И его воины окружили дочерей Одда и Хёгни и увели их за собой.
Эдла наклонилась к своему мужу и прошептала со слезами на глазах:
– Я помогла Туранду заманить их в ловушку. Конунг Олаф забыл про честь. Суд его можно еще как-то счесть справедливым, хотя он не поверил ни одному слову, что они ему говорили. Но его приговор отдать дочерей Одда под опеку убийце их отца, который обещал их обесчестить, – это слишком жестоко. Сигрун повезло, что ее сын не с ней.
Олаф сказал:
– Я помню Хельги Торбрандсона, и он хороший воин и искусный скальд, хотя ему немногим больше лет, чем мне. Он славно бился в дюнах в земле пруссов, а потом сложил драпу, прославляющую ту битву… И еще это он продал мне тебя… Я долго ревновал тебя к нему, но потом поверил, что между вами ничего нет. А когда ты рассказала мне, что выбрала его за его доброту, я перестал ревновать. И я не хочу, чтобы его женщину обесчестил этот Кабан или этот Туранд, как ты его называешь, Змеиный Язык.
Эдла спросила:
– У тебя есть корабль, который ты можешь послать на юг на несколько дней?
Олаф ответил:
– У меня есть надежный человек с кораблем. Его зовут Хёгни Красный. Он тоже бился с пруссами в дюнах.
Эдла прошептала ему на ухо:
– Пошли его в Еллинге. Пусть он найдет там корабль Гудбранда, а на корабле – Бьёрна Торбрандсона. Я молю богов, чтобы ярл Эйрик был еще там. Тогда Бьёрн мог бы быть здесь уже послезавтра.
И Олаф сказал, что он поступит, как она говорит.
В это время вошли слуги и объявили, что обед готов, и все перешли в соседний дом, где их уже ждали похлебка из капусты, селедка с овсянкой, солонина и все другие лакомства, что можно было сыскать в погребах в это время года.
А потом Сигрид с сыном и Олаф Трюггвасон со своим сводным братом Хёрнингом и Торвиндом Кабаном уединились, дабы в тишине обговорить все условия брачного ряда. И долго они обсуждали, какие поместья придутся на приданое Сигрид, а какие она оставит своему сыну. Так же, одну за одной, обсуждали они усадьбы, что Олаф Норвежский обязался дать Сигрид в кормление в своей земле. Затем говорили о том, когда им выступить против данов. И чаще всего Сигрид после немногих споров уступала, хотя иногда соглашаться приходилось и Олафу. Но видно было, что и он, и она хотят разрешить все споры полюбовно. Наконец Олаф сказал:
– И осталось нам с тобой, королева, обсудить одно: когда ты примешь святое крещение.
Сигрид ответила:
– Знала я, что ты этого захочешь, да гадания предсказывают мне несчастливую жизнь, если отрекусь я от старых богов. Не хотела бы я, чтобы ты принуждал меня принять Белого Христа. Сам ты можешь славить того, кого сам выбрал, но я не отступлю от веры наших отцов.
Олаф сказал:
– Это Христос принес мне удачу. И с тех пор как я крестился, не было мне несчастья ни в чем. К тому же Христос запрещает нам жениться на язычниках.
Но Сигрид ответила:
– Сам ты можешь поклоняться тому, кого выбрал, но я не отступлю от той веры, что была у меня, а до меня – у моих предков. Ибо боги мои – часть той земли, что досталась мне от отца. И не мне изгонять их и разрушать их жилища. Они приносят нам добрый урожай, они же даруют победу в бою. И не верю я, что у одного Белого Христа хватит времени, чтобы следить за всеми нами и давать нам удачу, сколько бы жертв мы ему ни приносили.
Олаф нахмурился:
– Христос – это самый милосердный бог, но с язычниками он велит быть жестокими и карать их огнем и мечом. Я не могу терпеть, чтобы в моем доме были язычники, иначе Христос отвернется от меня.
Сигрид снова повторила:
– Не принуждай меня, Олаф, и твои мечты сбудутся.
Тут Торвинд наклонился к Олафу и что-то прошептал ему на ухо.
И Олаф встал и сказал:
– Многие бы сказали, что красота твоя скоро увянет, и ради чего тогда я буду жить с язычницей. Поэтому подчинись мне, иначе познаешь ты гнев мой.
И с этими словами он встал и дважды ударил Сигрид своей перчаткой по лицу.
Сигрид вскочила и сначала ничего не могла сказать. Вскочил и ее сын Олаф, но сын Трюггви возвышался над ними обоими как скала.
Наконец Сигрид сказала:
– В один из дней это может стоить тебе жизни. – И она вышла из палаты. А за ней вышел ее сын.
Олаф посмотрел на Торвинда:
– Ты сказал мне показать ей свою твердость! Ты видишь, что с того вышло?!
Торвинд ответил:
– Нельзя было бить ее по лицу, конунг. Это уже не твердость – это смертельное оскорбление.
Но Олаф возразил:
– А для меня – это то, как муж должен вести себя с женой. Твердость в том, чтобы настоять на своем.
Торвинд скривил лицо:
– Но это не то, что я тебе говорил, конунг.
А Хёрнинг сказал:
– Видать, боги, вернее, Белый Христос, не хотят, чтобы ты на ней женился. Время нам – отправляться домой. Найдешь себе жену помоложе и покраше.
И Олаф сказал:
– А ведь и правда, зачем мне эта старая взбалмошная языческая баба?
И они кликнули своих людей и пошли к кораблям.
Вскоре Олаф конунг свеев нашел Эдлу и рассказал ей, как все случилось. Он сказал, что Сигрид в ярости металась по всему дому и ему с трудом удалось отговорить ее напасть на людей Олафа, потому как он привел с собой больше кораблей, да и сами корабли были длиннее и несли больше весел.
Эдла рассмеялась и сказала:
– Ну что же, это хорошие вести, и теперь наши дети смогут править и Свитьодом, и Гётландом вместо детей Олафа. И единственное, что меня печалит, это то, что Ингрид и Сигрун теперь на корабле Гутторма, сына Торвинда Кабана. И Бьёрн не успеет вернуться до того, как они уйдут. И помочь им некому.
На это Олаф ответил:
– Ну, теперь моя мать может изменить свое мнение и снова взять их под защиту. Хотя теперь слишком поздно. Нам надо задержать Гутторма здесь на день-другой, когда Олаф будет уходить.
Эдла кивнула:
– Я знаю, как это сделать.
В тот же вечер она пришла к кораблю Гутторма с дюжиной людей, нагруженных солониной и бочками пива. Гутторм вышел к ней, и Эдла сказала:
– Знаю я, что завтра вы уходите домой, но попросила я Олафа, чтобы дозволено мне было сделать прощальные подарки моим подругам: Сигрун и Ингрид. Сейчас я и мои служанки ткем полотно с узором, принятым в наших краях. И полотно то будет готово завтра к вечеру. Не согласишься ли ты подождать, пока подарок мой будет готов? Ведь таково было слово конунга Олафа.
Гутторм хотел было отправиться на корабль отца и спросить, но Эдла продолжила:
– А чтобы вам легче было скоротать время, принесла я соленого мяса и доброго пива. Не откажи мне, Гутторм Торвиндсон, в моей просьбе. Дай мне еще день повидаться с подругами. – И она подошла ближе к Гутторму и положила руку ему на плечо, заглядывая ему в глаза.
Гутторм тогда сказал:
– Один день ничего не решит, мы встретим отца, когда пойдет он обратно из Викена.
Эдла махнула рукой, и слуги передали мясо и пиво на борт. Затем к Эдле вышли Сигрун и Ингрид, для которых на палубе поставили шатер. Эдла сказала:
– Не время сейчас об этом говорить, но ошибкой было надеяться на справедливость сына Трюггви.
– Наш долг был попытаться обелить имя нашего отца. Что же, если это расплата, мы готовы принять ее, – ответила Сигрун. – Мне жаль только, что я не увижу больше ни Бьёрна, ни маленького Одда.
Тогда Эдла начала ее успокаивать:
– Гутторм сказал, что готов задержаться здесь еще на день, мы можем устроить ваш побег.
Ей ответила Ингрид:
– Мы не нарушим клятвы и не станем убегать.
Эдла кивнула:
– Так я и думала. Ну что же, посмотрим, как боги отнесутся к неправедному суду конунга Олафа.
Потом Эдла ушла, сказав, что завтра придет снова. Весь вечер и всю ночь на корабле Гутторма пировали, а сам он сходил на корабль к отцу, чтобы объяснить, что остается в Конунгахелле еще на один день. Торвинд выслушал его, огорчился вслух, что думал он, что сын его будет умнее, но сказал, что теперь Гутторму придется выпутываться самому, потому как конунг Олаф в ярости, и он должен быть с ним. И сказал, что Гутторму следует отплывать как можно скорее, потому как корабль его – самый небольшой из всех кораблей, что привел Олаф. И гребцов на нем немного. А путь ему в одиночку предстоит неблизкий.
Гутторм сказал, что не видит опасности и верит, что Сигрид не уронит своей чести и не нападет. Торвинд ответил, что тоже верит Сигрид, но все равно в этих краях опасно остаться с одним кораблем. Тут Гутторм его успокоил, сказав, что он как раз нагонит его на обратном пути из Викена в Согн. Торвинд скрепя сердце согласился и тут же ушел на корабль Олафа.
Наутро все корабли Олафа, кроме одного, ушли. И Олаф даже не захотел прощаться с Сигрид. А та позвала людей и спросила, почему Олаф оставил один корабль. Ей ответили, что этот корабль – тот, что должен отвезти в Согн Сигрун и Ингрид, и он ждет, когда Эдла со своими служанками закончит ткать полотно, которое обещала отдать дочерям Одда в подарок.
Сигрид посмотрела на Эдлу и спросила, может ли она как-нибудь помочь в этом деле, не запятнав своей чести. На это та ответила, что все в руках богов, и если боги на их стороне, то Бьёрн Торбрандсон должен быть здесь завтра. И Сигрид сказала, что все должно произойти в море, потому как обещала она всем людям Олафа Трюггвасона защиту на своей земле. Эдла кивнула и сказала, что молит богов, чтобы Бьёрну успели сообщить о том, что случилось с его женой. Сигрид кивнула и спросила:
– Хотела бы я, чтобы ты осталась со мной и погадала, что теперь сулят мне боги?
На это Эдла ответила:
– Для этого не надо гадать. Боги сулят тебе счастливую жизнь с мужем. Только муж этот будет из земель на юге.
Сигрид рассмеялась:
– Что же, ради мести Олафу я готова терпеть мужа с бородой, похожей на вилы, которыми ворошат сено. Будем ждать, сбудется ли твое предсказание, ведь сейчас у Свейна есть жена.
Она похлопала Эдлу по щеке и сказала:
– Если бы мне кто-то сказал, что за пятнадцать золотых я обрету мудрость жрецов, я бы посмеялась тому человеку в лицо. Теперь вижу я, что мой сын мог отдать за тебя и пятнадцать рубинов вроде тех, что были на гривне у Олафа. И не прогадал бы.