Древние башни, простоявшие тысячи лет, были перестроены согласно новому плану. Тонкие извилистые тропы теперь образовывали четкий рисунок, некогда тенистые улочки лишились зеленого убранства. Мягкие огни, которыми эльфы освещали большую часть столицы, заменили яркими масляными лампами, подвешенными на столбах вдоль проезжей части. Каждый вечер их зажигали особые патрули.
Но, несмотря на все вышеперечисленное, Сильваност оставался наименее изменившейся частью Амбеона. Мариция уклонилась от приказа Арднора, велевшего уничтожить все следы былых владельцев, вместо этого перестроив башни и дворец в имперском стиле. «Ничто не должно расходоваться впустую» — так всегда говорил Хотак, и она следовала его советам. Зачем уничтожать то, что может еще пригодиться? Как оказалось, Мариция поступила правильно, иначе Храм Предшественников пришлось бы возводить на руинах.
Первый район, по которому они проехали, ранее был эльфийским рынком, засаженным различными деревьями, — теперь их вырубили и употребили на строительство прямоугольных складов. Постоянное увеличение численности населения вынуждало ставить здания максимально плотно. Каждый из домов мог дать приют двумстам минотаврам.
С севера доносился слабый грохот и поднимались столбы дыма — там велись напряженные работы в рудниках и карьерах. Большая часть пленных эльфов трудились день и ночь, снабжая столицу нужным количеством камня и металла. Мариция закашлялась, но едкая пыль была незначительной платой за победу и новые земли.
Вскоре перед командующей открылось новое величественное здание — Башня Звезд. Она так сверкала в солнечном свете, что даже прагматичные воины останавливались, потрясенно рассматривая строение. Башня была настолько проста и гениальна по устройству и производила такое великолепное впечатление, что Мариция издала собственный указ, запретив трогать постройку. Командующая решила сделать в Башне резиденцию Дома Дрока и пресекла попытки Дома Атхаков поселиться в ней. Даже столичный дворец был менее величествен.
Королевские палаты с тремя огромными крыльями, возвышавшиеся на триста футов, не производили впечатления на минотавров из-за розовой окраски фасада. Подобный оттенок был явным свидетельством плохого вкуса эльфов, поэтому Мариция планировала в скором времени перекрасить его в серый цвет. Иногда стены дворца казались ей покрытыми старой кровью, да и обилие изысканной деревянной резьбы снаружи и внутри изрядно досаждало.
Где бы ни проезжала Мариция, все прерывали свои дела и рассматривали нынешнюю повелительницу Амбеона. Эльфы-рабы, некогда носившие яркие наряды, теперь превратившиеся в жалкие тряпки, вскрикивали, когда их тыкали лезвиями, заставляя выказывать почтение сестре императора. В глазах пленников уже не светилось надежды, лишь в некоторых теплился слабый огонек вызова. Дух надменной расы угасал, сменяясь измождением от тяжелого труда. Столица теперь не источала аромат цветов — ныне улицы пахли мускусом минотавров.
Гвардейцы в начищенных латах лихо отдали Мариции честь, когда та спешилась у дворца. Командующая, предпочитая одиночество, отпустила телохранителя и шагнула к двери. Внутри к ней сразу кинулся тревериан, который, как точно знала Мариция, должен был сейчас находиться за сотни миль от дворца. Покрытый грязью и потом, минотавр смиренно опустился на колено, держа шлем в руке.
— Леди Мариция…
— Новакс? Что ты здесь… На севере неприятности?
— Нет, миледи… — Минотавр опустил рога еще ниже, избегая смотреть ей в глаза.
Уши Мариции дернулись; она обернулась и не обнаружила часовых у дверей зала.
— Что происходит? Почему помощник командующего легионом, служивший вместе с Бастианом в отряде моего отца, бросает солдат?
Новакс тряхнул головой в шрамах и нерешительно откашлялся:
— Меня послал к тебе твой брат, миледи…
— Брат? А что делает Арднор…
— Нет! Брат, которого ты недавно упомянула, храбрейший Бастиан!
Его смущение не нравилось Мариции.
— Встань и говори нормально, Новакс! Повтори еще раз, что ты сказал?
Тревериан повиновался. Огромный воин, возвышающийся над Марицией не меньше чем на голову, тут же задрожал, встретив разъяренный взгляд.
— Миледи… у меня сообщение от Бастиана.
Глаза Мариции налились кровью, ноздри затрепетали. Она схватилась за меч, с трудом сдерживая себя.
— Ты говорил с моей матерью, Новакс? Только так можно получить вести о Бастиане! С чего тебе выдумывать такую чушь?
Тревериан не отступил, а протянул ей маленький клочок пергамента, спрятанный в ладони.
— Прошу прочитать это, а потом наказать меня как будет угодно!
Развернув записку, Мариция, не читая, сразу посмотрела в нижний угол — знак был на месте. Два крошечных круга с секирой посредине, которые можно было и не заметить. Секретный знак, известный только ей и отцу.
Сердце Мариции глухо стукнуло и замерло. Значит, слухи правдивы? Неужели произошло невероятное? Бастиан среди мятежников…
Потом она обратилась к тексту — и тут же тяжело задышала, прикрыв глаза, затем быстро смяла пергамент и сунула в сумку на поясе, намереваясь позже сжечь.
— Ты знаешь, как связаться с ним?
— Да.
Стараясь выдерживать ровный той, Мариция чуть повернулась, успокаиваясь.
— Передай, что я встречусь с ним, где он предлагает. Со мной будет не больше четырех сопровождающих, все надежные и проверенные.
— Да, миледи.
Тревериан повернулся и собрался уходить.
— Новакс… — Мариция подняла руку. — Как он выглядел?
Тот слегка усмехнулся:
— Похож на самого себя, как обычно.
Командующая кивнула, разрешая офицеру уйти.
— Это мог быть Бастиан…
Мариция медленно вышла на один из широких балконов с фигурными балясинами в виде различных животных, настоящих и сказочных. Мозаика на полу изображала королевскую семью на лоне природы — цветы и деревья казались живыми. Отсюда была видна большая часть города: пять из семи башен, посвященных светлым Богам, пышный сад в виде огромной звезды с четырьмя лучами н остальные здания. Мариция не смотрела на зелень растений, поглощенная мыслями о брате. В отличие от большинства растений Сильваноста, сад Астарин не пострадал от грязной магии щита. Впечатленная его видом, Мариция некогда переименовала его в Сад Триумфа, позволив эльфам-рабам ухаживать за ним. Командующая видела в нем символ своего рода, не сгибающегося перед любыми невзгодами. Бастиан одобрил бы ее решение… Она медленно обвела взглядом город. Ардноранти — Слава Арднору. Мариция предпочла бы назвать его в честь более достойного минотавра — Хотаканти.
Рука командующей непроизвольно сжала сумку с запиской. Бастиан жив, но с мятежниками. Она все еще не могла поверить в это. Но надо встретиться с братом, хотя бы получить ответ на вопрос «почему?».
— Я сделаю то, что должно быть сделано, брат, — спокойно сказала Мариция, сжав кулаки, — независимо от того, что должно быть сделано.
На четвертый день умер Гром.
Он стал первым из многих. Чума быстро распространялась в цитадели мятежников. Многие уже погибли, но еще больше было больных и умирающих. Сначала развивался кашель с кровавой мокротой, который быстро усиливался, потом на веках появлялись маленькие гнойнички. Дальше начиналась рвота и сильная горячка, шерсть несчастных покрывалась липким потом.
Больные лежали рядами в самых больших помещениях Храма. Неспособные двигаться, не в силах даже обслужить себя, они покрылись коркой грязи и источали зловоние. Любой, кто приближался, чтобы оказать помощь, вскоре неизбежно заболевал сам. Число больных увеличивалось с каждым днем, чума грозила уничтожить всех мятежников поголовно.
Гром, которого по его желанию принесли в палаты исповедания, приходил в себя лишь два раза. В первый раз он вновь просил прощения у Фароса. Не зная, как ответить, тот лишь молча слушал и кивал. В следующий раз Гром смог встать и помолиться одной из статуй, прося Саргаса простить недостойного воина и присмотреть за Фаросом. Это были последние минуты просветления.
После этого Гром лишь корчился в муках, раздирая шею и грудь ногтями. Гнойники на лице лопались и распространяли тяжелый смрад. Набожный минотавр продержался дольше других, но и его силы оказались не бесконечны.
Когда Фаросу доложили о смерти Грома, он лишь молча кивнул, на самом деле давно уже попрощавшись со старым другом. Предводитель мятежников думал о словах Саргоннаса и спрашивал себя, виноват ли в страшной болезни Храм или нет. Слишком уж быстро распространялась чума.
Мятежники отвозили мертвых на телегах к полю недавнего боя, где все еще гнили легионеры и людоеды. Теперь Фарос приказал сжечь все тела, послав отряды собрать по округе все возможное топливо. Костры, ставшие действительно очистительными, заполыхали в ночи.
Бледный человек и стройная женщина-минотавр прибыли к Фаросу, едва ночь укрыла Храм. Видя их испуганные, нерешительные лица, он прекратил упражнения с мечом. Звуки и запахи в коридорах выдавали случившееся с мятежниками без всяких слов.
— Что надо? — рявкнул Фарос.
— Мы… — Бородатый человек сглотнул, — …хотели знать, можно ли подготовить тело Грома для… для…
— Для костра, — закончила его спутница.
— Его еще не похоронили? — фыркнул Фарос— Он уже целый день как мертв! Уходите и… — Бывший раб уже поднял руку, чтобы отослать посетителей, но новая мысль пришла ему в голову. — Нет. Ждите. Я сообщу свое решение позже.
Фарос медленно вложил меч в ножны и направился в покои, где лежало тело его друга, рядом со статуей, которую предводитель недавно рубил мечом. Казалось, Гром просто спит. Свет факела позволял разглядеть секиру, вложенную в руки покойному, и одежду, по возможности приведенную в порядок. Видения вновь закружились перед глазами лидера мятежников: отец, семья, Ультар, Бек, Валун, старейшина Джубал…
Процессия призраков становится все длиннее с каждой смертью.
Фарос с гневом повернулся к статуе, угрожающе потрясая кулаками:
— Где ты сейчас, Рогатый? Здесь лежит глупец… твой глупец! Вообразивший, что ты вернешься и всем будет хорошо! Посмотри на награду, которую Гром получил за собственную веру! Быть сожженным в костре с другими, забытыми в проклятой пустыне!