sólar hjalms á dœmistóli».
«Михаил взвешивает, умудренный, то, что кажется сделанным неверно, и все хорошее; потом властитель шлема солнца (=Бог) разделяет людей на судном престоле».
(Пер. И. Г. Матюшиной. Цит. по кн.: Гуревич, Матюшина 2000. С. 615)
И. Г. Матюшина, исследовавшая трансформацию образа Христа в скальдических стихах, отмечает существенную перемену, произошедшую в христианской скальдике в это время: «Если в ранних христианских произведениях Христос изображался как могучий герой, одержавший победы над языческими богами и завоевавший Норвегию и Исландию, то в кеннингах Арнора подчеркивается, что Бог правит небесами и властвует над миром» (Гуревич, Матюшина 2000. С. 603).
Именование Христа Солнцем характерно и для поздней христианской скальдики. «Песнь о Солнце», созданная в конце XIII в., также включает его в свою образную систему. Анафора «Солнце я видел» (Sol ek sjá), семь раз повторенная в поэме, эмоциально наполнена. Ее произносит умирающий человек, чувствующий, что пришел конец его существованию. В видениях, сошедших на него, пред ним предстает мир, который он покидает и который он ощущает уже чужим и холодным; он слышит, как захлопываются врата ада. Но солнце все еще освещает его, и к нему человек обращает свои слова:
39 Солнце я видел – звезду дневную,
в море скрывалось оно.
Тяжкий скрежет услышал я в ужасе:
скрипели смерти врата.
40 Солнце я видел в рунах кровавых,
не знал я большей беды,
некогда мощный, много дорог
от меня уводили жизнь.
41 Солнце я видел; и чудилось мне —
то великий Бог.
Последний раз пред ним
я склонился
медленно в мире живых.
42 Солнце я видел в сиянии ярком,
все мысли к нему обратив.
Пенился кровью поток Гьёльв
в грозном грохоте волн.
43 Солнце я видел дрожащим зраком,
полный забот и болезни.
Рвалось на части в смертной печали
сердце в моей груди.
44 Солнце я видел, с миром прощаясь,
не знал я большей беды.
Как дерево стал язык непослушный,
и остывшее тело – как лед.
45 Солнце я видел в последний раз
в тот мрачный день.
Горные воды накрыли меня,
кончились муки мои».
(Перевод М. В. Раевского. Песнь о Солнце. С. 216–217)
Сложность интерпретации образа Солнца в этой поэме, отмеченная ее исследователями, проистекает, в частности, из того, что произведение наследует двум традициям – «собственно скандинавской – эддической, мифологической, языческой, и европейской, христианской» (Матюшина 1997. С. 39). Не все художественные образы «Песни о Солнце» получили у исследователей однозначную трактовку. В отношении образа Солнца, однако, сложилось довольно устойчивое мнение: «это не только небесное светило, но и библейский символ Христа как “Солнца правды”» (Матюшина 1997. С. 42).
Широкое распространение солярной тематики в скальдической поэзии исландцев в XI–XIII вв. и устойчивые ассоциации образа Солнца с Христом, обнаруживающиеся, конечно, не только в цитированных фрагментах, но и в других произведениях, дают основания полагать, что название Heliopolis могло быть введено в сагу не в качестве конкретного географического наименования. Явная христианская тенденция «Саги об Ингваре», последовательное противопоставление в ней христиан и неверных позволяют предположить, что название «Гелиополь – Город Солнца» могло также служить символом «Града Господня – Иерусалима», христианской святыни, находившейся в период создания саги в руках мусульман, которых христиане причисляли к язычникам.
Мне хотелось бы специально подчеркнуть, что на основании этого предположения не следует делать определенного вывода о том, что реальный поход Ингвара, совершенный в середине XI столетия, должен был проходить именно по данной территории. Оно лишь показывает, каким образом в Исландии могла возникнуть ассоциация между названиями священных городов язычников – огнепоклонников в Египте и почитателей Ваала в Малой Азии – и «Городом Солнца» в период крестовых походов, когда центральным конфликтом европейской истории стало противостояние христианского и мусульманского миров. В то же время нельзя полностью исключить возможность того, что маршрут отряда Ингвара мог пролегать в направлении Средиземноморья, и в таком случае включение названия Heliopolis в сагу было обусловлено историческим сюжетом о походе Ингвара.
Иначе локализует топоним Heliopolis Д. Хофманн, который полагает, что название Гелиополь (так же как и другие упомянутые в саге топонимы – Цитополь и Сиггеум) было перенесено автором саги на русский восток. Этому, считает исследователь, безусловно, способствовало то, что стоящий в этом ряду гидроним Rauðaháf (Красное море), также упомянутый в произведении, обычно локализовался на восточном краю мира (Hofmann 1981. S. 208).
Анализируя текст саги, нельзя оставить без внимания вариант названия города Hieriopolis, употребленный в рукописи D. Это наименование, не идентифицированное исследователями (Чекин 1999. С. 278), представлено на Эбсторфской карте (вариант написания: Heriopolis), иконография и шрифт которой, согласно наблюдениям исследователей, относятся, по-видимому, к концу XIII в. (Чекин 1999. С. 137), и включено в следующий контекст:
«К западу от Кавказа город: Parthau civitas. || Правее рисунок церковного здания с колокольней и лампадой: Sepulchrum Bartholomei apostoli. || Heriopolis civitas. || Далее ковчег с Ноем и голубем: Ararath mons. || Arca Noe. || Под ковчегом, в реке, собака, поедаемая птицей. || К югу от ковчега два города: Urbs Militana. Arthxan civitas. || Между ними внизу название реки: Artex fluvius.» («Город Партау. Гробница апостола Варфоломея. Город Гиераполь. Гора Арарат. Ноев ковчег. Город Мелитена. Город Артаксата. Река Аракс». – Чекин 1999. С. 146, 151. Карта № 54).
Географическое окружение в этом описании существенно иное, чем в рассмотренном ранее, в котором упоминается г. Гелиополь: Партау – неидентифицированный город или гора в Армении (Чекин 1999. С. 214, 263), гора Арарат, город Артаксата – столица Великой Армении, располагавшаяся на левом берегу Аракса (Чекин 1999. С. 193), река Аракс. Очевидно, что название Heriopolis принадлежит Кавказскому ареалу.
Рукопись D «Саги об Ингваре», в которой встречается вариант Hieriopolis, датируется рубежом XVII–XVIII вв. или началом XVIII в. и, как и рукопись C, восходит к пергаменной рукописи A третьей четверти XV в. через промежуточную рукопись *Z неизвестного времени (см. подробнее: Введение. С. 21). Поскольку в рукописи С, так же как в А, употреблено название Heliopolis, можно определить точно, что замена этого топонима на вариант Hieriopolis произошла в период между третьей четвертью XV в. и началом XVIII в.
86…увидели они, что жители города на своих плечах вынесли их корабли к пределам города, где их можно было укрыть. – Данная фраза представляет собой почти дословный повтор описания, приведенного в тексте ранее (см. коммент. 78), однако здесь дается пояснение, с какой целью была произведена работа, – чтобы сохранить суда, которые, по-видимому, должны были простоять довольно длительное время, пока не продолжится поход. Традиционно в Скандинавии, если судно не предполагалось использовать в течение продолжительного периода времени либо между навигациями, принимались меры для его сохранения. Законодательством Норвегии, например, предусматривалось, что для каждого судна должно отводиться специальное место, где оно будет стоять (ENL. P. 193. Kap. 305); возводились специальные постройки для укрытия кораблей (ENL. P. 195. Kap. 307).
Появление этой детали еще в одном эпизоде может свидетельствовать о том, что в саге отразились реальные скандинавские традиции. Вместе с тем повтор описания подтверждает высказанное ранее предположение о том, что параллелизм мотивов и сюжетов в «Саге об Ингваре» является одной из характерных черт авторского стиля.
87Ингвар просил своих людей быть твердыми в вере и усердными в молитве. Юльв дал им один зал, и в ту зиму присматривал Ингвар за своими людьми, чтобы никто не был испорчен женщинами или другими языческими убеждениями. А когда по необходимости они все уходили, то шли они в полном вооружении и на то время запирали зал. – В построении этой части повествования использован метод композиционных и лексических повторов тех мотивов и тем, которые уже встречались ранее. Так, снова появляется мотив запрета, налагаемого Ингваром на членов своей дружины, и вновь в числе наибольших опасностей предводитель отряда называет общение с язычниками и женщинами. Ингвар обращается к своим людям с просьбой «быть благочестивыми и твердыми в вере», осознавая возможность отхода от правой веры под влиянием «убеждений язычников». Упоминание женщин в этом контексте следует, по-видимому, расценить как последовательное развитие темы «женщины как возможная причина гибели, грозящей отряду»: неоднократный повтор одной и той же мысли позволяет автору, рассказывающему о разнообразных приключениях Ингвара и его отряда в походе, концентрировать на ней внимание аудитории и постепенно вести к развязке сюжета о походе Ингвара – гибели отряда после контакта с язычницами (см.: Введение. С. 120–134). Идея настоятельной необходимости обособления христиан от язычников вновь обыгрывается автором саги, когда он упоминает о тех мерах предосторожности, которые были предприняты Ингваром, чтобы оградить своих людей от опасности: Ингвар велит своим людям, покидая зал, в котором они живут, запирать его (см. ранее, коммент. 65, 79).