Остальных священников и воинов, что были с ними, пруссы отпустили, но за возвращение тела Одолберга назначили цену в золоте. И пришлось Бурицлейву изрядно потратиться, чтобы у него в Гнезно появились мощи священника, которого они назвали мучеником за веру. Ульф ездил к пруссам, потому как многих из них он знал, и передавал им выкуп за тело. А голову Одолберга пруссы так и не отдали, сказав, что золота, что он привез, мало. Но и того, что они получили, хватило, чтобы вожди их снова передрались. А когда в их землях снова появились десять кораблей Гудбранда, то ни один не осмелился бросить ему вызов. Они все разбежались, и только Ульф вышел навстречу викингам.
Тут все заговорили наперебой и после долгих споров сошлись, что лучше бы Одолберг отправился к Олафу Трюггвасону. Там его ловкость с топором пригодилась бы. Ведь и сам Олаф не раз со своими людьми рубил идолы старых богов.
– Но на этом беды Бурицлейва не прекратились, – продолжил Ульф. – Сначала он решил жениться и припомнил, что был у них с конунгом Свейном уговор касательно сестры конунга Тюры, которую Свейн обещал отдать за Бурицлейва в обмен на его сестру Гунхильд.
Но тут его перебил Рагнар Лысый:
– А Тюра уже разменяла третий десяток и не отличалась покладистым нравом. Вместо того чтобы помогать Свейну управляться с его многими усадьбами, она проводила все свое время со священниками и молилась Белому Христу. Потому Свейн и рад был, что, избавив себя от вечно причитающей старой девы, получит еще и союз с Бурицлейвом.
– Однако Тюре не понравилось у Бурицлейва, – продолжил Ульф. – Не по нраву ей пришлось в Гнезно, жаловалась она на простые нравы и на то, что сам Бурицлейв опивается пивом и после этого становится груб с ней. Хотя здесь, думаю я, и сама она тому виной была. Не ждет от жены конунг, возвращаясь из похода, что она расскажет ему про Белого Христа и его священников. Потому недолго Бурицлейв искал ласк Тюры и вскоре снова стал пропадать со служанками. А Тюра, увидев, как ночью в его покои входят другие женщины, со своим слугой Озуром сбежала от мужа. И меня, не успел я еще вернуться от пруссов, Бурицлейв сразу послал к Свейну требовать, чтобы тот вернул ему жену.
Тут снова начал говорить Гудбранд:
– Да только Тюра, видать, так боится своего брата, Свейна, что не вернулась к нему в Еллинге, и теперь никто не знает, где она.
Кетиль сказал:
– Если она так часто молится Белому Христу, как о том говорят, то есть только два места на земле, где ей будет хорошо: в Риме, где многие тысячи людей, как я слышал, больше ничего не делают, а только молятся своему богу, и у конунга Олафа. И на твоем месте, Ульф, искал бы я Тюру в Норвегии.
Тут Рагнар обернулся по сторонам и спросил:
– А кто-нибудь здесь видел Хельги Скальда? Долго скучал я без его вис.
На это снова ответил Кетиль:
– Хельги, видать, соскучился по другому. Он со своей невестой не виделся два с половиной года. Надо быть Рагнаром Лысым, чтобы думать, что в это время будет он ждать, не захочет ли кто услышать его висы.
А Хельги, и правда, был с Ингрид. Сначала, пока они были еще на корабле, она сидела рядом с ним и рассказывала про гибель Одда, про их бегство в Свитьод и про суд, который держал конунг Олаф. Потом, на берегу, поблагодарив Эдлу, Ингрид взяла Хельги за руку и повела к дому, где они жили. Там она привела его в маленькую комнатку, которую они делили с Сигрун, заперла дверь и сказала:
– Мы могли бы подождать до свадьбы, но пока все на пиру, мы будем здесь вдвоем. Я не хочу упустить такой случай. Покажи же, Хельги Скальд, научился ли ты в своих странствиях обращаться с женщинами.
Хельги поцеловал ее губы и сказал:
– С нашими воинами достаточно один вечер посидеть у костра, чтобы всему научиться.
– Но ты, я вижу, предпочитаешь сидеть у костра с прекрасными пленницами, – сказала Ингрид лукаво.
– Только если они сами выбирают меня из семи сотен воинов, – ответил Хельги и развязал ее пояс.
– Ты стал могучим воином, Хельги сын Торбранда? – спросила Ингрид.
– Как и обещал своей любимой девушке, – ответил Хельги и, сняв свой пояс с мечом, бросил его на пол.
Ингрид прижалась к нему, и они снова поцеловались. Потом они оба остались в одних рубахах, Хельги поднял Ингрид на руки и отнес на широкую лавку, которая заменяла Ингрид и Сигрун кровать. Он положил ее и лег рядом. На лавке им было тесно, и Ингрид сказала:
– Будет лучше, если кто-то из нас будет сверху. И сначала это буду я, – сказала она, сняла с себя рубаху и легла Хельги на грудь. Он начал целовать ее, гладить ей груди, постепенно их страсть распалялась, и вскоре Хельги сказал:
– Теперь моя очередь быть сверху.
А Ингрид ответила:
– Только будь нежен, Хельги Могучий. Я кое-что сберегла для тебя.
И они занимались любовью весь вечер, пока шел пир, а потом, когда женщинам пора было уходить, догадливая Эдла позвала Сигрун спать у нее, так как Олаф обычно до утра засиживался с дружиной.
А на следующее утро Хельги и Ингрид вышли на площадь городка и сказали всем три раза, что отныне они муж и жена перед богами и людьми. И на Ингрид был золотой браслет, который Хельги подарил ярл. И после этого они снова пировали, но в этот раз Сигрун сказала, что теперь ее с Бьёрном очередь оставаться дома, пока все пьют и гуляют. Так что брачную ночь Ингрид с Хельги провели на сеновале, куда их пустил один добрый бонд.
А потом пришла пора прощаться, и они пировали еще один день, и Сигрун с Ингрид заспорили, чья теперь очередь проводить вечер дома. Сигрун уступила, но сказала, что теперь им придется построить в Сигтуне большой дом, потому что все они молоды и хотят много детей. А закрывать створки кровати, как делали их родители, – обычай, который сейчас иначе как пережитком старины не назовешь.
И были они веселы и много смеялись.
А потом они вернулись в Сигтуну, и Хельги сторговал у Олафа конунга свеев небольшой надел земли рядом со стенами города. Торговались они долго, потому как Олаф никак не хотел уступать, говоря, что через три года стоимость надела вырастет вдвое. Но Хельги все же уговорил его сбавить цену. Кетиль сказал, что так Олаф пытается вернуть себе часть того золотого кольца, что он когда-то подарил Хельги за висы.
На купленной земле вместе со всей командой «Чайки» они за три дня выстроили высокий длинный дом с большой палатой с очагом и светелками для Ингрид и Сигрун. А рядом поставили небольшой дом для слуг, амбар и хлев, ведь Хельги не жалел серебра, говоря, что еще долго им здесь жить, так что лучше все сделать сразу по уму. К тому же запомнил он слова Олафа о том, что земля у города вырастет в цене, и говорил, что сможет продать все дороже, чем платил сейчас.
Тогда же Гудбранд велел Кетилю с Хельги съездить в Бирку и узнать, нет ли вестей из Норвегии. Они взяли большую лодку, и с ними отправились и Бьёрн, и дочери Одда, и Торгейр.
На торгу и правда удалось им найти Эйлига, и тот рассказал, что вести с запада приходят тревожные. Олаф сын Трюггви окрестил уже всю Норвегию до самого Халогаланда и теперь посылает священников в Исландию и Гренландию. И отказывается пускать в свою страну исландцев, ежели не принимают они веру в Белого Христа. Также Олаф строит в Трондхейме корабли один другого больше, и ясно становится, что теперь, когда вся его страна крещена, направит он эти корабли на восток, чтобы снова открыть себе пути и в Гардарики, и к конунгу Бурицлейву.
А еще Эйлиг рассказал, что Тюра, сестра Свейна, попросила у Олафа убежища, а он был так поражен ее набожностью и ученостью, что решил на ней жениться. Кетиль громко рассмеялся, а потом сказал:
– Что же, теперь мы можем сказать Ульфу, что пропавшая жена Бурицлейва найдена. Только вряд ли кому удастся вернуть ее мужу.
Бьёрн спросил, что же это все будет значить для них, и Кетиль хлопнул его по плечу и сказал:
– Значит это, что уже скоро придет время нам поспорить с сыном Трюггви о том, кому пристало править Норвегией. Но теперь у Олафа на Балтике стало одним другом меньше.
Эйлиг кивнул и добавил:
– На торгу в Каупанге я слышал, как многие норвежцы говорили, что их торговля скудеет оттого, что ярл Эйрик не пропускает ни один норвежский корабль на восток. И им приходится платить втридорога нам, купцам с Готланда или из Ралсвика и других южных городов. Конечно, могут они торговать лесом с Исландией или отправлять в землю англов китовый жир, из которого благочестивый конунг Адальрод[46] делает свечи для своих церквей. Однако доход с того не такой, как с пушнины или с арабских тканей. Потому, говорят они, если Олаф хочет оставаться конунгом, то должен он открыть путь в Гардарики и дальше на юг. И ради этого они даже готовы терпеть его священников. И лучше бы ему заниматься этим, а не постройкой церквей по всему побережью.
Кетиль поблагодарил Эйлига за вести и передал ему кошель с серебром от ярла. А Хельги с Бьёрном спросили, не слыхал ли он чего про их отца Торбранда. Но Эйлиг ответил, что о Торбранде он ничего не слыхал и что это добрая весть. Потому как о людях, которых Олаф сжег или оставил связанными на скале перед приливом, он слышал много рассказов.
Затем Эйлиг продал Хельги и Бьёрну серебряные браслеты арабской работы для их женщин, уверив их, что лучшей цены они не найдут до самого Миклагарда, и они отправились обратно. Там они рассказали Гудбранду то, что услышали на торгу.
На следующий день ярл собирал своих вождей, и Кетиль был среди них. Незадолго до заката Кетиль вернулся и позвал Хельги, Бьёрна, Тосте и Торгейра. Им он рассказал, что этим летом уже можно ждать сына Трюггви на Балтике. Но пока не посылал он стрелу по всем своим землям, чтобы звать бондов на войну. И у него нет войска, а только дружина, с которой непросто будет победить ярла Эйрика и его людей. Однако задумал Олаф не просто посадить воинов на корабли и довериться своей военной удаче. Видать, с тех пор как он принял крещение в земле англов, на милость богов он больше не полагается. Потому решил он построить много больших кораблей для своей дружины. И вот с ними-то справиться будет непросто, ведь борт