— Не в этом суть, — напирал Лелик. — Я слышал, ты тут материальчик придумал из воды… — с этими словами он извлек из полиэтиленового кулька с изображением взбесившегося ковбоя на печальном мустанге бутылку витиеватых форм. — Вот, фирменное виски «Белая лошадь». Нечего не пожалею, все тебе отдам, но сотвори мне ткань из фирменного продукта. Это же будут такие дела, что у всех вокруг облицовка потрескается!
— Вы что — подрядились нынче облезать да трескаться? — попробовал возмутиться Тимофеев.
Но Лелик уже исчез, а «Белая лошадь» осталась.
Последним пришел правильный мужик, староста курса Николай Фомин. Он молча продвинулся на середину комнаты, сел на табурет, разглядывая всполошенного Тимофеева умными, спокойными глазами.
— Так, — зловеще проговорил Тимофеев. — А тебе что из чего сотворить?
— Мне? — слегка поразился Фомин.
— Разве ты не хочешь, чтобы все вокруг поголовно облезли?
— Ни к чему это, — рассудительно произнес Фомин. — А ты что кипятишься? Брось, не стоит… — он равнодушно скользнул взглядом по шеренге эмалированных ведер, в которых с плеском доходил сияющий акватин.
— Неужели тебе не нужен костюм из невиданного материала? — недоверчиво спросил Тимофеев, понемногу успокаиваясь.
— Так у меня же есть, — пожал плечами Фомин. — Кримпленовый, почти как новый. Не до тряпок сейчас, — промолвил он, посуровев. — Империализм в Южной Африке вон что творит…
Тимофеев с тихой радостью смотрел на друга, оттаивая душой.
Незадолго до торжественного события в комнатке Тимофеева собрались все, кому предстояло на себе испытать его новое изобретение. Было очень тесно. Тимофеев, затиснутый в угол с ведрами, походил на древнего алхимика, раздающего родным и близким философские камни.
— Согласно пожеланиям жениха, — сказал он голосом нотариуса, оглашающего завещание, — невесте вручается отрез белого акватина с целью срочного пошива из него подвенечного платья. Материал содержит особые антиникотинные присадки, способные вызвать его разрушение в случае употребления невестой табачных изделий в период ношения упомянутого платья.
— Это что же? — возмутилась Тося. — Испарится он, что ли?
— Нет, — строго ответил Тимофеев и прибавил к этому непонятное и потому особенно странное разъяснение. — Вернется в исходное состояние.
Потрясенная Тося на время притихла.
— Согласно пожеланиям невесты, — вершил свой суд Тимофеев, — жениху вручается отрез черного акватина, содержащий присадки, которые стабилизируют материал лишь при наличии полной концентрации внимания упомянутого жениха на упомянутой невесте.
— Вах! — сказал Дима сокрушенно. — Что же мне — глаза завязать?!
— Гостю свадебного торжества товарищу Сегалу вручается отрез акватина кордовой фактуры…
— А в него что присажено? — уныло осведомился Лелик.
— Данный материал саморазрушится в случае превышения его носителем разумной для его организма дозы горячительных напитков.
— Убийца! — заорал Лелик. — Губитель фирменного продукта! Откуда ты знаешь, какая доза для меня разумна?!
— Это все знают, — неумолимо пресек его протесты Тимофеев. — Как только начнешь ржать по поводу и без повода, — значит, перебрал.
— Добро, — подал голос молчавший доселе Фомин. — А я здесь при чем?
— Ты проходишь по делу как свидетель со стороны жениха, — сообщил Тимофеев. — Тебе выделяется отрез темно-синего акватина в широкую полоску для пошива соответствующего костюма. По долгу свидетеля тебе надлежит веселиться и заражать своим весельем окружающих. Нам же известна твоя склонность к самоуглублению и серьезности. Поэтому твой акватин разрушится, если при звуках танцевальной музыки ты будешь находиться в неподвижном состоянии.
Наступила продолжительная пауза, внезапно сменившаяся всеобщим взрывом.
— Ну уж нет! — хором вскричали Тося, Дима и Лелик.
— Баловство, — сурово произнес Фомин.
И лишь девушка Света, которой с ее бирюзовым в переливах материалом ничего не угрожало, восхищенно спросила:
— Как тебе все это удалось, Витенька?
— Секрет производства, — порозовев от удовольствия, ответил Тимофеев.
На самом же деле вряд ли смог бы он внятно объяснить, какими лабиринтами блуждала его творческая интуиция в поисках этих невероятных присадок к обычной воде. Впрочем, чтобы реализовать весь диапазон действия легированного акватина, оказалось достаточным перебрать содержимое одной лишь полки с бытовой химией в магазине хозтовары.
— Возьмешь, — жестко сказала Тося, глядя в глаза вулканизирующему Диме.
— Возьму, — с натугой согласился тот. — Но и ты!..
— И я, — печально промолвила Тося, закуривая и отгоняя ладошкой дым от мирно лежащего у нее на коленях алмазно-белого отреза.
Что касается Лелика, то он сразу принял решение поломаться, но взять, потому что ни у кого в городе и области не было такой роскошной кордовой ткани, по фактуре напоминавшей кожу необъезженного мустанга. Тем более что ни сам Лелик, ни его знакомые в жизни еще не видели ни одного мустанга.
Тимофееву же было просто радостно. Во-первых, от того, что ему удалось достичь желаемого эффекта и удовлетворить всех. А во-вторых, теперь он мог с чувством исполненного долга возобновить поиски могилы Атея.
И пришел этот день, которого ждали все, независимо от тех помыслов и надежд, что они связывали с ним. Такие дни всегда становятся событием для окружающих. В данном же случае событие предвиделось особенно значительным: это была первая свадьба между сокурсниками в преддверии распределения, и многим хотелось увидеть, как это делается.
В комнату Тимофеева впорхнула девушка Света, и на блеклых стенах заиграли яркие блики от ее платья колдовской красоты.
— Опаздываем, Витенька! — прощебетала она, сияющая, похожая не то на диковинный цветок, не то на тропическую птичку колибри.
Ее радостному взору предстал народный умелец, облаченный в строгий, местами проутюженный костюм-тройку, при галстуке экзотической расцветки. В состоянии полной прострации он сидел в углу, заваленный пустыми ведрами и пластиковыми пузырьками из-под бытовой химии.
— Что с тобой, милый? — опешила Света.
— Присадки, — выдохнул Тимофеев голосом духа из подземелья старинного замка. — Перепутал…
Ноги у девушки подкосились.
— О ужас! — воскликнула она. — Что же будет?
— Снится мне царь Атей, — потерянно бормотал Тимофеев, бездумно хватая и тут же роняя тюбики с облезлыми надписями. — Рожа довольная… «Не видать, говорит, тебе могильника моего как своих ушей! Совсем уже было ты его нащупал, а не успеешь. Убьют тебя нынче. В ведре утопят!» Проснулся я, давай разбираться, — так и есть! Кто же знал?.. Нужен был «Блеск», а я взял «Лоск»…
— Ты хотя бы знаешь, кому что досталось? — допытывалась девушка.
— В том-то и беда, что нет!
— Надо их спасать, — твердо сказала Света. — Бежим туда!
— Да, конечно, — лепетал Тимофеев, выбираясь из угла. — Бить будут, разумеется… Но за все надо расплачиваться… Ты же останешься здесь, потому что… я не уверен, что какая-нибудь присадка не досталась тебе!
Света обессиленно опустилась на диван.
Когда Тимофеев ворвался в вестибюль молодежного кафе, он понял, что опоздал. Его уже ждали. В пространстве, ограниченном бетонными стенами и зеркалами, куда долетали звуки нечеловеческой музыки из зала, перемежающиеся топотом и криками гостей, загнанным тигром метался Николай Фомин. Он был одет в великолепный темно-синий в широкую полоску, как у артиста Кикабидзе, костюм, сидевший на его тренированном, нестандартного силуэта, теле подобно мешку для перевозки сыпучих грузов. Фомин дожевывал вторую пачку «Беломора» и время от времени опасливо косился в зал.
— Пойдем, — коротко сказал он, сцепив железные пальцы на запястье горе-изобретателя.
— Что?.. — жалко спрашивал влекомый в подсобные помещения Тимофеев. — Говори, не томи душу!
— Сам увидишь, — пообещал Фомин.
В кабинете заведующего производством была картинка. Нетрезвый Лелик Сегал, в супермодном костюмчике, возлежал в кресле и хохотал, указывая неверным пальцем на сидевшую рядом молодую супружескую пару. Дима и Тося, напротив, плакали, передавая друг дружке сигарету. На Диме были клетчатые трусики и галстук, а на Тосе — фата и беленькое бикини. Супруги были влажны, словно только что вернулись с пляжа.
— Изверг! — простонала Тося и погрозила Тимофееву наманикюренным кулачком. — Что ты с нами сделал?
— Держите меня! — раненым кабаном вскинулся Дима. — Я его зарежу! — И он стал искать, чем бы зарезать Тимофеева, но не нашел.
— Это самый простой выход, — задумчиво промолвил Фомин. — Да и успеется. Для начала пусть объяснит, что произошло.
— Ребята, — горестно сказал Тимофеев. — Я перепутал присадки. Делайте со мной что хотите, я негодяй… Только передайте Свете, что я любил ее, и пусть она будет счастлива.
Лицо Тоси, разлинованное потеками французской туши, прояснилось.
— Оставьте его, — властно распорядилась она. — Пусть живет!
— Но почему?! — убивался Дима. — Я сижу тихо, гляжу только на жену. Все пьют — я сижу и гляжу. Играет музыка, все плясать пошли — я сижу и гляжу. И вдруг…
— Тебе досталась моя присадка, — мрачно сообщил Фомин.
— А я-то, я! — вскричала Тося. — Все утро, весь день — ни единой сигареточки, в мыслях только одно: «Держись, Антонина, завтра и отыграешься!..» А рядом мой Димуля, мокрый, несчастный, до того мне его жалко, стало, облезть можно…
— И облезла! — захохотал Лелик. — В смысле потекла!..
— Присадка для Димы, — прокомментировал Фомин. — Однако почему ничего не делается мне и этому клоуну?
Тимофеев молча отнял у Фомина дымящуюся папироску, с отвращением затянулся и выдохнул на корчащегося Лелика облако едкого дыма. Раздалось бульканье, плеск, и пляжная компания количественно возросла. Лелик с трудом поднес к лицу мокрую руку, тщательно прицелился и лизнул ладонь.
— Виски! — сообщил он и залился жизнерадостным смехом. — Фирменное!