Он ничего не видел, но слышал шум борьбы. Один из его людей выпалил из мушкета и в свете огня от выстрела капитан увидел падающие фигуры, капающую с лезвий кровь и почувствовал ее запах. Лезвия входили в тела с чмокающим звуком, сталь скрежетала по костям, люди тяжело вздыхали, затем в этой резне наступила передышка.
— Первый, — прошептал Фредриксон, стоя коленом на капитане.
— Второй, — прошипел Харпер.
— Третий, — сказал немец из Майнца, который вел счет убитым французам.
— Четвертый, — продолжил Томас Тэйлор.
— Пятый, — это сказал юноша, известный тем, что зарезал свою мать в Бедфорде и бежал в армию до того, как закон его смог настигнуть.
— Шестой, — сказал завербованный в Саламанке испанец, пополнивший ряды британцев, прореженные за эту войну. Счет дошел до тринадцати. Все люди Фредриксона были живы, никого не ранили, а из французов уцелел только капитан.
Капитан, чувствуя, что проявил недостаточно мужества, опустил руку к ремню, где висел его пистолет. Нож вжался ему в горло. — Не шевелись, — сказал голос. Капитан замер.
Фредриксон свободной рукой нащупал пистолет и саблю, и снял их с капитана. Он засунул пистолет себе в карман, затем ножом срезал с француза его сумку с амуницией. Стрелки обшаривали патронные сумки мертвых французов. Французские мушкетные пули имели меньший калибр, чем британские, и ими можно было стрелять из британского оружия, а вот британские пули французы использовать не могли.
— Полковой старший сержант Харпер! — Фредриксон отодвинулся от своего пленника. — Отведи ублюдка в форт. — Милашка Вильям, не заботясь от правилах ведения войны, в первую очередь заткнул кляпом рот офицера. — Томми? Джон? Пойдете с мистером Харпером, — Фредриксон позаботился о том, чтобы почтение согласно его званию полкового старшего сержанта.
Через двадцать минут французского офицера втащили на веревке на стену, за ним последовали девять драгоценных сумок с боеприпасами, и еще через десять минут Харпер с эскортом вернулись к Фредриксону. Они обозначили себя криком козодоя, им ответили также, и затем они направились к востоку, где находилась еще одна группа французов.
— Он говорит, сэр, — лейтенант Фитч выступал в качестве переводчика, — что ночью атаки не будет.
— Да ну, — Шарп взглянул на захваченного француза, который трясся в углу комнаты.
Шарп бы его за это не осудил. Капитана привели допрашивать в комнату, отведенную под хирургический кабинет, и он вполне мог поверить, что все эти клещи, пилы, всяческие штыри и прочие лезвия предназначены для него. Котелок с кипящей, пузырящейся смолой тоже не способствовал спокойствию капитана Майерона.
— Спросите его, кто ими командует, — приказал Шарп. Он краем уха вслушивался в разговор, попутно осматривая вещи капитана. Великолепные часы с резной серебряной крышкой, благодаря которым Шарп узнал, что уже четверть четвертого. Связка писем, перевязанных зеленой тесьмой, все из Реймса и подписанные Жанеттой. С миниатюры в кожаной оплетке кокетливо улыбалась девушка, вероятно, та самая Жанетта. Носовой платок, перочинный нож, три грецких ореха, грязные ложка с вилкой, бутылочка бренди, огрызок карандаша и карандашный же портрет девушки, подписанный Мари. С обратной стороны портрета приклеены несколько засохших цветов и подпись "С любовью от Мари".
— Кальве, — сказал Фитч. — Генерал Кальве.
— Никогда о нем не слышал. Спросите его, правда ли, что Бордо восстало против Наполеона?
Вопрос вызвал долгий негодующий ответ, который Фитч коротко перевел.
— Нет.
Шарп не был удивлен, но продолжал допытываться дальше.
— Спросите его, были ли недавно в городе какие-нибудь неприятности?
Капитан Майерон, вздрогнув от громкого хлопнувшего пузырька кипящей в котелке смолы, сказал, что были какие-то небольшие волнения на рождество, но никаких политических волнений, кроме обычного брюзжания торговцев, недовольных блокадой. Нет, гарнизон не восстал. Нет, он не считает, что население готово восстать против Императора. Он пожал плечами и повторил последнюю фразу.
Шарп выслушал ответ и начал понимать степень вероломства де Макерра. Хоган в своем лихорадочном бормотании, произнес это имя вместе с именем Пьера Дюко, и Шарп заподозрил, что он является жертвой интриги хитроумного француза.
Или не он? В эти последние несколько часов, наедине с мыслями, Шарп начал понимать, что замысел более глубок. Почему Веллингтон позволил таким людям, как Вигрэм и Бэмпфилд разработать и осуществить столь грандиозную схему вторжения? Ни штабной полковник, ни флотский капитан не имели достаточно полномочий, чтобы быть авторами такой авантюры, и Эльфинстоун тоже не мог, будучи в таком же звании, что и они. Достаточно было одного слова Веллингтона или адмирала Бискайской эскадры чтобы эта пара перестала строить свои планы. Почему же им позволили воплотить их в жизнь? И почему графа де Макерр услали в Бордо? Несомненно, правда в том, что Веллингтон хотел заставить французов подумать, что планируется высадка в Аркашоне. Присутствие в Аркашоне генерала Кальве означает, что в мост через Адур они не верят. Так что жертвой этого плана должен был стать не Шарп, а французы, но благодаря предательству де Макерра Шарп все равно оказался брошенным в этой полуразрушенной крепости.
Капитан Майерон, в страхе перед кипящей смолой, внезапно заговорил.
— Он спрашивает, перевел Фитч, — нельзя ли его обменять.
— На кого? — спросил Шарп. У них нет в плену никого из наших! Отдайте ему его вещи и заприте в винном погребе.
Шарп вернулся на стены и увидел там половину своих людей, которых отправил спать. Капитан Майерон сообщил, что хотя французские войска и значительно превосходят их численно, они совершенно неподготовлены и неспособны на ночную эскаладу. Француз также убедил Шарпа в том, что это не на него ловушка, а часть более грандиозного замысла. Но толку от этой уверенности не было, ибо утром французские орудия начнут стрелять, и это время уже было близко.
Сначала Фредриксон повел своих людей к востоку, затем направился на юг по маленьким лужайкам. Он ориентировался по ритмичному звуку, доносящемуся со стороны водяной мельницы.
Они остановился в тени коровника, где Харпер вырвал себе зуб. Над головой раздалось хлопанье совиных крыльев и наступила тишина, нарушаемая только звоном кирок по камню.
Фредриксон приказал своим людям укрыться, и посмотрел на мельницу. Из дверей и окон виднелся слабый свет, говоря о том, что там при свете ламп работали люди.
— Они там пушки устанавливают, — шепотом высказал свое мнение Харпер.
— Возможно.
Артиллерия за стенами мельницы будет защищена от винтовочного огня и сможет обстреливать южные и восточные стороны осажденной крепости.
Фредриксон повернул голову к деревне, куда ушла основная масса войск. Там светило множество огоньков, но никакого движения между деревней и мельницей он не заметил. Он прикинул, сколько же пикетов выставлено рядом с большим каменным зданием мельницы.
— Эрнандес!
Испанский стрелок из Саламанки появился рядом с Фредриксоном. Он двигался просто сверхъестественно тихо. Он научился тихо перемещаться, когда был еще герильеро, и капитан Фредриксон весьма ценил эту его способность. Испанец выслушал приказы капитана, улыбнулся, белые зубы контрастировали на фоне черного лица, и направился к западу. Эрнандес, знал Фредриксон, смог бы незамеченным залезть в карман к дьяволу и очистить его.
Остальные стрелки ждали двадцать минут. Французы палили с гласиса и выкрикивали ругательства, но защитники не стреляли в ответ. В деревне залаяла собака и вдруг заскулила, как если бы ее пинком заставили замолчать.
Фредриксон почуял приближение Эрнандеса раньше, чем увидел его, точнее он почуял запах крови, затем услышал два приглушенных шлепка о землю, когда Эрнандес материализовался из темноты.
— Там четыре человека на дороге от мельницы к деревне, — прошептал Эрнандес, — и еще было два стражника на мосту.
— Было?
— Si, senor, — Эрнандес жестом указал на землю, и это объяснило те два шлепка, что предваряли его возвращение.
— Ты что, отрезал им головы, Маркос? — Голос Фредриксона звучал укоризненно.
— Si, senor, — теперь они не смогут поднять тревогу.
— Это точно, — Фредриксон порадовался, что темнота скрыла от его взгляда это зрелище.
Он повел людей на юг, следуя тропе, разведанной Эрнандесом, тропа вела к мосту возле мельницы. Они даже приблизились разок настолько близко, что могли видеть очертания людей, работающих внутри. Одна группа людей ломами и кувалдами пробивала амбразуры в толстой наружной стене мельницы, а остальные очистили мельничное оборудование, чтобы освободить место для пушек.
— Там было двадцать ублюдков-лягушатников, — прошептал Эрнандес.
— А пушки?
— Я не видел.
Один из фонарей поднялся вверх, это какой-то француз решил прикурить сигару. Фредриксону показалось, что на краю мельницы он видит очертания французской полевой пушки, но сказать точнее было нельзя. Однако Фредриксон знал, что внутри работают двадцать человек, и еще четверо находятся неподалеку. У него самого было тринадцать человек, но они были стрелками. Значит, шансы равны и, помедлив секунду, Фредриксон, обнажив саблю, повел своих людей в атаку.
Генерал Кальве даже не был раздражен, скорее даже заинтересован.
— Да, он хорош! Это достойный противник. Пожалуй, я съем еще одно яйцо. — Треск винтовки и крик уведомили о том, что на северной окраине деревни высунулся еще один идиот. — Четыреста шагов! — взглянул генерал на Фавье.
— У них есть несколько снайперов, — извиняющимся тоном проговорил Фавье.
— Не понимаю, — Кальве отломил кусочек хлеба и обмакнул его в яичный желток, — почему Император не желает использовать винтовки. Мне они нравятся.
— Слишком долго заряжать, — рискнул Фавье.
— Скажите это тому бедняге, которого несут к хирургу, — Кальве пробормотал благодарность слуге, положившего на тарелку еще одно яйцо всмятку. — Где бекон?