, но от этого они не перестают быть птицами. Я приму любую вашу волю, даже если вы сочтете, что мне будет лучше покинуть школу. Похоже, брать у вас взаймы стало семейной традицией. Как и Абир, я вряд ли когда-нибудь сумею оплатить мой долг перед вами. И хотя я не могу выполнить «Удар Дракона» или прыгнуть назад через голову, но я сумею пройти по мостовой и не споткнуться о первый же камень. А так как я научился неплохо носить воду и работать в саду, то, возможно, милостыню мне просить уже не придется. Если я разочаровал вас своим отказом, прошу простить меня. Это будет моя последняя просьба, учитель.

Иман выслушал его молча, а когда Регарди закончил, прошел мимо, не проронив ни слова. И звука его шагов Арлинг больше не слышал.

Весь день он провел у дряхлого колодца, в самом дальнем углу школы. Наедине с кадкой, которую он забрал у деревянного человека, наполнив теплой, мутной водой со дна старого источника. Бессмысленный поступок, но в последнее время логики в его действиях было мало. Устроив посудину между ног, Арлинг прислонился к каменной стенке колодца, и принялся слушать воду. Ему хотелось занять голову и не допустить в нее никакие мысли, а главное — отдаленные голоса незнакомых людей, которые раздавались с Огненного Круга. Иногда среди них слышались голоса имана, Атреи и учеников, отчего Регарди хотелось окунуть голову в кадку.

Прошло меньше года, но сколько всего успело случиться в его жизни. Она изменилась. Пока солнце медленно ползло от одного края земли к другому, Регарди вспоминал все, что произошло с ним за это время. И понимал, что это были его лучшие дни.

Повторятся ли они снова? Отец верил, что за хорошим всегда наступало плохое. Это была неизбежность, которую следовало принимать с поднятой головой и храбростью в сердце. Но Регарди не был к ней готов. Ему отчаянно хотелось, чтобы хорошее не заканчивалось никогда. Правда, однажды он уже поверил в сказку, и эта вера убила Магду, а вместе с ней — лучшее, что в нем было.

Когда солнце закончило свой путь по небу, уступив место невидимому месяцу, к нему пришел иман.

— Ты все правильно сделал, Лин, — просто сказал он, садясь рядом. — Ведь лучший бой — это тот, который не состоялся. Теперь ты мой пятый ученик. Пойдем, я научу тебя летать.

Глава 5. Уроки