– Горстка французской кавалерии и пехоты! Не делайте из мухи слона, Шарп!
С этими словами Фартингдейл удалился к себе в комнаты, те самые, что до него облюбовал Потофе, и стрелок успел мимоходом заметить Жозефину, наслаждающуюся закатом на пристроенном кем-то из прежних владельцев замка балконе.
Спустившись во двор, Шарп велел согреть воды. Сняв зелёную куртку, он опустил помочи рейтузов и стянул с себя пропотевшую рубаху. Дэниел Хэгмен беззубо улыбнулся командиру и поднял его куртку:
– Почистить, сэр?
– Я сам, Дэн.
– Помози, Господи, вы – тот ещё майор, сэр!
Хэгмен был старше всех в роте Шарпа. Ему было около пятидесяти. Возраст, опыт и мастерство давали ветерану право на некоторую фамильярность в общении с командиром.
– Вы идёте харчиться по-благородному, сэр. Вам нельзя выглядеть, как трубочист. – рассуждал Хэгмен, оттирая пятнышко крови, – Благородные, они простоты не любят, сэр.
Шарп ухмыльнулся. Из брючного кармана он достал бритву, раскрыл и с неудовольствием осмотрел сточенное лезвие. Надо бы новую. Слегка подправив её на голенище, майор намочил лицо и, не заморачиваясь поисками мыла, начал бриться.
– Винтовка моя у тебя, Дэн?
– У меня, сэр. Вернуть?
– Нет, раз я «иду харчиться по-благородному»
– Благородные едят ножом и вилкой, сэр. Вас тоже заставят.
– Заставят, Дэн.
– Сквайр наш, тот без вилки ни-ни, ни кусочка.
Родом Хэгмен был из Чешира, где браконьерствовал потихоньку, пока не попался егерям этого самого сквайра. Так Хэгмен оказался в армии.
– А по мне, сэр, кабы Господь хотел, чтобы я ел вилкой, Он не оснастил бы меня пальцами.
Фузилёры набрали в конюшне соломы и развели костёр, неожиданно подчеркнувший сгущающиеся сумерки. Перед тем, как облачиться в рубашку, Шарп обтёр ею лицо. Пока он натягивал на плечи подтяжки трофейных кавалерийских лосин, Хэгмен отряхнул куртку и подал ему:
– Чище, чем от прачки, сэр.
– Спасибо, Дэн.
Перекрещивающиеся ремни, патронная сумка. Кушак, палаш. Майор Шарп во всей красе. Вмятину на кивере он выпрямил ударом кулака. Хэгмен кивнул на донжон:
– Его лордство прётся сюда. Замаял. Весь вечер гоняет нас по ступеням вверх-вниз, вверх-вниз. То ему дровишек для камина, то пожрать леди. Эта леди случаем не та, с которой вы тогда, под Талаверой… А, сэр?
– Она.
– А его лордство в курсе, что не первый седлает кобылку?
Шарп усмехнулся:
– Нет.
– Оно и правильно. Меньше знаешь, крепче спишь.
Хэгмен испарился. Появился сэр Огастес.
– Шарп!
Майора передёрнуло. Резкий голос Фартингдейла скоро будет сниться ему в кошмарах.
– Сэр?
– Выступаем в течение часа, ясно?
– Да, сэр.
– Моя благородная супруга будет сопровождать меня. Извольте довести до сведения господ офицеров, что я жду от них трезвости и скромности. Не стоит забывать о правилах приличия.
– Да, сэр.
Выразительно поднятые брови сэра Огастеса не давали усомниться в том, кому предназначалось внушение. Шарп – не джентльмен, следовательно, подвержен пьянству.
– Сэр! – прокричал караульный.
– В чём дело? – сэр Огастес поморщился. Он терпеть не мог, когда его перебивали.
– Едет французский офицер. Не один, сэр.
– Сколько их? – спросил Шарп.
– С дюжину, сэр.
Будь на то воля Шарпа, он не впустил бы французов внутрь замка, дабы не раскрывать всей ничтожности обороны. Он бы выехал к ним сам. Фартингдейл, однако, приказал часовым расступиться. Шарп спешно сделал знак ракетчикам, толпящимся у конюшни, скрыться с глаз долой. Возможно, их существование уже не было тайной для Дюбретона. Рядовые обеих сторон общались свободно, кто-то мог сболтнуть. Шарпу оставалось уповать лишь на недоверчивость вражеских солдат и на трудности перевода.
Под аркой ворот дробно простучали копыта, и во двор въехали французские драгуны с Дюбретоном во главе. Багровое солнце низко висело в небесах. Французский полковник обратился к Шарпу:
– Майор Шарп, я – ваш должник.
Лошадь шарахнулась от уголька, треснувшего в костре. Дюбретон смирил её и продолжил:
– Я пришёл вернуть вам крохотную частичку моего долга, крохотную, но, как я надеюсь, вам она придётся по душе.
Он повернулся и скомандовал драгунам. Те разъехались. Сержант Больше? был слишком огромен, чтобы чувствовать себя уютно в седле. Правую кисть сержанта обвивали сивые лохмы, лохмы Обадии Хейксвелла.
Шарп улыбнулся французскому полковнику:
– Спасибо, сэр!
Обадия Хейксвелл выглядел убого и понуро. Не помогал даже краденый полковничий мундир. Больше? кивнул, приветствуя Шарпа, стряхнул с руки седые космы и толчком сапога послал желторожего вперёд.
Настал миг торжества Шарпа. Миг, которого стрелок ждал девятнадцать лет. Девятнадцать лет лютой неутолимой ненависти. И вот враг в его власти! Обадия Хейксвелл. Жёлтая образина трясётся на неестественно длинной шее, голубые буркалы стреляют по сторонам в поисках лазейки для бегства. Шарп медленно шагнул к нему, и глазки дёрнулись в его сторону, потому что тишину нарушил скрежет лезвия, извлекаемого из ножен.
Шарп зло ухмыльнулся:
– Рядовой Хейксвелл. Ты уже не сержант, знаешь об этом?
Седая башка дёрнулась, глазки моргнули.
– Смирно!
Десятилетия солдатчины крепко въелись в Хейксвелла: его уродливое тело машинально приняло стойку, руки сами легли по швам. В ту же секунду, поймав отблеск садящегося солнца, длинный палаш взметнулся к его горлу. Шарп держал клинок в вытянутой руке, остриём касаясь адамова яблока разжалованного сержанта. Тишина.
Напряжение, исходящее от двух мужчин, ощутили все, кто находился во дворе. Фузилёры, стрелки забыли о своих делах, замерли, глядя на странную пару.
Оцепенение не тронуло лишь Фартингдейла. Сэр Огастес выбежал вперёд. Его взгляд приковал палаш. Полковнику уже мерещилась кровь, хлещущая на брусчатку.
– Что вы удумали, Шарп?
Шарп отчеканил, не сводя холодного взора с Хейксвелла:
– Думаю заживо содрать с ублюдка шкуру, сэр.
Фартингдейл смотрел на Шарпа. Свет заходящего солнца подчёркивал шрам на лице стрелка, лице жёстком, непреклонном и пугающем до дрожи в коленях. Ледяной, расчетливой смертью веяло от этого лица, и полковника проняло. Оробев, он некоторое время не мог вымолвить ни слова, а, когда решился протестовать, голос был дрожащим и звучал жалко даже для его собственных ушей:
– Его же будут судить, Шарп… Его не надо убивать…
– Я не сказал, что убью его. Я обдеру его заживо. Слыхал, Обадия? Я не убью тебя.
Шарп заговорил громче:
– Перед вами человек, которого нельзя убить! Вы слышали о нём, и вот он здесь! Обадия Хейксвелл! И скоро вы станете свидетелями чуда! Человек, которого нельзя убить, сдохнет! Но не здесь и не сейчас. Чудо свершит расстрельная команда!
Неуклюжее лезвие не двигалось. Французские драгуны переглянулись. Чтобы легко обходиться с увесистым палашом, требовалось длительно упражнять правую руку в позиции, подобной той, в которой стоял Шарп. Кавалеристов впечатлила сила человека, держащего тяжёлый клинок на вытянутой руке столь долго и столь неподвижно.
Хейксвелл кашлянул. Смерть опять обошла его стороной. Он покосился на Фартингдейла:
– Разрешите обратиться, сэр.
Фартингдейл кивнул. Обадия сморщил харю в ухмылке. Узкое зеркало клинка отбрасывало на его жёлтую образину блики пламени костра и последних лучей светила.
– Всем сердцем желаю правосудия, сэр. Трибунала, то есть, сэр. Вы, сэр, сразу видать, джентльмен, сэр. Самый, что ни на есть, сэр.
Он был донельзя подобострастен. А сэр Огастес был донельзя польщён. Наконец, нашёлся кто-то, кто понимает, как следует обращаться к представителю высшего сословия:
– Я обещаю вам скорый и справедливый суд.
– Спасибо, сэр, да. Спасибо.
Хейксвелл дёрнулся к Фартингдейлу, но остриё палаша всё ещё щекотало ему кадык.
– Мистер Шарп! Отведите его к остальным военнопленным.
Фартингдейл, полагавший, что перехватил инициативу, вновь обрёл обычную для него спесь.
– А как же, сэр. А как же? – Шарп сверлил Хейксвелла взглядом, – Что за форма на тебе, рядовой?
– Форма, сэр? – с деланным удивлением Обадия осмотрел свой мундир, – Ах, эта? Я нашёл её, сэр, нашёл, ей-богу!
– Ты что, полковник?
– Нет, сэр, нет! – Хейксвелл косился на Фартингдейла, пытаясь обаять его щербатой улыбкой, – Меня заставили надеть её, сэр. Силой заставили, сэр. После того, как вынудили к ним присоединиться, сэр!
– Ты запятнал свою форму мерзкими преступлениями. Ты недостоин носить её, ведь так?
– Так, сэр! Да-да, сэр. Как вам угодно, сэр.
– Угодно, Обадия, угодно. – Мстительная усмешка растянула губы Шарпа, – Скидывай её.
Дюбретон, смеясь, перевёл последние реплики Хейксвелла и Шарпа товарищам. Те встретили перевод смешками и придвинулись к передним лукам сёдел.
– Сэр! – Хейксвелл воззвал к Фартингдейлу, но кончик палаша больно впился в горло.
– Раздевайся, ублюдок!
– Шарп!
– Раздевайся, кому сказал! Ну же!
Быстрое движение лезвия. Вспоротая кожа вокруг кадыка набухла и прорвалась кровавой капелью. Грузный детина развязал офицерский кушак, сбросил ремни. Пустые ножны звякнули о брусчатку. Комом упал красный мундир.
– Брюки и обувь, рядовой.
Фартингдейл возмутился:
– Шарп! Леди Фартингдейл смотрит! Прекратите!
Взгляд Хейксвелла устремился к балкону, откуда за происходящим наблюдала Жозефина. Шарп холодно отрезал:
– Если леди Фартингдейл не нравится, она может уйти с балкона, сэр. Этот человек позорит свою форму, свою родину, свой полк. В данный момент я могу спасти от поругания только одно из перечисленного. Раздевайся!
Хейксвелл сел на землю, снял сапоги; встал, спустил штаны и отшвырнул их ногой. Его била мелкая дрожь. Тонкая длинная рубаха, застёгнутая от шеи до колен, не спасала от холода. Солнце скрылось за западной стеной.
– Раздевайся, ну!