ри одной мысли об этом страшном звере, которого охраняет нечистая сила?
Всякий знает, что при встрече с ним, с этой огромной живой глыбой, нельзя ни бежать, ни защищаться, а надо броситься лицом вниз на землю и притвориться мертвым. Немало страшных минут переживают дети, им кажется, что они лежат на земле, а медведь уже стоит над ними. Они ясно представляют себе, как он лапой катает их по земле, они чувствуют его горячее тяжелое дыхание на своем лице, но они лежат неподвижно и не смеют даже дышать, пока медведь не уйдет выкопать яму, чтобы зарыть их в ней. Тогда они потихоньку приподнимаются и, выбравшись из опасного места, пускаются наутек.
А как страшно, если медведь догадается, что они только притворились, и укусит или погонится за ними! О боже!
Безотчетный страх — как всесилен он! Он грозит из сумрака леса, он нашептывает страшные заклинания и наполняет сердце холодом. Этот парализующий страх омрачает жизнь и затуманивает прелесть улыбающихся ландшафтов. Страх не доверяет природе; она зла и коварна, как притаившаяся змея. Вот раскинулось озеро Лёвен во всей своей красе, но нельзя верить ему! Оно подстерегает добычу: каждый год ему платят дань утопленниками. Вот леса, манящие тишиной и прохладой, но и им нельзя верить! Они кишат хищными зверями и птицами, злыми ведьмами и жестокими разбойниками.
Нельзя верить прозрачным ручьям! Стоит вам перейти один из них вброд после захода солнца, и вас ждет изнурительная болезнь и смерть. Нельзя верить кукушке, которая так радостно кукует весной! К осени она превращается в ястреба со злыми глазами и острыми когтями. Нельзя верить ни мху, ни вереску, ни утесу: природа зла, она одержима злой силой и ненавидит людей. Нет такого клочка на земле, куда вы могли бы уверенно ступить ногой; удивительно еще, что столь слабое существо, как человек, умудряется избегнуть опасностей, которые подстерегают его на каждом шагу.
Безотчетный страх — как всесилен он! Неужели до сих пор скрываешься ты во мраке вермландских лесов и нашептываешь свои заклинания? Неужели все еще затемняешь ты красу улыбающихся ландшафтов, вселяя парализующий ужас и омрачая радость жизни? Как велика власть страха, это знаю я. Не ко мне ли в колыбель клали сталь, а в купель — раскаленные угли? Да, я хорошо знаю силу страха, ибо не раз его железная рука сжимала мне сердце.
Но не думайте, что я собираюсь рассказывать что-нибудь страшное, наводящее ужас. Нет, это всего лишь старая история о большом медведе со скалы Гурлита. Я расскажу вам эту историю, и пусть каждый решает сам, верить ей или не верить, как это обычно бывает со всеми охотничьими рассказами.
Большой медведь устроил себе жилье на самой вершине Гурлиты; ее недоступные отвесные склоны возвышаются у берегов верхнего Лёвена.
Корни вывороченной сосны, на которых держатся остатки земли, образуют стены и крышу его жилья, а упавшие ветки и хворост, запорошенные снегом, служат ему надежной защитой. Здесь он может спокойно спать от лета до лета.
Уж не поэт ли он, не утонченный мечтатель, этот мохнатый лесной владыка, этот одноглазый разбойник? Не собирается ли он проспать все морозные ночи и тусклые зимние дни, чтобы проснуться от журчания ручьев и щебетания птиц? Уж не хочет ли он пролежать так всю зиму, мечтая о склонах гор, поросших красной брусникой, или о муравейниках, кишащих красивыми и приятными на вкус насекомыми, или о белых ягнятах, пасущихся на зеленых горных лугах? Неужели он, этот счастливец, хочет избегнуть всех зимних забот?
В лесу завывает снежная вьюга, ветер гуляет меж сосен, вокруг рыщут обезумевшие от голода волки и лисицы. Почему один он, медведь, проводит всю зиму в берлоге? Пусть он встанет, пусть узнает, как больно кусает мороз и как трудно ходить по глубокому снегу! Пусть он встанет!
Ему так сладко спалось в его берлоге. Он словно спящая принцесса из древней саги. Ее разбудит любовь, а его — весна. Его разбудит солнечный луч, который, пробравшись сквозь хворост, обдаст теплом его морду; растает снег, и несколько капель, просочившихся сквозь мех его шубы, разбудят его. Но горе тому, кто нарушит его сон раньше времени!
Впрочем, никому нет дела до того, как его лесное величество намерен устроить свою жизнь! Разве не может в самый разгар его спячки целый град дроби обрушиться на него сквозь хворост, впиваясь в шкуру подобно злым комарам!
И действительно, вдруг до него доносятся шум, крики и выстрелы. Он стряхивает с себя сон и раздвигает хворост, чтобы посмотреть, что случилось. Нелегко придется старому вояке. Это шумит не весна и не ветер, который умеет опрокидывать ели и поднимать метель, — нет, это охотники, кавалеры из Экебю, давнишние знакомые лесного владыки.
Он еще не забыл ту ночь, когда Фукс и Бейренкройц подстерегали его на скотном дворе у одного крестьянина в Нюгорде. Едва вздремнули они над бутылкой водки, как он перемахнул через торфяную крышу. Они проснулись, когда он уже успел прикончить корову и собирался вытащить ее из стойла. Они напали на него, вооруженные ружьями и ножами. Он лишился коровы и глаза, но жизнь свою спас.
Да, знакомство у них, как говорится, давнишнее. Лесной владыка хорошо помнил еще об одной встрече с ними, когда он вместе со своей дражайшей супругой и медвежатами удалился на зимний покой в свое старое поместье на вершине Гурлиты. Он не забыл их неожиданного нападения. Он, правда, спасся, ломая все, что ему попадалось на пути, но от пули, которая засела у него в бедре, он остался хромым на всю жизнь. И когда ночью он вернулся к своему поместью, снег вокруг был окрашен кровью его дражайшей супруги, а детеныши королевской четы были уведены на равнину, где из них вырастили друзей и слуг человека.
И вот задрожала земля, заколыхался сугроб над берлогой, и на свет божий вылез он сам, большой медведь, старый заклятый враг кавалеров. А ну берегись, знаменитый охотник Фукс, берегись, бравый полковник Бейренкройц, берегись и ты, Йёста Берлинг, герой тысячи приключений!
О, горе вам всем, поэтам, мечтателям, влюбленным! Йёста Берлинг стоит, положив палец на курок, а медведь идет на него. Почему же он не стреляет? О чем размечтался? Почему он не торопится послать пулю в широкую мохнатую грудь? Ведь он стоит как раз на том месте, откуда удобнее всего произвести выстрел. Остальные не могут стрелять со своих мест. Уж не думает ли он, что стоит в почетном карауле перед его лесным величеством?
А Йёста стоял и думал о прекрасной Марианне, которая в эти дни лежала тяжело больная в Экебю: она простудилась после той ночи, которую провела в сугробе.
Он думал, что и она и он — жертвы ненависти и проклятия, тяготеющих над землей, и содрогнулся при мысли, что сам пришел сюда, чтобы преследовать и убивать.
А тем временем прямо на него идет огромный, угрюмый, лохматый медведь, кривой на один глаз от кавалерского ножа и хромой на одну лапу от кавалерской пули, одинокий с тех пор, как убили его супругу и увезли детенышей. И он вдруг предстает перед Йёстой несчастным, затравленным зверем, у которого хотят отнять жизнь, — единственное, что у него осталось с тех пор, как люди взяли у него все остальное.
«Пусть лучше я погибну, — решает Йёста, — но не стану стрелять».
И вот пока медведь идет на него, он стоит неподвижно, как на параде, и когда лесной владыка подходит вплотную, он берет ружье на караул и делает шаг в сторону.
А медведь продолжает свой путь, хорошо зная, что ему нельзя терять ни минуты; он бросается в лесную чащу, прокладывает себе путь сквозь сугробы вышиною в рост человека, скатывается по крутым склонам и исчезает бесследно, хотя остальные охотники, стоявшие наготове со взведенными курками и тщетно ожидавшие выстрела Йёсты, посылают ему вдогонку несколько пуль.
Но все напрасно! Цепь разорвана, и медведь успевает скрыться. Фукс бранится, Бейренкройц сыплет проклятиями, а Йёста лишь смеется в ответ.
Как могут они желать, чтобы он, такой счастливец, причинил зло божьей твари?
Так большой медведь со скалы Гурлита снова спас свою шкуру, но его вывели из состояния зимней спячки, и скоро крестьяне почувствуют это.
Ни один медведь не умел так ловко разворотить крыши их низких хлевов, ни один зверь не мог лучше избежать засады, чем он.
Вскоре люди, населяющие берега верхнего Лёвена, пришли в отчаяние от нашествий медведя. Просьбу за просьбой посылали они к кавалерам, чтобы те пришли и убили медведя.
Дни и ночи, весь февраль кавалеры носились по верхнему Лёвену, преследуя медведя, но он все ускользал от них: не иначе как выучился хитрости у лисицы и быстроте у волка. Стоило им засесть в засаде на каком-нибудь дворе, как он опустошал соседний, а если его выслеживали в лесу, то он оказывался у озера, где преследовал крестьянина, переправляющегося на другой берег по льду. Он превратился в самого дерзкого из разбойников; он смело забирался в кладовые и опустошал горшки с медом под самым носом хозяек и расправлялся с лошадью на виду у хозяина.
И тут всем стало ясно, что это был за медведь и почему Йёста не сумел его застрелить. Страшно сказать, но это был не простой медведь. Нечего было и надеяться застрелить его, если ружье не заряжено серебряной пулей. Тут нужна пуля из серебра и колокольной меди, отлитая на церковной колокольне в четверг ночью, в новолуние, — да так, чтобы никто: ни пастор, ни пономарь, ни одна душа — не знал об этом. Только такой пулей и можно было убить его, но раздобыть такую пулю, пожалуй, не так-то легко.
Одного человека в Экебю более всех остальных удручает все это. И человек этот не кто иной, как гроза медведей Андерс Фукс. От досады, что ему не удалось убить большого медведя со скалы Гурлита, он потерял аппетит и сон. Наконец и ему стало ясно, что этого медведя можно убить лишь серебряной пулей.
Мрачный майор Андерс Фукс не отличался красивой внешностью. У него было тяжелое, неуклюжее тело, широкое красное лицо с одутловатыми щеками и тройным подбородком; над толстыми губами торчали маленькие черные щетинистые усы, а голова была покрыта шапкой густых жестких черных волос. К тому же он был молчалив и любил поесть. Одним словом, он был не из тех, кого женщины встречают сияющими улыбками и распростертыми объятиями; впрочем, он тоже не жаловал их нежными взглядами. Невозможно было себе представить, чтобы какая-нибудь женщина могла понравиться ему; в