— Альвхильд…— Он замолчал. Похоже, он думал, что не стоит говорить о ней в такой момент.
— Так что Альвхильд? — спросила я.
— Ей нравилось, когда я был груб с ней в постели.
— Но не мне, — с содроганием ответила я.
Он перевернулся на спину и осторожно погладил меня по щеке. Раньше такого никогда не случалось.
И неожиданно конунг спросил:
— А что ты скажешь, если узнаешь, что я тоскую по миру и спокойствию? Что я даже рад, что борьба завершена?
Я вспомнила слова Сигвата. Но скальд говорил о мире после победы. Слова же Олава были сейчас о другом. И еще я вспомнила борьбу епископа Сигурда с Олавом и сказала:
— Я могу только ответить — Господь благословит тебя!
— Аста, моя мать, всегда говорила о мести. Она хотела, чтобы я стал великим воином, подталкивала меня к сражениям. Мне казалось, что все женщины похожи на нее. А ты?
— Я видела, как стремление к власти разрушает людей.
Он вздохнул от облегчения. Вскоре он уже спал, положив мне голову на плечо.
Но на следующее утро Олав был очень задумчив. Вскоре я заметила, что Олав Альв Гейрстадира по-прежнему жив. Но зато сын Харальда Гренландца почти исчез. Ему уже нечего было бояться потери власти.
Настоящую ненависть во мне в ту зиму вызывал только Тормод Скальд Черных Бровей. Каждый раз, когда мне удавалось отвлечь конунга от мыслей о битве и мести, скальд вновь напоминал ему о них. Мне кажется, он, как и я, чувствовал, что между нами идет борьба за расположение и любовь конунга. Тормод слагал в то время очень злые висы о женщинах, их непостоянстве и предательстве.
И тем не менее, думаю, мне бы удалось победить в этом соревновании, если бы конунг не допустил ошибку.
В один из дней он захотел меня как женщину. И хотя мне в свое время очень хотелось этого, я воспротивилась. Он больше не волновал меня.
Я попросила Олава подождать и дать мне время.
Он ничего не ответил.
Наступила весна. Олав стал поговаривать о том, чтобы продолжить поездку. Он хотел отправиться в Гардарики к князю Ярославу, за которым была замужем моя сестра Ингигерд.
Я спросила, не можем ли мы остаться в Норвегии. Ведь теперь нам не нужна была большая дружина, и мы могли прожить на доходы с моих усадьб в Швеции.
Конунг решительно отказал.
Мне совсем не нравилась возможность жить в Гардарики, пользуясь добротой князя Ярослава и Ингигерд. Об этом я и сказала Олаву.
Он ответил:
— Я лучше соглашусь жить на их подачки, чем быть зависимым от тебя.
Тормод узнал о нашем разговоре и стал изо всех сил подстрекать Олава поехать в Гардарики.
Конунг послушался и уехал. С ним отправилась вся свита — за исключением Гримкеля, которого конунг отослал в Норвегию. Магнуса он тоже взял с собой. И мне нечего было возразить Олаву, хотя я и любила Магнуса как своего собственного сына. Ульвхильд осталась со мной.
До самого последнего дня я надеялась, что конунг передумает.
При расставании я сказала, что буду ждать его возвращения. И не дожидаясь просьбы, обещала поговорить о нем с Эмундом.
Я заехала к Эмунду по дороге в усадьбу. И ты, Эгиль, приехал ко мне и служил верой и правдой все эти годы. Ты очень помог мне.
В ту осень ко мне приехал и епископ Сигурд…
Астрид замолчала — у нее вновь начался приступ кашля. Через некоторое время она смогла произнести:
— Не могли бы вы, если вы, конечно, хотите, подождать меня в палатах, пока я не буду в состоянии продолжить рассказ, даже если мне придется рассказывать ночью?
Я лег спать, не раздеваясь. И я настолько устал после предыдущей бессонной ночи, что сразу уснул.
Я проснулся только утром и вышел в зал. Гуннхильд тоже была на ногах.
— Астрид проснулась. Она спала этой ночью и чувствует себя намного лучше.
— Я могу чем-нибудь помочь?
— Нет.
— А Рудольф ее уже причащал?
— Нет, он считает, что у нас еще есть время.
Мне показалось, что он слишком затягивает отпущение грехов. Но я понимал, что он хочет сначала дослушать рассказ королевы Астрид до конца, а потом потребовать от нее покаяния. И тогда он собирался причастить ее — после отпущения грехов. Он использовал свою власть, и мне это было не по душе. Но по церковным законам я не мог причащать в чужой стране. Единственным исключением могло быть отпущение грехов, но только в том случае, если рядом не было другого священника.
Я вновь лег, но не мог больше уснуть. Я думал о королеве Астрид и ее рассказе.
Епископ Сигурд однажды сказал, что она обладает способностью уговаривать людей и добиваться своего и что она должна очень осторожно использовать эту власть.
Она должна прибегать к ней, сказал епископ, только во имя Бога. И когда я вспомнил рассказ Астрид, то понял, что королева прежде всего использовала свою власть в личных интересах, когда кто-то пытался переубедить ее и уговорить быть помягче с Олавом.
Почему королева не отправилась в Гардарики, если действительно желала добра своему мужу?
Мне уже однажды показалось, что я слышал в ее голосе странные нотки. Такое же чувство возникло у меня и сейчас.
И тут мне все стало ясно и понятно. Как будто вокруг разлился солнечный свет. Мне показалось, что я понял, в чем тут дело. И почему Астрид начала свое повествование с рассказа о норнах, которые пряли нити ее судьбы.
Но тут пришла Гуннхильд и позвала меня — Астрид хотела продолжить рассказ.
Вскоре все мы собрались в палатах.
— В ту осень ко мне приехал епископ Сигурд и еще несколько саксонских священников. Епископ почти ничего не рассказывал о поездке в Саксонию. Урван назначил Сигурда епископом Скары, ведь у нас не было ни одного епископа, в то время как в Норвегии помимо Гримкеля был еще один.
Мы с Сигурдом очень радовались нашей встрече, тем более что со времени нашего расставания у нас было мало радостей. Сигурд расспрашивал меня о конунге Олаве, и я честно все ему рассказывала, даже то, что слышала от Сигвата.
— Тебе следовало отправиться с Олавом в Гардарики, — сказал епископ.
— И продолжить соревнование с Тормодом Скальдом Черных Бровей? Неужели ты думаешь, что из этого могло получиться что-нибудь хорошее?
— Скальд все время подстрекал конунга. И ты была просто обязана остаться.
— Я не скальд, — возразила я. — И я не могу слагать висы.
— Еще не поздно, — ответил епископ, как будто не слышал моих слов, — ты еще можешь отправиться в Гардарики вслед за Олавом.
Я подумала над этим предложением. Но не нашла его разумным. И уж во всяком случае я не могла пуститься в путешествие раньше весны.
Но в конце зимы до нас дошли слухи, что конунг собирается вернуться в Норвегию. Люди, побывавшие в Гардарики, передали, что Олав узнал о смерти Хакона ярла и готов вновь бороться за победу.
Весной к нам приехал гонец с известием, что Олав в Свитьоде.
Я тут же поехала туда и взяла с собой Ульвхильд. Со мной отправился епископ Сигурд и несколько саксонских священников.
Конунг хорошо меня принял, но дал понять, что не очень рад приезду епископа. Он спросил, зачем Сигурд приехал в Свитьод. Епископ ответил, что прибыл по поручению архиепископа.
Вскоре я заметила, что Олав очень изменился.
Он был совершенно уверен в победе. Вокруг все время толпились скальды и дружинники, которые восхваляли его заслуги. И Тормод стал теперь главным советчиком. Не знаю, было ли на то желание конунга, но дружинники стояли возле него кольцом, через которое я не могла пробиться.
Конунг Олав пробыл в Свитьоде больше месяца. Наконец нам с епископом Сигурдом удалось с ним поговорить. И это было не так просто.
Олав говорил о короле Карле Магнусе и о том, что ему во сне явился Олав Трюгвассон и приказал вернуться в Норвегию. Он сказал Олаву, что на этот раз его ждет победа во имя Господа.
— Ты забыл, наверное, что Норвегия уже давно крещена, — сказал епископ.
Конунг замолчал, он был удивлен. Ведь он привык к разговорам о том, что Норвегию надо завоевать во имя Иисуса.
— Да, ты прав, — в замешательстве ответил конунг.
— И ты по-прежнему опоясан тем же мечом, — продолжил Сигурд, указывая на Бэсинг.
— Да, это добрый меч.
— Ты уверен, что во сне тебе явился Олав Трюгвассон, а не Олав Альв Гейрстадира? — продолжил епископ.
Король ничего не ответил, но очень разозлился.
— А ты собираешься нарисовать на своем шлеме змея, как сделал это перед битвой у Несьяра, когда одержал победу над Свейном ярлом?
Я увидела, что конунг сдерживается из последних сил.
— Нет, — коротко ответил он.
— А почему нет, если ты по-прежнему опоясываешься этим мечом?
Олав взорвался:
— Я не нуждаюсь в нравоучениях!
— Конунг Олав, — серьезно ответил епископ, — я желаю тебе добра.
Король промолчал. Уже давно никто не осмеливался ему возражать. И я поняла, что сейчас Олав борется с собой и с епископом.
— Ну хорошо, говори дальше, епископ, — наконец сказал Олав.
— Сын мой, — мягко спросил Сигурд, — зачем ты вернулся в Норвегию?
— Чтобы вернуть страну, которую даровал мне Бог.
— Бог дал. Бог и взял! На все воля Божья. И ты считаешь себя в праве проливать людскую кровь, потому что однажды Бог дал тебе страну, а потом забрал ее?
— Во всяком случае, Норвегия принадлежит мне по праву. Это мое наследство.
— Да, я помню, ты говорил, что это право дало тебе родство с языческими богами.
— Ты помнишь правильно, — ответил Олав. — Я должен завоевать страну. Отвоевать ее. И тогда ты, епископ Сигурд, или даже сам архиепископ, можете помазать меня на трон и благословить мое языческое право на норвежский трон!
Я вмешалась в беседу:
— Ты хочешь поступить в соответствии со старым советом епископа Сигурда? Он сказал тебе много лет назад, что для освящения языческого алтаря надо высечь на нем крест.
— Да, именно так. — кивнул Олав. — И если меня помажут на царствование в Норвегии, я стану истинным орудием Бога.
— Истинным орудием Бога может стать только тот, кто готов отдать за него жизнь, — возразил епископ.