«Бони» – английское прозвище Наполеона Бонапарта. Прим. пер.) можно разнести в пух и прах дурацкими петардами! Разубедите его, Шарп. К герою Талаверы он прислушается!
Шарп сощурился:
– Выходит, прикомандированием к ракетно-конному капитану Джилиленду я обязан вовсе не регенту?
– Приятно иметь дело с умным человеком. Конечно, принц здесь ни при чём. Но, сами посудите: во-первых, кто справится с таким деликатным заданием лучше вас? Во-вторых, по иерархической лестнице нельзя бежать вприпрыжку, перескакивая через ступеньку. Подобное легкомысленное поведение должно быть чревато скользкими заданиями, иначе это угнетает тихоходов.
– Значит, это наказание?
– Назидание, скорее. И, в-третьих, пока вы будете пускать фейерверки с Джилилендом, глядишь, в вашем Южно-Эссекском освободится место майора, и вы вернётесь туда на законных основаниях.
Генерал оглушительно чихнул и схватился за платок. Высморкавшись, он запахнул халат и меланхолично произнёс:
– Если грядущий 1813 выдастся столь же беспокойным, как уходящий 1812, каждого из нас ждёт повышение. Кого-то – в следующий чин, но большинство, вероятно, – прямо в райские кущи…
Нэн встал:
– Всё, Шарп, вперёд! Вот ваш приказ о назначении и прочая бюрократическая дребедень. На гуардийском тракте вас дожидается агнец Джилиленд. Заколите его для принца!
– Да, сэр.
Шарп тоже поднялся. Пока он сгребал протянутые Нэном бумаги, на церкви ударили в колокола. Звон спугнул с крыши храма стайку птиц. Они взлетели в воздух, крича и хлопая крыльями. Нэн вздрогнул и досадливо скривился:
– Если не брать во внимание эти папистские бубенцы, ничто в Рождество не потревожит покоя армии Его Величества в Испании и Португалии, а, майор?
– Думаю, да, сэр.
Майор! Звучит, как музыка!
Над Френадой плыл праздничный благовест, а в тихую деревеньку Адрадос километрах в восьмидесяти к востоку входили первые солдаты в неопрятных красных мундирах.
Глава 2
Очень скоро весть о резне в Адрадосе докатилась до Френады. Слух передавался из уст в уста, обрастая чадным шлейфом подробностей, похожим на след ракеты над неглубокой долиной, выбранной Шарпом для испытаний.
Первым в роте новость узнал сержант Патрик Харпер от своей женщины – Изабеллы, а она – из проповеди священника церкви Френады. Рассказ пастыря отозвался в сердцах прихожан возмущением, которое вполне разделял их единоверец Харпер. АНГЛИЧАНЕ!!! ПРОТЕСТАНТЫ!!! ЕРЕТИКИ!!! Разграбили отдалённое селение, истребили жителей-католиков, изнасиловали их жён, да ещё и совершили своё богомерзкое преступление в святой день!!!
Ирландец поведал историю Шарпу, когда они с лейтенантом Прайсом и двумя другими ротными сержантами грелись на солнышке. Шарп дал Харперу выговориться и поморщился:
– Враки.
– Клянусь Богом, сэр, правда.
– Ты сам слышал?
– Изабелла слышала. – глаза Харпера под белёсыми бровями сверкали. Как с ним бывало в минуты волнения, в речи прорезался гэльский акцент, – В отличие от вас, язычников, у нас, у католиков, патер с амвона не врёт!
Шарп покачал головой. С Харпером они прошли огонь, воду и медные трубы. Ближе ирландца друга у него не было. Уравновешенность, свойственная всякому сильному от природы человеку, дополнялась весёлым нравом, и эти качества помогали Патрику Харперу равно спокойно принимать военные тяготы, приятности кратких мирных передышек и то, что он, уроженец Зелёного острова, вынужден служить в армии захватчиков – англичан. Но, хоть Донегол и был далёк, сержант никогда не забывал родину, очень болезненно переживая любое, даже мнимое, проявление английских имперских замашек. В слухе же имелась ещё и религиозная подоплёка: протестанты коварно напали на католиков и осквернили святое место в святой день! Всё это, вместе взятое, заставляло Харпера кипеть негодованием, которое Шарп счёл своим долгом остудить:
– Подумай сам, Патрик. Ты можешь себе представить, чтобы наши ребята ни с того, ни с сего вдруг вспомнили, что они протестанты, а вокруг полным-полно католиков, дождались первого попавшегося вашего праздничка, перерезали глотки испанским солдатам и взялись грабить-убивать местных крестьян? Можешь?
– Наши – нет, – неохотно признал Харпер, – Но это же не наши!
– Ладно, не наши. И на кой чёрт им это надо?
– Потому что они – протестанты, сэр. Кровожадные нехристи, готовые отмахать полстраны, лишь бы прикончить честного католика.
Сержант Хакфилд, верный сын англиканской церкви, не утерпел и выплюнул сухую былинку, которую безмятежно жевал до того:
– Кровожадные?! Чья бы корова мычала, Харпс! Ты в своей ирландской глуши ничего не слышал об инквизиции? Да по части убийств мы – дети в сравнении с твоими римскими приятелями!
– Хватит! – рявкнул Шарп.
Перепалки на религиозные темы были в роте обычным делом, но сейчас, с учётом душевного состояния Харпера, спор мог перерасти в нешуточную ссору. Видя, что ирландец, несмотря на окрик, уже открыл рот для достойного ответа проклятому еретику, Шарп гаркнул на него:
– Уймись, Патрик!
Убедившись, что мир восстановлен, он повернулся в ту сторону, где ракетчики заканчивали долгие приготовления к стрельбе, и отвёл душу, на все лады костеря их нерасторопность.
Растянувшийся на стылой земле лейтенант Прайс сдвинул с лица кивер, приоткрыл один глаз и поучительно сказал:
– Всё оттого, что мы работаем в воскресенье. «Не жди толку, коль не чтишь День Господень» – как любит повторять мой папаша.
– И число нынче тринадцатое, – мрачно дополнил его сержант МакГоверн.
– В воскресенье мы работаем, – терпеливо растолковал Шарп, – чтобы уложиться в срок, вернуться в батальон и отпраздновать Рождество с ножкой гуся, обещанного майором Форрестом, в одной руке и стаканом рома из запасов майора Лероя – в другой. Если вас, лейтенант, это не устраивает, сейчас же сворачиваемся и с песнями возвращаемся во Френаду. Так как?
Прайс надул губы и капризно пропищал:
– А что вы мне купите на Рождество, дяденька майор?
Сержанты засмеялись.
Люди капитана Джилиленда, наконец, управились. Шарп встал, отряхнул с когда-то щегольских кавалерийских рейтузов траву и комья земли:
– Пора.
Четвёртые сутки Шарп возился с командой Джилиленда и всё больше убеждался в правоте генерал-майора Нэна. Ракеты были эффектными, зрелищными, но ужасающе неточными.
Со слов капитана Джилиленда, горячего энтузиаста этого адского оружия, ракеты уже сотни лет использовались в Китае. Шарп и сам помнил их по Индии, где ракеты состояли на вооружении всех туземных армий. До встречи с Джилилендом стрелок в глубине души питал надежду, что британские снаряды, плод современной инженерной мысли, окажутся лучше расцвечивавших небо над Сирингапатамом.
Ракеты Конгрива почти ничем не отличались от фейерверков, пускавшихся на торжествах в Лондоне, только были крупнее и делились на два типа: малые, длиной около трёх с половиной метров, из коих сантиметров шестьдесят приходилось на пороховой цилиндр, увенчанный ядром или камерой с картечью, остальное – на шест; у больших, девятиметровых, двадцатикилограммовая туба с порохом, поставленная на попа, высотой превышала человеческий рост. Взрываясь даже рядом с целью, такой снаряд разносил её в пух и прах.
Тренируя людей Джилиленда, Шарп раздражённо думал, что в его жизни это самая бессмысленная трата времени, потому что взаимодействие с пехотой – последнее, в чем нуждаются ракетчики.
Впрочем, имелась у изобретения Конгрива своя, завораживающая математика. В обычную батарею входило шесть орудий, обслуживаемых ста семьюдесятью двумя канонирами на ста шестидесяти лошадях. В минуту такая батарея производила двадцать выстрелов.
Ракетчики при том же количестве коней и обслуги выпускали в минуту девяносто зарядов. Полный боекомплект в тысячу четыреста ракет выстреливался за четверть часа – несбыточная мечта для любого пушкаря. Сверхоружие, если бы не одно прискорбное обстоятельство. Из двенадцати пушечных выстрелов с пятисот шагов цель поражали, в среднем, десять. Джилиленд прыгал от радости, если из пятидесяти пущенных ракет хоть одна просверкивала вблизи мишени.
Шарп убрал (в который раз за эти дни?) своих парней, охраняющих ракетчиков, с линии огня. Прайс махнул с дальнего края долины: «Готово, сэр!» Шарп посмотрел на Джилиленда и дал отмашку: «Огонь!» Выстреливалось двадцать малых ракет. Каждая лежала на низком открытом лотке у самой земли. Канониры поднесли к фитилям огонь, и два десятка снарядов почти одновременно рванулись вперёд. Вой наполнил долину, заглушая восторженное улюлюканье солдат Шарпа. Ракеты набирали скорость, волоча за собой дымно-искряные хвосты, от которых вспыхивала бурая ломкая трава.
Один из снарядов задел в полёте почву, палка сломалась, и он уткнулся в грунт, выбросив чадное облако огня и копоти. Другая ракета вильнула вправо, столкнулась с товаркой, обе канули в заросли. Лишь две летели по прямой, остальные описывали сложные узоры. Одна вдруг свечкой взмыла в небо, всё выше и выше вонзаясь в слепящую солнцем синеву. На миг Шарп отвёл глаза, а, когда вновь взглянул, ракета уже изменила направление и с удвоенной скоростью мчалась вниз, к запустившим её людям.
– Спасайтесь, олухи! – заорал Шарп.
Сзади взахлёб хохотал забывший об Адрадосе Харпер.
Лошади ржали и бились на привязях, артиллеристы метались в панике. Капитан Джилиленд, к чести его, присутствия духа не потерял. Две-три команды, отданные резким пронзительным голосом, и порядок был восстановлен. Солдаты бросились ничком на землю, закрыв руками затылок. Завывая, как потерянная душа, ракета с маху врезалась в грунт, никого, по счастью, не задев. Направляющий шест дрожал. Его лизали синие язычки пламени, выбивающиеся из покорёженной тубы.
Харпер шумно утёр проступившие от смеха слёзы: «Спаси, Господи, Ирландию!»
Шарп его веселья не разделял:
– С прочими ракетами что?
Сержант Хакфилд флегматично послюнявил кончик карандаша и сделал метку в блокноте: