– Труд и терпение, сэр. Ежедневный труд.
Стрелок принял штык обратно и бережно опустил его в ножны.
Его товарищ ухмыльнулся Шарпу:
– Тейлор каждый год получает новый штык, сэр. Старый стачивает. Вы его винтовку не видели?
Тейлор, похоже, привыкший к беззлобным подтруниваниям сослуживцев, так же молча передал офицеру винтовку.
В неё было вложено не меньше труда, чем в штык. Деревянные части прямо светились от регулярной полировки. Защитная скоба была подогнута, оставляя позади спускового крючка узкую щель. На прикладе, там, где его касается щека стрелка во время выстрела, красовалась самодельная кожаная накладка. Шарп оттянул курок, проверив, не заряжено ли оружие. Курок шёл назад мягко и ринулся вперёд, стоило Шарпу лишь притронуться к спуску. Жилистый одобрительно кивнул:
– Я его чуток усовершенствовал, сэр.
Шарп вернул ему винтовку. Выговором Тейлор напомнил ему майора Лероя из Южно-Эссекского.
– Вы – американец, Тейлор?
– Да, сэр.
– Лоялист? (Лоялисты – сторонники Англии во время мятежа 1775-1783 гг, в результате которого появились на свет США. Прим. пер.)
– Нет, сэр. Беглец. – словоохотливостью Тейлор не отличался.
– Беглец? Откуда?
– С торгового судна, сэр. Во время стоянки в Лиссабоне.
– Грохнул капитана, сэр! – восхищённо сообщил Шарпу другой стрелок.
Майор взглянул на Тейлора. Тот неопределённо поднял брови, как бы говоря: что было, то было.
– Где вы жили в Америке, Тейлор?
С ответом американец не спешил:
– Теннеси, сэр.
– Никогда не слышал. Мы воюем с Соединёнными Штатами, вас это не смущает?
– Нет, сэр. – из интонации американца следовало, что конфликт между его родиной и Англией – их личное дело, к Тейлору никакого отношения не имеющее, – Болтают, будто у вас в роте, сэр, есть парень, считающий, что умеет метко стрелять?
Речь, вероятно, шла о Дэниеле Хэгмене, лучшем стрелке Южно-Эссекского.
– Есть такой.
– Передайте ему, сэр, что Томас Тейлор попадает в цель с двухсот шагов.
– Хэгмен тоже.
Впервые невозмутимое лицо американца оживилось:
– С двухсот шагов, сэр, я залеплю ему пулю в любой из глаз, на выбор!
Ни тени сомнения в собственном мастерстве, и это пришлось по душе Шарпу. Подчинённый вроде Тейлора – не подарок для командира, но таковы были все стрелки: специалисты, гордые до заносчивости, элита. В отличие от армейских подразделений, где во главу угла ставилось слепое послушание, в стрелковых полках всё строилось на доверии и взаимопонимании между офицером и его солдатами.
В стрелках Шарп не сомневался. Тревожило его другое: мало того, что он понятия не имел, сколько людей Потофе охраняет монастырь, ещё и надежда на их пьянство слабела по мере приближения назначенного часа.
Вечер Сочельника. Тучи тяжёлой плотной шторой отгородили землю от небес. На родине в церквях пели гимны: «…Вышний Престол, куда ангелов сонм наши возносит мольбы…» Текст Шарп помнил ещё с приютских времён. «Грешным прощение дарит Господь, дарит земле благодать…» Не сегодня. Нынешней ночью не будет грешным прощения, лишь сабли, пули и смерть. И благодати не будет сегодня места у Врат Господа. Будет кровь, боль и злоба. Волна ожесточения захлестнула Шарпа. Ради несчастной клеймёной беглянки, молил он, ради жён Дюбретона и Фартингдейла, ради всех жён, матерей, дочерей, томящихся там, в монастыре, пусть скорее придёт ночь, ночь возмездия, а не прощения.
Тьма окутывала землю. Волки выли на скалах. Западный ветер пронизывал до костей. Солдаты в зелёных куртках ждали. Тела их била дрожь, но сердца пылали местью и жаждой крови.
Глава 8
Мгла была бездонной, как в канун сотворения мира: ни луны, ни звёзд. Даже линия горизонта не просматривалась. Похолодало. Усилился ветер.
Так как сам Шарп шёл с ударной группой, остальную часть отряда он вверил заботам капитана Фредериксона. Гарри Прайс должен был караулить снаружи монастыря и прикрыть их отход в случае неудачи.
Высунувшись из оврага, Шарп вглядывался в темноту до рези в глазах, и страхи, один нелепей другого, терзали его, будто стая голодных волков. Что, если в этой чёртовой темени он потеряет ориентир, и они заблудятся самым глупейшим образом? Или, как порой бывает, найдётся остолоп, которого не только понесёт в атаку с заряженной, вопреки запрету, винтовкой, но ещё и угораздит споткнуться на кочке и переполошить округу случайным выстрелом? Шарп гнал от себя прочь эти проклятые вопросы, но вместо них в голову лезли новые. А вдруг заложниц перевели в другое место? Или вовсе убили? Чтобы отвлечься, Шарп заставил себя думать о леди Фартингдейл. Какая она? Женщине, полюбившей субчика вроде сэра Огастеса, Шарп, наверно, покажется кровожадным дикарём.
Строчка из рождественского хорала вертелась на задворках сознания: «Грешным – прощение…» Прощение? Не сегодня.
Шарп собирался идти в полночь, но во тьме, густой, как дёготь, ни Фредериксон, ни другой счастливый обладатель часов не разглядел бы циферблата. Температура падала, люди могли совсем закоченеть, поэтому майор решил выступить раньше срока.
Покинув расщелину, отряд брёл по заросшему приземистыми колючими деревцами склону, что возвышался над монастырём с севера. Вспомнив свою недавнюю боязнь заблудиться, Шарп усмехнулся: уж это им не грозило. Вне лощины мрак оказался не столь однородным. Край долины впереди подсвечивало рассеянное зарево горящих внизу огней. Теперь Шарпа начало тревожить иное: не окажется ли склон впереди слишком обрывистым для спуска ко входу в монастырь?
Солдаты шли в бой налегке – только оружие и боеприпасы. Рюкзаки, сумки, одеяла, фляги – всё было сложено на дне оврага. До утра. Серые шинели стрелки тоже снимут перед атакой. Сегодняшней ночью ничто не должно скрывать зелёную форму, ведь она – опознавательный знак. Прощение грешным.
Шум впереди заставил Шарпа приостановиться. От мысли о секрете, выставленном дезертирами у края спуска, бросило в пот. Но нет. Рёв, пьяные выкрики, гогот. Рождество.
Ничего не скажешь, выбрал же сын Божий времечко народиться на свет, думал Шарп. Середина зимы. Запасы еды переполовинены. Волки подбираются ближе к человеческому жилью. Может, конечно, в Палестине потеплей, и пастухи, лицезря ангелов, не беспокоились насчёт хищников, рыщущих вокруг, да только зима, она и в Палестине зима. Та же Испания Шарпу всегда представлялась жаркой, как печка. Так оно и было летом, когда солнце выжигало равнины дотла, но лето сменялось осенью, а осень вела зиму, стылую, морозную. Каково лежать сейчас в яслях, где гуляют сквозняки, задувающие в щели между досками?
Маленький отряд достиг края долины. Косогор был не столь пологим, как хотелось бы, но, с учётом растительности, за которую можно цепляться, позволял спуститься к монастырю без риска сломать шею. Монастырь, деревня, сторожевая башня и форт сверкали огнями. Настороживший Шарпа гам, свидетельствовавший о бурном праздновании, шёл оттуда. Во дворе замка видны были шаткие силуэты резвящихся вокруг костров негодяев.
Майор повернулся к стрелкам и шёпотом скомандовал:
– По порядку рассчитайсь!
– Первый!
Харпер.
– Второй!
Росснер, сержант-немец.
– Третий!
Томас Тейлор.
Приблизился Фредериксон. Он молча прислушивался к перекличке. Никто не отстал. Шарп тронул одноокого за плечо и указал вниз:
– Ждите сигнала там, в кустах.
Фредериксон кивнул. От обозначенного Шарпом места, где поросль редела, но была ещё достаточно густой, чтобы скрыть вторую группу, расстояние до двери монастыря составляло около пятидесяти метров. Фредериксон должен был последовать за штурмовой командой спустя пятнадцать минут, если до того из пределов обители не донесётся выстрел из семистволки Харпера или трескотня мушкетов, означающая, что дезертиры сумели организовать отпор (отдельные выстрелы не стоило принимать во внимание. Праздник…Спиртное.)
Фредериксона и в сумраке трудно было бы с кем-то спутать. Выдавала повязка на глазу.
– Как настрой, капитан?
– Ребятам не терпится повеселиться, сэр.
Майор повёл своё крохотное войско вниз. На миг запнувшись, он бросил мимолётный взгляд вправо. Скопление светлячков, похожее на выгнутую алую звезду – далёкая Португалия, и череда огоньков чуть ближе – граница.
Спуск был крутым. Сыплющаяся с неба мокрая взвесь с помощью морозца превращала униформу в подобие холодного панциря и оковывала ледяной бронёй каждый камешек, каждую песчинку на склоне. Кто-то из стрелков поскользнулся и кубарем скатился в колючие дебри у подножия. Все обмерли. Громко трещали ветки, пока бедняга, ругаясь шёпотом, выпутывался из их шипастых объятий.
Из-за полуоткрытой монастырской двери выбивалась полоска света. Внутри гуляли чересчур громко, чтобы обращать внимание на то, что творится снаружи. Женские голоса мешались с мужскими, хохот с визгом, однажды зазвенело разбитое стекло. Шарп брёл вниз, осторожно переставляя ступни. Сердце грело предвкушение скорой отплаты за унижение первой поездки сюда.
Вдруг дверь распахнулась полностью. Шарп застыл, и его стрелки позади тоже. На крыльце появились два дезертира. Один из них, очевидно, часовой, не особенно церемонясь, вышвырнул второго на дорогу. Тот встал на четвереньки и начал блевать, перекрыв ненадолго звуки веселья, доносящиеся из обители. Мороз донимал караульного, он притоптывал, дышал в сложенные ладошки. Опустошив желудок, пьяный поднялся на ноги и нетвёрдо поплёлся обратно. Парочка скрылась за дверью.
Откос стал более пологим и Шарп рискнул оглянуться. Боже! Как их можно было не заметить?! На каменистом косогоре отряд был, как на ладони. Тем не менее, ни в монастыре, ни в долине никто не всполошился. Рождественское волшебство действовало.
Убедившись, что все спустились, майор подозвал двух стрелков, Тейлора и Белла.
– Сэр?
– Ни пуха, ни пера!
– К чёрту, сэр!
Тейлору и Беллу Шарп вынужден был поручить обезвреживание караульных. Именно вынужден, потому что охотнее сделал бы это сам с Харпером, но часовые могли опознать их с ирландцем.