Сага об Ингваре Путешественнике. Текст, перевод, комментарий — страница 4 из 48

Маршрут и датировка похода Ингвара в историографии

Сюжет «Саги об Ингваре» включает описания двух походов, отправным пунктом которых была Древняя Русь: одного, давшего название произведению, совершенного Ингваром Эймундарсоном[336], и второго, похода его сына Свейна[337], последовавшего по пути, пройденному его отцом. Скудость и неопределенность информации, содержащейся в самой саге, не позволяют однозначно локализовать маршрут. При анализе большинство исследователей были вынуждены привлекать данные рунических надписей «камней Ингвара», которые, являясь современным событию источником, дают больше возможностей для умозаключений, нежели сама сага. Вследствие этого отбирались свидетельства, содержащиеся исключительно в той части саги, которая посвящена Ингвару. История Свейна, признанная исследователями несамостоятельной и в значительной степени дублирующей первый рассказ, для уточнения маршрута похода обычно не привлекалась.

По вопросу о том, куда могла направляться экспедиция Ингвара, в историографии сформировались две точки зрения. Одна группа авторов полагает, что этим регионом были Византия и Малая Азия. Наиболее естественным путем туда был Днепр. Другие исследователи считают, что отряд продвигался в направлении Закавказья и, возможно, в мусульманские земли («Серкланд» рунических надписей), расположенные далее на восток. Достичь этих земель было легче всего по Волге.

Вопрос о датировке похода оказался не менее сложным. Рукописи саги упоминают две даты[338]: А, C и D называют 1041 г., в то время как B говорит о 1040 г. Исландские анналы, самые ранние из которых созданы в конце XIII в., под 1041 г. отмечают смерть Ингвара Путешественника[339]. Этот факт заставил исследователей сомневаться в том, что источник называет точное время завершения экспедиции. Были предложены другие варианты датировки, на обоснование которых во многом повлияли данные других дополнительных письменных памятников, привлекаемых отдельными авторами. В результате вопросы о направлении и времени совершения похода у большинства исследователей оказываются непосредственно связанными и должны рассматриваться в комплексе.

Изучение историографии показывает, что история похода Ингвара вызвала большой интерес и породила дискуссию, которую исследователи вели на протяжении длительного времени. Многие из вновь публиковавшихся работ являлись критическим анализом концепций предшественников; авторы также искали новые свидетельства и источники, которые могли бы способствовать выявлению аспектов проблемы, не обсуждавшихся ранее.

Одну из первых попыток датировать две экспедиции – Ингвара и Свейна – предпринял в 1762 г. датский ученый Нильс Брокман, который сопроводил свою публикацию текста поясняющими датами[340]. По Брокману, Ингвар пришел со своим отрядом на Русь в 1037 г., пробыл там три зимы (1037, 1038 и 1039 гг.) и весной 1039 г. отправился в плавание. В 1041 г. Ингвар умер, а завершился поход, считает Н. Брокман, в 1042 г., когда оставшиеся в живых спутники Ингвара покинули Восточную Европу.

Сын Ингвара Свейн, по мнению Н. Брокмана, оказался на Руси в 1046 г., а в 1049 г. отправился в путь по маршруту, проложенному его отцом. К 1051 г. он благополучно прибывает в Цитополь, строит там церковь в память отца, крестит народ и в 1054 г. отбывает в Свитьод. В саге также упоминается о том, что по прошествии двух лет Свейн решил вновь посетить те же места. Около 1056 г., согласно Брокману, он приходит в Гардарики, остается там до 1057 г. и начинает свое второе плавание по реке, после чего о нем больше никто не слышал.

Н. Брокман был единственным исследователем, кто выстроил свою хронологическую шкалу походов знатных свеев в Восточную Европу, опираясь исключительно на свидетельства «Саги об Ингваре». Основой для его построений, без сомнения, послужила единственная дата, приведенная в рукописи А самой «Саги об Ингваре»: «А когда Ингвар умер, была прожита одна тысяча сорок и одна зима от рождества Иисуса Христа. […] Это было через девять лет после смерти конунга Олава святого Харальдссона» («Enn þa er Ynguar andadizt, uar lidit fra burd Jhesu Christi mxl ok einn uetur. […] Þat uar niu uetrum efter fall Olafs kongs hins helga Harallz sonar»[341]), имеющаяся и в исландских анналах. Остальные даты были выведены исследователем в соответствии с указаниями на промежутки времени, прошедшие от одного события до другого, обозначенные в саге: «он пробыл там три зимы», «через два года» и т. п., однако автор не привел никаких объяснений своим датировкам. Он также оказался единственным исследователем, кто серьезно отнесся к описанному в саге походу Свейна и предложил датировки также и для него.

В своем предисловии к изданию саги и ее перевода на шведский язык Н. Брокман не ограничился лишь изложением сюжета. Он ввел этот рассказ в широкий контекст русской истории с конца IX вплоть до середины XI в. и описал пути движения скандинавов по Восточной Европе. Н. Брокман считает, что маршрут, пройденный Ингваром и его войском, сопоставим с путем норвежского конунга Харальда Прекрасноволосого – от Восточной Балтики, с остановкой на Руси, а затем до Константинополя[342].

Иной точки зрения придерживался русский историк Ф. А. Браун, мнение которого занимает заметное место в истории изучения проблемы. Браун посвятил «Саге об Ингваре» специальное исследование (опубликованное на двух языках – русском и шведском), а также суммировал свои дальнейшие наблюдения над этим текстом в работе, обобщающей информацию древнескандинавских памятников о Древней Руси. Главным источником сведений об Ингваре и его дружине для Ф. А. Брауна были рунические камни, данные которых тщательно исследованы им в статьях 1910 г.[343], а также доводы общеисторического характера. Ф. А. Браун считал сагу поздним памятником, созданным не ранее XIV в., и полагал, что она содержит мало исторических деталей. К их ограниченному числу, в частности, он отнес упомянутый в саге и в исландских анналах год смерти героя – 1041-й и сделал вывод, что датировка рунических камней с надписями, посвященными соратникам Ингвара, должна устанавливаться в соответствии с этой датой[344]. Касаясь вопроса о маршруте и направлении похода, он высказал мнение о том, что путь скандинавов мог пролегать только через Русь: отряд, пришедший в Киев к князю Ярославу и пробывший у него некоторое время, проследовал по Волге к Каспийскому морю, направляясь «в Серкланд», под которым Ф. А. Браун понимал транскаспийские земли, находившиеся под влиянием Арабского халифата[345], чтобы возобновить старые, к тому времени уже прервавшиеся торговые связи Руси с этим регионом[346]. Ф. А. Браун неоднократно подчеркивает, что, по его предположению, либо экспедиция была организована Ярославом, либо шведы получили его согласие и заручились поддержкой князя в организации своего предприятия[347].

Опубликовавший критическое издание саги Э. Ольсон полагал, что от произведения, принадлежащего к группе саг о древних временах, не следует ожидать надежной информации. Упоминающиеся в саге географические объекты, локализуемые в Сирии и Палестине, Э. Ольсон объяснил пристрастиями автора саги[348] и счел, что «Сагу об Ингваре» необходимо исследовать в совокупности с данными рунических надписей на «камнях Ингвара». Приведенную в саге и в исландских анналах дату – 1041 г. Э. Ольсон рассматривает как вполне достоверную именно потому, что она согласуется со временем установки в Центральной Швеции мемориальных камней в честь участников похода[349]. Автору, интерпретировавшему Серкланд рунических надписей как регион, населенный сарацинами-мусульманами, представляется наиболее вероятным, что маршрут экспедиции реального Ингвара пролегал по Волге в направлении Каспийского моря[350].

Рассматриваемых в данном разделе проблем коснулся Э. Вессен в своем кратком предисловии к публикации 24 надписей на «камнях Ингвара», найденных к тому времени в Швеции. Отметив, что Гардарики была территорией, откуда шведы продвигались далее либо на восток в Серкланд («мусульманские территории вокруг низовьев Волги и Каспийского моря»), либо на юг в сторону Византии и стран Средиземноморья, Э. Вессен, однако, не уточнил, как именно ему представляется маршрут Ингвара. По вопросу о дате похода, сопоставив основные рукописи саги, он высказал мнение, что в том фрагменте саги, где приводится дата, главное не числительные, а словесное описание. Указание на одиннадцать лет, разделяющих смерть конунга Олава Харальдссона в битве при Стикластадире в 1030 г. (событие, хорошо известное скандинавским авторам) и гибель Ингвара, по мнению Э. Вессена, скорее всего, является достоверным. Дата 1041 г. от Рождества Христова, на его взгляд, присутствовала в древнейшем латиноязычном тексте саги, куда, следовательно, была внесена самим автором[351].

Мнение Ф. А. Брауна и Э. Ольсона оказало влияние на концепции М. Шлаух[352] и А. Стендер-Петерсена. Со ссылкой на исследование Ф. А. Брауна он отмечает, что «шведский викинг Ингвар Путешественник, внук конунга Эйрика Победоносного и племянник Олава Шётконунга, изгнанный последним из Швеции вместе со своим братом Харальдом, прошел через Киев в сказочный Серкланд по Волге и Каспийскому морю»[353]. Датировавший поход в своей ранней работе очень широко – временем Ярослава Мудрого, – А. Стендер-Петерсен позднее пришел к наиболее распространенной среди исследователей точке зрения – 1041 г.[354]

Шведский рунолог С. Янссон уделил внимание проблеме в связи с анализом рунической надписи из Вестманланда (Vm. 1–2). Отказавшись от своего более раннего прочтения данной надписи *austr i krþum – «на восток в Гарды»[355] и иначе интерпретировав последнее слово, он предложил прочтение *austr i karuzm – «на восток в Карузм». Автор идентифицировал это географическое название с Хорезмом в Средней Азии и, рассудив, что Хорезм находится в той стране, которую скандинавы именовали Серкландом, связал эту надпись с другими надписями на «камнях Ингвара», в которых упоминается Серкланд. Все это позволило С. Янссону сделать вывод о том, что именно в Хорезме закончился поход Ингвара и его отряда[356]. Автор принял традиционную датировку похода 1041 г.[357]

Вскоре после появления работы С. Янссона в спор вступил Т. Арне, не согласившийся с его выводом. Свое прочтение надписи он аргументировал ее особенностями, в частности множественными ошибками в написании слов, в том числе и слова karusm, и высказал убеждение, что здесь имеется в виду Русь. Он подчеркнул малую вероятность того, что скандинавы в 40-х гг. XI в. могли доходить до Средней Азии: за 120 лет, прошедших после путешествия ибн Фадлана в 921/922 г., ситуация изменилась, считал Т. Арне, и проход скандинавов так далеко в Азию в это время был уже невозможен. Кроме того, он отметил, что топоним karusm – Хорезм не известен ни одному скандинавскому памятнику[358]. Т. Арне полагал, что отряд Ингвара служил при дворе византийского императора и погиб, находясь в походе в Сирии или Малой Азии либо участвуя в кампании против мусульман вне пределов Киевской Руси[359].

Новые аргументы для обосновании кавказского направления маршрута Ингвара предоставила следующая работа Э. Вессена, в которой автор уточнил свою позицию, высказанную ранее. Он более подробно останавливается на значении названия «Серкланд», которое, как он полагает, пришло в Скандинавию из Византии. Там этим словом обозначались сарацины и мусульманские народы (в частности, арабы), населявшие земли халифата, Сирии, Багдада и т. д.[360] Э. Вессен привлек к анализу ряд рунических надписей, упоминающих поездки в Иерусалим, среди которых в надписи Up. 605 в одном контексте соединены указания на направление «на восток» и топоним Иерусалим: «Ингерен, дочь Хорда, велела высечь руны по самой себе. Она отправится на восток и далее до Иерусалима. Фот высек руны». Хотя Иерусалим, как отметил Э. Вессен, в XI в., когда был воздвигнут камень для Ингерен, находился в руках неверных – сарацинов, наименование «Серкланд» никогда в рунических надписях не употреблялось применительно к Святой Земле[361]. В этой же работе Э. Вессен развернул обоснование своей позиции, не претерпевшей за более чем двадцать лет никаких изменений, по вопросу о датировке похода[362].

Устоявшиеся в историографии два мнения относительно маршрута похода к середине 1960-х – началу 1970-х гг. отразились в целом ряде обобщающих трудов, затрагивающих тему контактов Скандинавии и Древней Руси. Специально не исследуя вовлеченные в обсуждение источники, ряд авторов сочли нужным в своих работах затронуть этот вопрос.

Южноевропейская позиция зафиксирована, например, в книге Й. Брёнстеда по истории викингов. Автор анализирует ситуацию, сложившуюся в Восточной Европе в XI в., и показывает, что слияние двух русских территорий – Киева и Новгорода – в единое Древнерусское государство и введение христианства по византийскому образцу ослабило позиции шведов в Восточной Европе. Восточный торговый путь по Волге потерял свое значение вследствие падения производства серебра в Багдадском халифате. Со шведской точки зрения главным стал путь по Днепру, который вел к Черному морю и в Византию. Шведы служат у византийского императора. Они ходят в дальние походы, вплоть до Афин, о чем свидетельствуют рунические надписи, нанесенные ими на статуе льва, которая сейчас находится в Венеции. Упоминание Й. Брёнстедом в этом контексте похода Ингвара (по мнению автора, отчасти реального, отчасти вымышленного персонажа[363]), который он датирует временем около 1040 г., позволяет причислить его к сторонникам южного направления[364].

Аналогичное мнение о том, что экспедиция связана с византийским направлением (учитывая возможность дальнейшего продвижения к Иерусалиму), было высказано С. Линдквистом[365].

Большее число ученых, однако, оказалось сторонниками кавказской локализации маршрута. Исследователь эпохи викингов Г. Джоунс говорит о походе Ингвара в связи с проблемой викингской экспансии на восток. В качестве подтверждения идеи об интересе скандинавов к отдаленным мусульманским землям автор приводит информацию рунических «камней Ингвара», свидетельствующую о том, что отряд совершил поход в Серкланд, и подчеркивает неординарность данной экспедиции. «Не все путешествовали так далеко», – восклицает автор[366].

Не менее эмоционален и Т. Кендрик, который упоминает в своей книге об Ингваре, совершившем поход «вниз по всему течению Волги, сражаясь на пути, как говорит сага, с драконами, змеями и монстрами всех видов, пока наконец он не пришел в Серкланд, где он умер в 1041 г. молодым, в возрасте двадцати пяти лет», и подкрепляет свой рассказ одной из рунических надписей[367].

Л. Мюссе рассматривает поход Ингвара как одно из серии военных столкновений скандинавов с населением мусульманской Азии, произошедших из-за стремления норманнов освоить торговые пути, ведшие в Багдад или окрестности Хорезма. Гибель отряда в 1040 г., считает автор, не позволила им достичь поставленной цели[368].

Для В. Т. Пашуто, оценивавшего экспедицию Ингвара как поход «на сарацин (арабов)», существенным моментом в этой истории была косвенная связь данной группы скандинавов с Русью, являвшейся в данном случае лишь транзитной зоной[369].

В подробном исследовании истории ранних русско-скандинавских отношений Х. Эллис Дэвидсон также затронула проблему маршрута похода Ингвара. Считая сюжет саги путаным и не полностью поддающимся рациональному объяснению, автор все же полагает, что он сохранил подлинную устную традицию об экспедиции на Русь и далее вниз по Волге, целью которой была попытка восстановить утраченные торговые пути по этой реке до Каспийского моря[370]. Датой смерти Ингвара и завершения похода Х. Эллис Дэвидсон называет 1042 г.[371]

Сходным образом, как о походе по Волге, который закончился в 1041 г., говорит об истории Ингвара С. Д. Ковалевский[372].

В середине 1970-х гг. происходят существенные перемены в определении маршрута экспедиции Ингвара и ее датировки, связанные с привлечением к анализу «Саги об Ингваре» новых источников.

Шведский исследователь А. Тулин сопоставил сведения саги и арабские памятники, в частности анонимную «Историю Ширвана и Дербента», созданную, согласно В. Минорскому, в конце XI в.[373] Разделяя точку зрения большинства исследователей о том, что термин Serkland охватывает мусульманские страны, А. Тулин, однако, считает необходимым скорректировать дату 1041 г., поскольку она, скорее всего, была придумана самим автором произведения, чтобы придать ему достоверность, а затем из саги перешла в исландские анналы[374]. Он полагает, что в саге отразились набеги русов 1030 и 1033 гг. на расположенные в Юго-Восточном Прикаспии города Дербент и Ширван, находившиеся под арабским влиянием, и приходит к выводу, что свидетельства, приведенные в «Истории Ширвана и Дербента», хорошо согласуются с сообщениями саги[375].

В своей статье, полностью посвященной анализу «Саги об Ингваре», Е. А. Мельникова опирается не только на свидетельства саги и западноевропейских источников, но также на сообщения русских летописей о событиях начала 40-х гг. XI в. Касаясь вопроса о времени похода, Е. А. Мельникова согласилась с мнением, высказанным ранее А. Тулином о том, что дата 1041 г. была перенесена в исландские анналы из самой саги, в которой по разным рукописям датировка неустойчива. Автор связывает рассказ саги о походе Ингвара с событиями русской истории, в частности с единственным крупным походом этого времени с участием варягов – нападением русского войска, руководимого сыном Ярослава Мудрого Владимиром, на Византию, зафиксированным в русских летописях под 1043 г.[376] Е. А. Мельникова выявила этот сюжет в двух группах летописей, в которых он представлен как в кратком, так и в пространном изложении.

Детальный рассказ о походе Владимира Ярославича на Византию изложен в летописях, восходящих к Новгородско-Софийскому своду, – Новгородской IV и Софийской I, созданным в 30-х гг. XV в., а также поздних Воскресенской и Никоновской летописях. Б. Дорн восстановил следующий текст рассказа:

«Пакы на весну посла великий князь Ярослав сына своего Володимера на Грекы, дав ему вои многы: Варяги, Русь и воеводство поручи Вышате, Яневу отцу. И поиде Володимер на Царьград в лодиях, и прошед пороги и приидоша к Дунаю. Рекоша Русь Володимеру: “станем зде на поли”, а Варяги ркоша: “поидем в лодиях под Град”. И послуша Володимер Варяг; и от Дуная поиде Володимер в лодиях ко Царюграду. Греци же видевше, и изыдоша на море, и начаша погружати в море пелены Христовы с мощами святых и Божьим гневом возмутися море, и гром бысть велик и силен, и бысть буря велика и начаша лодия разбиваши, и разби корабли и побегоша Варязи вспять; и княжь корабль Володимеров ветр разби, и едва Иван Творимичь князя Володимера всади в свой корабль, и воеводу Ярославля. Прочии же вои Володимеровы вывержени быша на брег, числом 6000 и сташа на брезе нази, и хотяще поити в Русь, и не иде с ними никто же от дружины княжьи»[377].

В «Повести временных лет» он сохранился в лаконичном описании под 1043 г.:

«Послал Ярослав сына своего Владимира на греков и дал ему много воинов, а воеводство поручил Вышате, отцу Яня. И отправился Владимир в ладьях, и приплыл к Дунаю, и направился к Царьграду. И была буря велика, и разбила корабли русских, и княжеский корабль разбил ветер, и взял князя в корабль Иван Творимирич, воевода Ярослава. Прочих же воинов Владимировых, числом до 6000, выбросило на берег, и, когда они захотели было пойти на Русь, никто не пошел с ними из дружины княжеской. И сказал Вышата: “Я пойду с ними”. И высадился к ним с корабля, и сказал: “Если буду жив, то с ними, если погибну, то с дружиной”. И пошли, намереваясь дойти до Руси. И сообщили грекам, что море разбило ладьи руси, и послал царь, именем Мономах, за русью 14 ладей. Владимир же, увидев с дружиною своею, что идут за ними, повернув, разбил ладьи греческие и возвратился на Русь, сев на корабли свои. […]»[378].

Е. А. Мельникова допускает, что при переработке на скандинавской почве рассказа о походе русского войска произошло естественное замещение образа главного героя – Владимира Ярославича – образом Ингвара, а Владимир занял место одного из его основных приближенных[379].

В саге нашла отражение, считает Е. А. Мельникова, и истинная конечная цель похода – Константинополь, упомянутый в произведении всего один раз, в финальной части рассказа об экспедиции Ингвара. В саге говорится, что после того как спутники передали тело погибшего от болезни Ингвара королеве Силькисив, они отплыли в Швецию. Лишь Вальдимар не пожелал пойти вместе с остальными, но на одном корабле поплыл своим путем в Константинополь[380]. Именно этот город, полагает Е. А. Мельникова, был целью вышедшей из Руси флотилии. Распространившаяся в войске болезнь и смерть Ингвара заставили дружину повернуть назад. Впоследствии отряд разделился: скандинавы ушли домой в Швецию, а часть войска во главе с Вальдимаром вновь направилась к месту своего назначения – в Константинополь[381]. Дополнительным аргументом в пользу предложенной локализации, считает автор исследования, служит приведенное в саге описание греческого огня, составлявшего военную тайну византийцев и применявшегося исключительно ими[382].

Еще одним подтверждением своей точки зрения Е. А. Мельникова считает значение топонима Serkland («земля/страна сарацин») древнескандинавских источников, в частности неопределенность территории, обозначаемой этим термином в средневековых текстах. Хотя наиболее часто он используется применительно к областям в Передней Азии и Северной Африке, автор полагает, что в более раннее время «он отчетливо связывается с территорией Восточной Европы»[383], не уточняя при этом, какие ранние древнескандинавские источники имеются в виду. Дальнейшая аргументация исследовательницы строится на информации самой «Саги об Ингваре», точнее, на имеющихся в историографии интерпретациях ее сообщения о продвижении отряда Ингвара по «большой реке», в которой разные авторы видели главным образом Волгу[384]. Придя к выводу о невозможности по «неопределенным указаниям» точно назвать реку, Е. А. Мельникова тем не менее считает, что ею должна быть «одна из рек черноморского бассейна», скорее всего Днепр – это «согласовывалось бы и с маршрутом экспедиции Владимира Ярославича, который спускался по Днепру»[385].

На основании исследования пути Ингвара автор сочла локализацию Серкланда в Поволжье или Прикаспии неправомерной, в частности потому, что в древнескандинавских памятниках существуют разные интерпретации этого названия, т. е., очевидно, сами скандинавы XI в. вряд ли имели четкое представление о том, где он находился. Подкрепляя свою мысль, Е. А. Мельникова отмечает, что топоним Serkland мог применяться к областям, расположенным значительно южнее и восточнее Руси, производящим шелк, но постепенно его значение переосмыслилось: он стал «обозначать вообще все мусульманские области на юге Европы и распространился на Малую Азию и Африку»[386]. Эта же точка зрения автора нашла отражение в первом выпуске «Скандинавских рунических надписей»[387].

К кавказской версии похода Ингвара вернулся в своем труде О. Прицак. Саму «Сагу об Ингваре», которую он датирует началом XIV в., автор считает недостоверным источником. Основное внимание в том разделе работы, где затрагивается этот памятник, уделено анализу сообщений рунических надписей (в частности, Up. 513, Up. 540, Söd. 179 и Söd. 279[388]), на которых он строит свои выводы о генеалогии Ингвара.

Рассматривая вопрос о маршруте отряда и датировке похода, О. Прицак связывает его с конкретно-исторической ситуацией в Закавказье в конце 30-х – начале 40-х гг. XI в. Автор отталкивается от замечаний, сделанных Т. Арне в его статье 1947 г., в которой тот негативно отнесся к оценке С. Янссоном возможности русов в конце 30-х – начале 40-х гг. XI в. осуществить проход в Среднюю Азию. Развивая точку зрения С. Янссона, О. Прицак сослался на В. Н. Татищева[389] и привел свидетельства Никоновской летописи о том, что Ярослав ходил на ясов и взял их[390]. Поскольку, согласно О. Прицаку, маршрут Ярослава к ясам/аланам в Дарьяльское ущелье должен был пролегать по р. Терек на Северном Кавказе, это упоминание должно свидетельствовать о том, что Кавказ в это время был проходим. О. Прицак отмечает, что в 1035 г. Ярослав послал из низовьев Терека в Хорезм войско, в состав которого входили норманны, чтобы помочь огузам. Далее он приводит свидетельство персидского автора XI в. Байхаки о проходе по Южному Каспию судов русов, которые направлялись, очевидно, в Хорезм[391]. Из всего сказанного О. Прицак делает вывод о том, что «эти суда, вероятно, принадлежали Ингвару, посланному его дядей Ярославом на помощь его огузским союзникам». Битва, в результате которой шах Малик овладел Хорезмом, состоялась в 1041 г. Автор соотносит эту дату с датой смерти Ингвара, обозначенной в саге также 1041 годом, и делает вывод, который он считает важным «не только с исторической, но также и с рунологической точки зрения», о том, что экспедиция Ингвара действительно завершилась в это время[392]. Таким образом, О. Прицак развил точку зрения С.Б.Ф. Янссона (от которой сам автор отказался) и пришел к заключению, что целью движения отряда Ингвара мог быть Хорезм, путь в который пролегал через Прикаспийский регион. Поход Ингвара, согласно О. Прицаку, состоялся в 1035–1041 гг.

Проблема датировки похода вновь была поднята в исследовании Д. Хофманна. Он изучает вопрос о времени завершения похода на основе сопоставления двух основных рукописей, в которых разночтение, как он считает, составляет один год: по рукописи А – 1041, по B – 1040 г. Отдавая предпочтение рукописи B, в которой, по его мнению, текст саги сохранился лучше, Д. Хофманн тем не менее делает вывод о недостоверности обеих дат и предлагает широкую датировку похода первой половиной XI в.[393]

Особое место в историографической традиции изучения «Саги об Ингваре» занимают работы шведского ученого М. Ларссона, принадлежащего к тем исследователям, которые глубоко проанализировали информацию «камней Ингвара» и соединили ее с сообщениями саги. В своей оценке маршрута и датировки похода М. Ларссон отталкивается от свидетельства рун о том, что конечной целью похода отряда Ингвара был Серкланд[394]. Этот топоним (существенно расширявший и менявший свое значение на протяжении X–XII вв.), считает автор, в середине XI в. использовался для обозначения мусульманских территорий вокруг южного побережья Каспийского моря[395]. В серии исследований М. Ларссон подробно анализирует политическую ситуацию, сложившуюся в Закавказье и Нижнем Поволжье в этот период, и приходит к мнению, что поход Ингвара был предпринят в то время, когда путь по Волге был перекрыт кочевниками, и целью похода было освоение другого пути в Закавказье – через Кавказский хребет. Опираясь на грузинские, армянские, арабские и иные письменные памятники, содержащие упоминания о появлении отрядов норманнов в Черноморско-Кавказском регионе, автор предпринимает попытку восстановить маршрут отряда. Он полагает, что отряд отправился из Киева по Днепру, вошел в Черное море, обогнул Крым, пересек Керченский пролив и дошел до Тмуторокани. Далее путь шел вдоль Кавказского побережья Черного моря до устья реки Риони, а затем вверх по ней. После волока в междуречье Риони и Куры путешественники проследовали вниз по Куре до места ее слияния с Араксом, затем вниз по Араксу в Каспийское море и через него в залив Кара-Богаз – самую восточную, по мнению М. Ларссона, точку маршрута Ингвара. Оттуда отряд двинулся в обратный путь, возможно, вдоль южного берега Каспийского моря, вверх по Араксу и Куре, преодолел волок между Курой и Риони, достиг Кутаиси, вблизи которого произошла трагедия и бóльшая часть отряда погибла. Автор датирует поход 1040–1041 гг.[396]

Хотя целый ряд мотивов, использованных в саге, М. Ларссон считает романтическими[397], он все же полагает, что значительная часть эпизодов, составляющих сюжет произведения, выдерживает сопоставление с действительными событиями, изложенными в памятниках народов Закавказья, в частности в грузинской «Хронике Картли», и содержит много деталей, соответствующих географическим и историческим фактам[398]. Автор с легкостью помещает историю похода Ингвара, изложенную в саге, в контекст истории борьбы грузинского царя Баграта IV с Липаритом в 40-х гг. XI в. Он отождествляет описанную в саге битву, в которой Ингвар выступил на стороне конунга Юльва против его брата, с битвой при Сасирети[399] и комментирует некоторые детали повествования саги, отталкиваясь именно от этого события. В этой битве принял участие отряд варягов, пришедший на помощь защитникам Ани. Проблема заключается в том, что грузинский источник не приводит дат, описываемых в нем событий. Хронология выводится исследователями по датам других событий. И в этом случае также отбор источников существенно влияет на предлагаемые датировки. Подробно анализируя текст грузинского памятника, М. Ларссон показывает, что, по его мнению, битва состоялась до 1045 г. Существенные несовпадения, отмеченные самим же автором, с такой же легкостью объясняются им художественными особенностями текста и жанра саги[400].

Влияние концепции М. Ларссона можно видеть в интерпретации маршрута похода, предложенной Г. С. Лебедевым. Он, однако, существенно усложнил ее, связав с предположением Е. А. Мельниковой о возможности отождествления описанной в саге экспедиции с походом князя Владимира Ярославича, состоявшегося в 1043 г. и проходившего по Днепру. Г. С. Лебедев полагает, что участие Ингвара в дружине Владимира было первым этапом его русского предприятия. После поражения русского войска в морском сражении против византийского флота часть воинов вернулась домой, а Ингвар с дружиной отправился «в Серкланд», предприняв попытку пройти в районы, расположенные восточнее Каспийского моря. Г. С. Лебедев, опираясь на данные «Истории Ширвана и Дербента» и грузинской «Летописи Картли» о событиях, происшедших на Кавказе после 1043 г., приходит к заключению о том, что поход Ингвара закончился именно здесь. В рамках разработанной автором периодизации описанный в саге поход следует считать последним из закаспийско-кавказских походов русов, завершающим заключительный этап русско-скандинавских связей эпохи викингов[401].

Заметным явлением в историографии стала работа Дж. Шепарда, в которой автор сделал обзор имеющихся точек зрения на проблему маршрута и датировки похода Ингвара на фоне очерка истории скандинаво-русских контактов этого времени. Проанализировав труды своих предшественников, Дж. Шепард пришел к заключению, что «общее мнение склоняется в пользу того, что в 1041 г. или около этой даты Ингвар вел экспедицию из Центральной Швеции и что поход закончился трагедией где-то к юго-востоку от Руси, в районе Каспийского моря»[402]. По контрасту с этим единообразием Дж. Шепард выделяет датировку похода 1030-ми гг. А. Тулина, направление похода, предложенное Е. А. Мельниковой, и другие мнения. Он последовательно рассматривает основные аргументы исследователей, соглашаясь с ними либо приводя контраргументы. Проанализировав свидетельства восточных источников, он подверг критике точку зрения ряда исследователей, соотносящих поход Ингвара с событиями на Кавказе 1030-х гг., и пришел к заключению, что связи между ними не прослеживается[403].

Отвергая датировку похода 1030-ми гг., Дж. Шепард вновь поднимает вопрос о времени экспедиции и анализирует высказанные ранее мнения Э. Вессена, А. Тулина, Д. Хофманна по вопросу о противоречивых датировках в рукописях А и В саги[404].

Исходя из того факта, что в обеих рукописях разночтения не согласуются ни по дате, упомянутой в тексте, ни по хронологической соотнесенности со смертью Олава Трюггвасона, он счел, что ни одна из этих версий не может считаться правильной[405]. Предложив свои объяснения разночтений, автор приходит к выводу, что дата 1041 г. стояла в оригинале, к которому восходят обе пергаменные рукописи. Главным аргументом Дж. Шепарда в данном случае является сопоставление времени появления даты в анналах со временем создания основных рукописей. Анналы, даже если стоящая в них дата 1041 г. была заимствована из саги, опирались на не дошедший до нас оригинал произведения. Поэтому, считает исследователь, следует предпочесть именно эту дату, приведенную в рукописи А[406].

В подкрепление своего мнения Дж. Шепард приводит свидетельство о существовавшей в селении Преградное на Кубани надписи на камне в виде креста, пять фрагментов которого были перевезены в 1960-х гг. в музей г. Ставрополя. Точное место находки неизвестно. Надпись, в начале XIX в. читавшаяся вполне отчетливо и включавшая дату 1041 г., имя Иван и определение «русский» (о чем можно судить по описанию, выполненному П. Г. Бутковым в 1803 г.), в настоящее время частично разрушилась. Анализ текста, проведенный В. А. Кузнецовым и А. А. Медынцевой, показал, что надпись была сделана, очевидно, в первой половине XI в.[407] Несмотря на широкую датировку, предложенную исследователями для этой надписи, Дж. Шепард ввел находку в исторический контекст 1040-х гг., связал ее с отдельными деталями, указанными в саге, и пришел к выводу, что эта надпись – еще одно подтверждение достоверности сообщения «Саги об Ингваре» о завершении похода в (или вскоре после) 1041 г.[408] Таким образом, Дж. Шепард заключает, что экспедиция Ингвара направлялась в Закавказье и закончилась в 1041 г. Автор полагает, что события 1030-х гг. на Кавказе стали известны в Скандинавии и явились стимулом для организации новых походов в этот регион. Ингвар и его брат (или сводный брат) Харальд собрали войско, в основном в Сёдерманланде и Упланде, и направились в мусульманские районы Каспийского побережья. На обратном пути их настигла болезнь, унесшая большую часть войска.

В своей статье Дж. Шепард подверг критике теорию М. Ларссона, обратив внимание на то, что последний, принимая во внимание одни факты, изложенные в саге, и подкрепляя их свидетельствами грузинской летописи, пренебрегает другими и замалчивает их. Он счел недоказанным выдвинутое М. Ларссоном положение о том, что в сюжете «Саги об Ингваре» следует видеть следы событий, происходивших на Кавказе в 40-х гг. XI в. и отразившихся в «Хронике Картли». Столь же надуманным представляется Дж. Шепарду привязка похода отряда Ингвара к кавказским рекам Куре и Араксу[409].

Обоснованная критика Дж. Шепардом концепции шведского историка привела к более осторожным оценкам рядом исследователей маршрута похода. Так, М. Мундт замечает, не приводя аргументации, что маршрут Ингвара пролегал где-то к востоку от Черного моря[410]. А. С. Кан, говоря об участии скандинавов в военных предприятиях русских князей, упоминает о последнем «шведском походе на мусульманский Восток» (в Särkland – «страну сарацинов»). Датировка похода определена А. С. Каном между 1036 и 1043 гг.[411]

В то же время концепция М. Ларссона получила поддержку С. А. Маркаряна, который не только воспринял основные положения исследователя, но попытался предложить новые аргументы для ее обоснования[412], в частности тезиса о том, что древнеисландский топоним «Серкланд» мог включать в обозначаемые им территории и Грузию[413].

В исследованиях последнего времени Е. А. Мельникова нашла новые аргументы для обоснования южноевропейского направления маршрута похода. Так, анализируя значение топонима «Серкланд», она отметила, что в географических трактатах название «интерпретируется как saracenarnasland – земля сарацин, т. е. мусульман, и локализуется то в Северной Африке, то в Месопотамии»[414]. Автор приходит к выводу, что возможность обозначения этим термином «различных, и подчас весьма отдаленных земель, видимо, лежит в расплывчатости представлений об обозначаемых им землях и неясности их местоположения для самих скандинавов»[415]. В своей новой работе о рунических надписях Е. А. Мельникова скорректировала свою точку зрения и относительно датировки похода 1043-м г.[416] Далее публикуется обзор надписей на «камнях Ингвара», написанный Е. А. Мельниковой.

Поход Ингвара в шведских рунических надписях

Поход под предводительством Ингвара получил беспрецедентное отражение в рунических надписях: более 20 сохранившихся памятников из Средней Швеции (Упланд, Сёдерманланд, Вестманланд) и Эстеръётланда установлены в честь участников этого предприятия (см. карту 1). Нет ни одного другого события в истории Швеции, Норвегии или Дании, которое было бы запечатлено на подобном количестве стел: так, участие в войске Кнута Великого при завоевании им Англии и последующем господстве в ней (правил с 1014 по 1035 г.) прямо отмечается только на восьми камнях (о пребывании в Англии говорится в значительно большем количестве надписей – около 30, но деятельность людей, в чью память установлены стелы, не связывается в них с Кнутом), о походе в Финланд некоего Фрейгейра (неизвестен по другим источникам) сообщают четыре памятника. Чаще же мы встречаем однократные упоминания неведомых нам предводителей отрядов, совершавших походы в западные и восточные земли.

Карта 1. «Ингваровы камни». Публикуется по: СРН. 2001. С. 49

Причины такого обилия камней в память участников похода Ингвара неясны: вряд ли их можно отнести на счет – как это не раз делалось – только масштабности похода (и соответственно большого количества участников), что само по себе требует объяснения, и его трагического исхода, даже с учетом того, что традиция воздвижения мемориальных стел была наиболее распространена именно в Средней Швеции и именно в XI в. Ведь на это время приходятся интенсивные торговые и военнополитические связи с Русью и формирование отрядов вэрингов в византийском войске, т. е. многочисленные и многолюдные плавания на восток, участники которых далеко не всегда возвращались на родину.

Распространенность мемориальных камней, посвященных участникам похода Ингвара, побудила исследователей включить в их число несколько таких, на которых связь погибшего с походом Ингвара не оговорена. Поэтому в различных работах называется разное количество Ингваровых камней: от 22 до 31 (наибольшую цифру – 32 приводит О. Прицак)[417]. С учетом этого представляется необходимым в первую очередь определить, какие из стел можно с уверенностью соотнести с походом.

Это прежде всего 23 памятника, в которых прямо указано, что погибший участвовал в походе Ингвара (табл. 6). Из них 13 находятся в Сёдерманланде, 8 – в Упланде и по одному в Вестманланде и Эстеръётланде.

Таблица 6

Ингваровы камни

В этой группе надписей в той или иной форме эксплицитно устанавливается связь с походом: в них отмечается, что погибшие находились «с Ингваром» или были «в войске Ингвара». В тех памятниках, где имя предводителя войска сохранилось не полностью, как в № 11, 19 и 21, чтение имени как Yngvari или Yngvars (в соответствующих падежах) наиболее вероятно и потому их отнесение к Ингваровым камням не вызывает возражений. Памятник № 9, хотя и воздвигнут в честь воина, который «не был человеком Ингвара» (по наиболее вероятному чтению[418]), тем не менее причисляется к Ингваровым камням, поскольку и эта надпись соотнесена со знаменитым походом и его руководителем.

К надписям этой группы я отношу и памятник № 14, упоминающий человека, который «вел корабль вместе с Ингваром на восток [в] askalat». Ранее askalat отождествлялся с Эстландом. Однако эта интерпретация топонима вызывает большие сомнения[419], и более вероятным представляется его прочтение á Serklandi (предложено С.Б.Ф. Янссоном)[420]. В таком случае надпись принадлежит к группе Ингваровых камней, где упоминается Серкланд.

На основании различных соображений к числу Ингваровых причисляется еще до девяти камней из тех же областей Швеции. В зависимости от причин их интерпретации как Ингваровых выделяется четыре группы памятников (табл. 7).

Таблица 7

Памятники, причисляемые к Ингваровым камням

Памятники первой группы (№ 24 и 25) не упоминают Ингвара или его войско, однако оба установлены в честь людей, умерших в Серкланде. Учитывая, что все остальные случаи использования этого топонима в Средней Швеции связаны с походом Ингвара (см. далее), а сами памятники происходят из центральной части ареала Ингваровых камней (см. далее), представляется, что это дает определенные основания для включения их в контекст похода. Вместе с тем нельзя полностью исключить возможность того, что топоним Серкланд мог быть употреблен и вне связи с походом Ингвара: именно так рассматривает К. Кучина сообщение надписи № 25 и потому не включает ее в число Ингваровых камней[421].

В отношении памятника № 24 использовался и еще один аргумент в пользу его отнесения к Ингваровым – указание на то, что отцом братьев, в честь которых воздвигнут памятник, был Эймунд; Эймундом же по «Саге об Ингваре» зовут и отца героя. Сочетание в одной надписи сыновей Эймунда и Серкланда заставило Ф. А. Брауна, а также О. фон Фрисена счесть, что камень посвящен самому Ингвару и его братьям и усмотреть в этом тексте доказательство достоверности сообщения саги об Эймунде как отце Ингвара[422].

Действительно, некоторая вероятность того, что рассматриваемый памятник воздвигнут в честь Ингвара и его братьев или только братьев Ингвара, существует. В пользу этого говорит не только совпадение имени отца погибших и отца Ингвара по саге (если доверять ее сообщению), а также наличие топонима Серкланд, но и местонахождение самого памятника: вместе с двумя другими, бесспорно Ингваровыми, он происходит из Стрэнгнэса, поблизости от которого находится Грипсхольм, где был установлен камень в память Харальда, брата Ингвара (№ 7). Расположение этих камней вблизи друг от друга и в районе, особенно насыщенном Ингваровыми камнями (на основании топографии памятников считается, что именно в округе Стрэнгнэса Ингвар и набирал свое войско; см. далее), может подтверждать сообщение саги. Но не обязательно. Имя Эймунд принадлежит к числу весьма распространенных в западноскандинавском ареале[423] и неоднократно засвидетельствовано в шведских рунических надписях[424]. Поэтому Эймунд надписи № 24 мог быть отцом совсем не Ингвара Путешественника и его братьев, а каких-то других молодых людей, которые, как и многие из этой округи, отправились с Ингваром на восток. Таким образом, этот памятник с большой степенью вероятности может быть отнесен к числу Ингваровых камней (поскольку в нем назван Серкланд), но совершенно не обязательно связан с самим Ингваром.

Следующие четыре надписи (вторая группа), в которых ни сам Ингвар, ни его экспедиция на восток не упоминаются, относятся к числу Ингваровых камней на основании использования в них формул, встречающихся для обозначения участия в походе Ингвара. Таких формул две: miþ i[n]kuarimeð Ingvari «с Ингваром» (17 раз: 10 в Сёдерманланде, 6 в Упланде и 1 в Вестманланде) и i liþi i[n]-kuarsí liði Ingvars «в войске Ингвара» (3 раза: 1 в Сёдерманланде и 2 в Упланде). Один раз использовано выражение i ikuars hilfnikií Ingvars helfningi «в отряде Ингвара». Лишены этих формул тексты всего на двух Ингваровых камнях: № 7 и № 9.

Необходимо отметить, что обе формулы употребляются далеко не только в связи с походом Ингвара. Это самые обычные способы указать на участие человека в походе, если назван его руководитель. Формула «с + имя предводителя (+ место назначения похода)» распространена шире, особенно в Сёдерманланде, например: «с Кнутом [Великим]» в Англии (Ög. 111, Söd. 14), «с Эйвислом» (Ög. 67), «на западе с Ульвом» (Söd. 260), «с Тури в Эресунде» (DR. 117) и др. Реже употребляется формула «в войске + имя предводителя», например: i liþi kuþuis (Söd. 217), i himþiki funulfs (DR. 155), но обе они встречаются регулярно.

Широкая распространенность этих формул лишает оснований соотнесение надписей данной группы с участниками похода Ингвара, даже если погибший был «на востоке» (austr). Например, в двух текстах речь идет о людях, один из которых «умер в войске на востоке»[425], а другой «вел войско на востоке»[426]. Эти фразы совершенно не означают участия погибшего в походе Ингвара: о поездках «на восток» сообщают не менее 25 других надписей, часто с уточнениями «на восток в Гарды (на Русь)», «на восток в Грикланд (в Византию)» и др.[427] Еще сомнительнее внесение в тексты конъектур. В сильно поврежденной надписи Söd. 96[428] сохранился лишь первый слог причастия farinn в выражении var farinn «ездил», которое Э. Вессен предложил дополнить: uaR fa[rin miþ ikuari] «ездил с Ингваром»[429]. В другом случае он вносит в текст отсутствующее имя Ингвара: farit uas i far-nki [inkuars] «ездил в войске [Ингвара]»[430]. Обе конъектуры абсолютно произвольны, и потому эти надписи, как и две предыдущие, не могут быть причислены к Ингваровым камням и не включены ни в свод рунических надписей (СРН. 2001), ни в данное издание.

Третья группа, состоящая из двух надписей, к которым присоединяется надпись № 24, включается в число Ингваровых камней по генеалогическим соображениям, в основе которых лежит сообщение «Саги об Ингваре» о том, что отцом героя саги был шведский хёвдинг Эймунд, сын дочери шведского конунга Эйрика Победоносного[431]. Как предположил еще О. фон Фрисен[432], эти надписи подтверждают информацию саги и позволяют уточнить происхождение и родственные связи Ингвара. Однако правомерность отнесения всех трех памятников к самому Ингвару вызывает большие сомнения[433].

По мнению О. фон Фрисена, формулировка посвящения надписи № 7 («Харальд брат Ингвара»), в которой не оговорено родство Толы и Ингвара, свидетельствует о том, что Тола не являлась матерью Ингвара, и Харальд был его сводным, а не родным братом[434]. Интерпретация О. фон Фрисена в значительной степени была обусловлена его убежденностью в том, что сам Ингвар и его братья, в этом случае кровные, названы в текстах памятников Up. 513[435] и Up. 540[436].

Эти две стелы, центральные в построениях О. фон Фрисена, происходят из Упланда (область Аттундаланд) и установлены членами одной семьи. Первый из них заказан Анундом, Эйриком, Хаконом и Ингваром в память их брата Рагнара, второй – Эйриком, Хаконом, Ингваром и Рагнхильд в честь человека, погибшего в Византии (его имя не сохранилось), возможно Анунда. Строгая последовательность, в которой поименованы братья, заставляет предположить, что они перечисляются по старшинству и что Ингвар – младший из них. Полагая, что личные имена братьев являлись династическими именами упсальских Инглингов и имя Ингвар, будучи редким, не употреблялось вне королевского рода, а местонахождение памятников в Упланде указывает на близость заказчиков к королевской семье, О. фон Фрисен отождествил Ингвара этих текстов с Ингваром Путешественником. Расположение же памятников на противоположном от Стрэнгнэса берегу озера Меларен заставило О. фон Фрисена предположить, что Эймунд, отец Ингвара, имел две семьи: одну в Сёдерманланде (где его женой была Тола и где он установил памятник по своим сыновьям – № 24, а Тола по их сыну Харальду – № 7) и другую, к которой и принадлежал Ингвар, в Упланде (где его сыновья установили две рассматриваемые стелы)[437].

Однако ни малейших указаний на то, что Ингвар упландских надписей идентичен Ингвару, совершившему поход в Серкланд, в надписях не содержится. Хотя некоторые из названных в надписях имен (Анунд, Эйрик) действительно встречаются в роду упсальских конунгов, они широко распространены как в Швеции, так и в западноскандинавском ареале. Не является доказательством принадлежности памятников королевской семье и их нахождение в Упланде: оттуда происходят сотни рунических камней, подавляющее большинство которых не имеет отношения к упсальским конунгам. Более того, имя Ингвар отнюдь не редкое: оно встречается безотносительно к руководителю похода в Серкланд на шведских же рунических камнях по крайней мере еще 11 раз в Упланде и по два раза в Сёдерманланде и Эстеръётланде (я не учитываю здесь сильно поврежденные камни, на которых возможно то же имя сохранилось частично). Все эти случаи – и вполне справедливо – не обсуждаются в контексте похода Ингвара Путешественника, даже одна из эстеръётландских надписей[438], где речь идет о смерти некоего Ингвара на востоке, и не обсуждается она постольку, поскольку его отец, заказчик камня, носит имя Сигстейн. Ничуть не больше оснований для привлечения надписей Up. 513 и Up. 540: имя Ингвар не сопровождается указанием на организацию им похода на восток или в Серкланд или какими-либо другими деталями, которые позволили бы отождествить его с Ингваром Путешественником. Надо отметить, что ни Э. Вессен, ни К. Кучина не включают эти две надписи в число Ингваровых камней[439].

Наконец, к Ингваровым камням О. Прицак причисляет также надпись из Стура Рюттерн в Вестманланде[440], называющую местом гибели Слагви, человека, в честь которого установлен памятник, austr i karusm. При первой публикации текста С.Б.Ф. Янссон предположил, что в слове содержатся ошибки и следует читать i karþum (дат. п. от Garðar, мн. Ч. От Garðr – распространенного в рунических надписях названия Древней Руси[441]). В 1946 г. он высказал сомнения в своем прежнем толковании: если слово не содержит ошибок и чтение karusm правильно, то топоним можно отождествить с названием крупнейшего среднеазиатского торгового центра – Хорезма и читать «на востоке в Хорезме»[442]. Исследователь указал, что Хорезм входит в мусульманский мир, который обозначается в рунических надписях топонимом Серкланд (Serkland), и поэтому возможно участие Слагви в походе Ингвара. Позднее С. Б.Ф. Янссон возвратился к своей первоначальной точке зрения[443], разделяемой всеми исследователями, кроме О. Прицака, для которого чтение karusm как «Хорезм» является едва ли не единственным сколько-нибудь весомым аргументом в пользу гипотезы о том, что Ингвар направлялся в Среднюю Азию[444].

Таким образом, из называемых в различных работах 32 памятников в честь участников похода Ингвара и его самого к числу бесспорно связанных с этим событием стел можно с определенными оговорками отнести еще только два памятника: № 24 и 25, в которых упоминается поход в Серкланд. Тем самым число достоверно Ингваровых камней на настоящее время не превышает 25.

Датировка рунических камней в целом неоднозначна, несводима к узкому промежутку времени и осложнена индивидуальными вкусами мастера-рунографа и заказчиков[445]. Наиболее важными показателями времени создания того или иного памятника являются тип орнамента (количество рунических змеев, формы их головы, хвоста, наличие лап, композиция, включение орнаментальных змеев и лент и пр.) И палеографические особенности надписи (употребление пунктированных рун и др.). Судя по орнаментике, Ингваровы камни относятся ко времени до возникновения специфического преломления стиля Урнес в рунографии (рунический змей имеет голову, изображенную в профиль, с миндалевидным или каплевидным глазом и удлиненными ушами, его туловище обретает лапы и образует сложную композицию в форме восьмерки, переплетенной лентами – туловищами малых змеев), которое, как полагают, появляется не ранее 1060-х гг. В подавляющем большинстве случаев руническую надпись на Ингваровых камнях несут один или два соединенных связками змея. Их головы чаще всего изображены сверху (круглые глаза расположены по бокам головы), реже – в профиль, но форма глаза еще круглая, а овальные уши перпендикулярны голове. Ни в одном случае нет дополнительных оплетающих рунического змея лент или змеев. Рунические змеи располагаются по контуру камня. Все это указывает на достаточно раннее время создания памятников – не позднее середины XI в. Для памятников с головой змея, изображенной сверху, А.-С. Грэслунд предлагает датировку первой половиной XI в. Памятники с руническим змеем, голова которого изображена сбоку, но имеет круглый глаз и округлые, стоящие торчком уши, она относит к типу I и датирует его примерно первыми сорока годами XI в.[446] Вместе с тем палеографические особенности многих надписей: употребление пунктированной руны е, смешение рун R и r и др. – указывают на то, что памятники были установлены ближе к середине XI в. Поэтому, хотя точное время изготовления того или иного памятника установить невозможно, весь комплекс камней можно датировать 1040–1050-ми гг., что согласуется с приведенной в саге и исландских анналах датой смерти Ингвара.

Если датировка Ингваровых камней не несет новой информации, то топография памятников (см. карту) представляет большой интерес. Подавляющее их большинство происходит из трех областей: Сёдерманланда, Упланда и Вестманланда, причем из районов, прилегающих к озеру Меларен (Mälarområdet). При этом количество памятников в Сёдерманланде значительно больше, нежели в Упланде – 14 и 9 соответственно. Показательно, что часть отдаленных от Меларен камней в Сёдерманланде и единственный памятник в Эстеръётланде находятся вблизи от побережья Балтийского моря. Однако и в округе озера Меларен памятники не распределены равномерно. Наибольшая их концентрация отмечается на южном берегу озера в районе Стрэнгнэса-Мариефреда, откуда происходят шесть камней. Еще три камня находятся к востоку и западу от Стрэнгнэса, также на берегу озера Меларен. Другое, хотя и меньшее по количеству скопление памятников располагается к югу от Упсалы: здесь известно пять камней. Очевидно, эти скопления Ингваровых камней отмечают районы, откуда рекрутировалось наибольшее число участников похода, своего рода эпицентры организации экспедиции[447], что проливает некоторый свет и на родственные связи Ингвара, и на состав участников похода, и на его характер.

Рунические надписи не содержат абсолютно никакой информации о предках или происхождении Ингвара. Высказывавшиеся предположения о его родстве с Олавом Шётконунгом и тем самым принадлежности к династии Инглингов, конунгов Свеаланда (Средней Швеции), исходят не из содержания рунических надписей, а из сообщения «Саги об Ингваре»[448]. Единственное надежное известие о родственных связях Ингвара касается наличия у него брата (родного или сводного) по имени Харальд (№ 7). Но именно эта информация и входит в противоречие с сагой, которая не знает братьев или сестер героя. Очевидно также – из текста той же надписи, – что отец Харальда (и Ингвара, если они родные братья) ко времени установки памятника уже умер, поскольку памятник был заказан только матерью Харальда – Толой. Наконец, если в честь Ингвара был поставлен другой, не сохранившийся до наших дней памятник, то не исключено, что Тола была матерью не только Харальда, но и Ингвара.

Если Ингвар и не принадлежал к среднешведской королевской династии, его социальный статус и авторитет тем не менее были очень высоки. Максимальная концентрация камней в округе Стрэнгнэс-Мариефред, свидетельствующая о том, что отсюда происходила значительная часть воинов, и установка здесь же памятника в честь брата Ингвара заставляют предполагать тесную связь его семьи и его самого именно с этой округой[449], а не с уппсальским доменом шведских конунгов. Жители ее, очевидно, хорошо знали Ингвара и охотно откликнулись на его призыв, т. е. он должен был быть не просто известен в округе, но и считаться заслуженным и удачливым викингом, способным принести удачу, славу и богатство своим спутникам.

Каковы были эти спутники – во всяком случае те, память о которых была увековечена на камнях, – стоит присмотреться особо. Камни установлены в память о 24 участниках похода Ингвара (табл. 8).

Таблица 8

Участники похода Ингвара

В первую очередь следует отметить, что все спутники Ингвара происходили из весьма зажиточных семей, принадлежавших к социальной элите. Об этом безусловно говорит сам факт воздвижения камней в их честь, что могли себе позволить далеко не все.

Более того, в память одного из участников похода было установлено два камня (№ 15, 16 и еще один в память о его сыне), в нескольких случаях семьи человека, погибшего с Ингваром, посвящали памятники и другим своим членам. Среди известных нам людей Ингвара – три капитана кораблей (№ 14, 15–16, 18), один из которых (по меньшей мере) был и владельцем корабля (№ 18). Один из погибших называется «добрым воином» (№ 22), что, как считали А. Рупрехт и К. Рандсборг, является не хвалебным выражением, а определением повышенного статуса воина в дружине[450].

Как явствует из присутствия в орнаментике камней различных типов крестов, а в тексте – инвокационных формул, призывающих Бога помочь душе погибшего (табл. 9), подавляющее большинство участников похода (по крайней мере 18 человек) или их родичи были христианами.

Чрезвычайно любопытен и возрастной состав известных нам участников похода. Наиболее часто заказчиками камней выступали родители, т. е. в походах участвовали молодые неженатые люди[451]; в группе же Ингваровых камней больше всего памятников, установленных в честь отца его сыновьями, – 9. Равное количество стел – по 7 сделано родителями в память о сыне и братьями в память о брате. Лишь один памятник воздвигнут, вероятно, женой участника похода (№ 10), который в этом случае являлся зрелым воином и может быть причислен к первой возрастной группе. Таким образом, 10 из 24 человек были взрослыми, семейными людьми, воинами с большим опытом и соответствующим положением в обществе. Не случайно двое из капитанов кораблей были отцами семейств, и памятники в их честь воздвигнуты их сыновьями (№ 14, 15–16).

Необычно большое количество памятников указывает на грандиозный масштаб похода. По подсчетам М. Ларссона, в нем могло участвовать от 500 до 1000 человек (из расчета по 20–40 воинов на примерно 25 кораблях)[452], что намного превышает численность обычной викингской экспедиции, в которой редко участвовало более 100 человек, или дружины конунга или хёвдинга, насчитывавшей 40–50 воинов. Подобные флотилии формировались в IX–X вв. В период завоевания Англии, попыток осесть во Франции, походов в Средиземное море (правда, о них мы знаем по преимуществу из поздних «викингских саг», где возможны преувеличения), а также при походах в Англию Свейна Вилобородого и Кнута Великого в конце X – начале XI в. Однако завоевательные акции этих двух датских конунгов невозможно назвать викингскими походами, хотя хронологически они и принадлежат эпохе викингов. Это были предприятия общегосударственного масштаба, хорошо подготовленные центральной властью и возглавляемые самими правителями государства. В них участвовали не дружины случайно подобранных людей, а ледунг (leiðangr) – первоначально местное военно-морское ополчение, образуемое по решению тинга (в Норвегии оно существовало до середины XI в.)[453], а с конца Х в. – организованное по территориальному принципу общегосударственное войско, собираемое по специальному распоряжению конунга для крупных походов[454]. Каждый округ (в Средней Швеции сотни и «корабельные округа» – skepslag) должен был поставить в ледунг оснащенный и укомплектованный командой корабль, предводителем которого обычно становился хёвдинг, возглавлявший этот округ. По принципу ледунга организовывались и более поздние, XIII в., шведские крестовые походы в Финляндию.

Проведенное М. Ларссоном исследование распределения Ингваровых камней в Сёдерманланде и Упланде по сотням привело его к выводу, что войско Ингвара было не случайно формировавшимся викингским отрядом[455], а ледунгом, собранным шведским королем[456]. Хотя в «сотенном» распределении памятников есть немало сбоев, уже сама многочисленность войска, равно как и состав участников похода, о которых нам известно, действительно указывают на то, что Ингвар возглавил не рядовой викингский отряд, имевший целью набег на соседнюю территорию или поступление на службу к какому-либо правителю, а более значительное и иначе, нежели викингский отряд, укомплектованное войско.

Этот вывод не опровергается (хотя и не подтверждается) наименованиями отряда Ингвара и кораблей, на которых совершался поход. В надписях трижды (№ 8, 18, 19) употребляется слово lið «народ, люди; войско, дружина» – наиболее распространенное как в рунических надписях, так и в древнеисландской литературе вообще обозначение любого вооруженного отряда, собранного конунгом, хёвдингом или просто бондом. Лишь в одном случае (№ 23) использован более специализированный термин – helfningr «организованное, упорядоченное войско». Из трех случаев упоминания кораблей в двух (№ 14, 18) судно названо самым общим словом skip и в одном – knǫrr (№ 16) – судно большой грузоподъемности, на котором совершали в первую очередь торговые поездки[457]. Впрочем, отсутствие специальных терминов, которые бы называли войско Ингвара ледунгом или определяли его корабли как военные (например, skeið), неудивительно. Подобные термины крайне редко встречаются в рунических надписях; значительно чаще выбирались нейтральные, общеупотребительные слова: так, например, об участии в войске Кнута в Англии упоминается только в форме «был с Кнутом» (var með Knúti)[458]. Важное влияние на выбор слова оказывали и соображения аллитерации, поскольку «деяния» погибших нередко описывались в стихотворной форме.

Таким образом, представляется, что рунические надписи и по содержанию, и по внетекстовым соображениям дают основания полагать, что Ингвар отправился «на восток» не с обычным викингским отрядом, собранным удачливым предводителем, а с войском, организованным по типу ледунга.

Это обстоятельство проливает дополнительный свет и на статус самого Ингвара. Руководство ледунгом обычно осуществлял или сам шведский конунг, или крупный хёвдинг, часто родственник конунга, но в любом случае близкое ему и доверенное лицо. Это не позволяет видеть в Ингваре – как то представлено в саге – молодого и еще не слишком опытного воина, не руководившего ранее крупными военными предприятиями. Очевидно, что Ингвар был знатным и богатым хёвдингом, происходившим из округи Стрэнгнэса-Мариефреда и имевшим там владения. Он должен был быть достаточно близок конунгу Анунду-Якобу, в правление которого был совершен поход, и пользоваться его доверием. Не исключена возможность того, что Ингвар был связан с Анундом-Якобом и каким-то родством, однако установить это на основании рунических надписей не представляется возможным.

Цели похода не раскрываются в текстах рунических надписей. Определение на памятнике из Грипсхольма (№ 7) – «они отважно уехали далеко за золотом» – является не более чем стереотипной поэтической характеристикой, приложимой к любому военному предприятию, и приложимой справедливо, потому что каждый из воинов всегда надеялся на богатую добычу и славу.

Однако регулярно повторяемые в надписях географические наименования дают некоторые основания для предположений о том, куда направлялось войско-ледунг под руководством Ингвара (табл. 9).

Таблица 9

Характеристика похода Ингвара

В надписях встречается три географических термина: Serkland «Серкланд» – шесть раз, austr/austarla «восток/на востоке» – 12 раз и sunnarla» на юге» только в сочетании sunnarla á Serklandi «на юге в Серкланде» – два раза. Обозначения «восток/на востоке» и «на юге» отражают специфическую для Скандинавии систему членения мира (ойкумены) на четыре неравные части: восток, юг, запад и север, которая основывалась на своеобразных ориентационных принципах[459]. К «восточной части» (собственно, половине мира) относятся все известные скандинавам эпохи викингов территории, путь к которым начинался к востоку от Швеции: Восточная Прибалтика и Финляндия, Восточная Европа, Византия. Это были земли и государства, лежавшие на «Восточном Пути» (Austrvegr), частью которого был и «путь из варяг в греки».

Топоним Serkland «Серкланд» принадлежит к числу наименований, которые не имеют однозначного толкования ни в современной литературе, ни в древнескандинавских источниках. Не проясняют топоним и попытки его этимологизации. Существуют две наиболее убедительные гипотезы его происхождения: одна связывает его с этнонимом serkir «сарацины»[460], откуда проистекает его использование для названия мусульманских территорий; другая производит его от лат. sericum «шелк» и рассматривает его исконное содержание как обозначение шелкопроизводящих областей Юго-Восточного Прикаспия[461].

В письменных памятниках XII–XIV вв., в первую очередь в географических трактатах, но также и в сагах, особенно рыцарских, название serkland обозначает *Saracenarnasland «землю сарацин», т. е. Малую Азию и Северную Африку, населенные народами, принявшими ислам[462]. Значение же топонима для XI в. неясно: рунические надписи лишь называют его, но не вводят в какой-либо определенный географический контекст. За исключением Ингваровых камней, топоним Серкланд встречается еще только один раз – в готландской надписи, где перечисляются различные места, куда доходили викинги: «Греки, Иерусалим, Исландия, Серкланд»[463].

В связи с этим привлекает внимание обозначение части мира, к которой принадлежит Serkland: дважды в рунических надписях на Ингваровых камнях он соединяется с наречием sunnarla «на юге» (№ 7 и 24). В понятия suðr/sunnarla «юг/на юге» входили земли, куда скандинавы попадали как центральноевропейским сухопутным путем, так и водными путями вокруг Западной Европы или по речным магистралям Восточной Европы (в этих случаях могло обозначаться и первоначальное направление: «на запад» и «на восток»). К «южным» странам обычно относились Италия, Сицилия, Испания, северное побережье Африки. Поскольку Испания и Африка входили в состав Арабского халифата, то к «южной четверти» земли – судя по скандинавским географическим сочинениям – могли быть отнесены по аналогии вообще все земли, занимаемые мусульманами. Сложнее представлялось положение Иерусалима и Святой Земли; в надписи Б-III.7.20 Иерусалим выводится за пределы «востока»: «на восток и далее (дословно: вне, за пределами. – Е. М.) до Иерусалима» (austr ok út til Jórsala). Автор текста, как кажется, воспринимает Иерусалим лежащим вне восточной части мира, хотя путь в Святую Землю и лежит через нее. Таким образом, разделение «востока» и «юга» применительно к Восточному Средиземноморью было крайне нечетким и противоречивым: одни и те же страны могли рассматриваться то как восточные, то как южные (в терминах географических трактатов «азиатские» или «африканские»).

Сходно с представлениями о местоположении Иерусалима распределяются понятия «восток» и «юг» в надписях на Ингваровых камнях, где упоминается Серкланд. В том единственном случае (№ 7), где присутствуют все три географических указания, «восток» и «юг» как бы противопоставляются друг другу: «Они уехали далеко… И на востоке кормили орлов. Умерли на юге в Серкланде» (þaiR furu fiari… auk. a. ustarlar. ni. kafu. tuu. sunar. la. a sirk. lan. ti). Такое же если не противопоставление, то выделение Серкланда из понятия «восток» прослеживается и в других надписях, где одновременно упомянуты оба термина: «[Он] уехал отсюда на восток с Ингваром, в Серкланде лежит сын Эйвинда» (fur austr hiþan miþ ikuari o sirklanti likR sunR iuintaR – № 5), «Они на востоке… С Ингваром в Серкланде…» (au… miþ ikuari o sirklat… – № 10), «Он вел корабль на восток вместе с Ингваром в Серкланде» (isturþi. austr. skibi. maþ ikuari askalat– – № 14). Как видим, ни в одном случае Серкланд не определяется как «восточная» область и не соединяется непосредственно с наречием austr, как в выражениях austr í Gǫrðum или austr í Griklandi. Во всех случаях создается впечатление, что austr обозначает лишь общее направление, в котором двинулось войско Ингвара из Швеции, Серкланд же находится в другой части мира («южной»), но путь туда лежит через «восточную часть».

Таким образом, хотя рунические надписи и не содержат определенных указаний на местоположение Серкланда и не дают оснований для его локализации (что отмечали многие исследователи[464]), они все же предлагают некоторые пространственные ориентиры, главным из которых является исключение Серкланда из «восточной половины» мира и отнесение его к «южной части» (в древнескандинавской системе ориентации). Учитывая расплывчатость представлений викингов о землях на краях их ойкумены, а соответственно, и топонимов, связанных с этими землями, и легкость, с которой подобные топонимы переносились с одного объекта на другой, вряд ли возможно вообще сколько-нибудь точно локализовать Serkland рунических надписей. Тем не менее, видимо, правы те исследователи, которые полагают, что под «Серкландом» изначально понимались мусульманские страны – «земли аббасидского халифата, столицей которых был Багдад»[465]. С этими территориями скандинавы познакомились уже в начале – первой половине XI в., поскольку принимали активное участие в борьбе Византии с арабским продвижением в Малую Азию.

Итак, рунические надписи свидетельствуют о том, что в конце первой половины XI в. В Средней Швеции – в областях, примыкающих к озеру Меларен, – было собрано по принципу ледунга чрезвычайно большое по масштабам того времени войско, руководителем которого стал крупный хёвдинг из округи Стрэнгнэса-Мариенфреда по имени Ингвар. Это войско ушло «на восток» и затем оказалось в мусульманских землях, где бóльшая часть воинов, включая и самого Ингвара, погибла от какой-то эпидемии. Последнее предположение вытекает из выбора слов для обозначения участия воинов в походе и их смерти: «ездил» (fór) в семи случаях, «умер» (dó, varð dauð) в шести случаях и «испустил дух» (ændað isk) в двух случаях. Лишь о двух людях говорится, что один из них «пал» (féll), а другой «был убит» (varð drepinn) во время похода.

Возникает естественный вопрос: для каких целей шведский конунг Анунд-Якоб, правивший в это время, мог собрать ледунг и отправить его на восток, где главным внешнеполитическим партнером Швеции была Древняя Русь, правителем которой был Ярослав Мудрый, женатый на сестре Анунда-Якоба? Войско Ингвара было слишком велико для торгового каравана или отряда, собиравшегося наняться на службу. Более того, в правление Ярослава Мудрого Восточная Европа перестала быть транзитной территорией, по которой отряды викингов свободно передвигались в любом направлении. Уже в середине Х в. договоры Руси и Византии установили порядок «поручительства» русского великого князя за прибывающих в Константинополь купцов, которые должны были иметь княжеские печати[466]. В XI же веке торговля Руси со Скандинавскими странами приобретает все более упорядоченный характер: заключается первый торговый мир с Норвегией[467], в Новгороде – северных воротах Руси – основывается двор для приезжающих скандинавов[468]. Отряды воинов, стремившихся поступить на службу к русскому князю или византийскому императору, – наиболее распространенная форма деятельности скандинавов в XI в. – также подвергались контролю.

Однако в данном случае поход, вероятно, был не индивидуальным предприятием, а государственным, причем сбор шведского ледунга для военных действий против Руси в это время крайне маловероятен. М. Ларссон предположил, что в период обострения борьбы с печенегами и осады ими Киева в 1036 г. Ярослав обратился за помощью к своему шурину Анунду-Якобу, и тот послал ему войско во главе с Ингваром[469]. Представляется, что действительно, наиболее вероятной целью отправки ледунга на Русь в это время могло быть оказание военной помощи Ярославу, хотя причина этого приглашения Ярославом «варягов из-за моря» вряд ли может быть установлена. Со службой Ярославу мог быть связан и последующий поход Ингвара «на юг в Серкланд».

Единственный отмеченный «Повестью временных лет» крупный поход начала 1040-х гг., в котором приняли участие варяги, – это нападение русских на Константинополь, осуществленное в 1043 г. под руководством сына Ярослава Владимира и воеводы Вышаты и закончившееся их разгромом[470]. Именно в связи с этим событием в летописях в последний раз упоминается присутствие в русском войске наемного варяжского отряда[471].

Некоторые мимоходом упомянутые в саге реалии позволяют сопоставить поход Ингвара и поход Владимира[472]. В первую очередь это ничем не мотивированное появление в числе участников похода Ингвара из Руси персонажа, носящего русское имя Вальдимар[473]. Его функциональная роль в сюжете саги неясна. Он упоминается всего три раза: при перечислении спутников Ингвара[474], в эпизоде столкновения отряда Ингвара с драконами, охраняющими сокровища[475], и в конце повествования, когда оставшиеся в живых участники похода разделяются на две группы[476], но при этом занимает в сюжете саги совершенно особое место. В широко распространенном фольклорном сюжете Вальдимар выполняет функцию героя, отнимающего сокровища у дракона (ср. образы Сигурда убийцы Фафнира, Синфьотли и др.). Его постигает неудача, и из-за него гибнет два корабля. Тем не менее на него не распространяется обещанное Ингваром наказание за выход с корабля на берег.

В последнем – наиболее важном для нас – эпизоде Вальдимар после смерти Ингвара «поплыл дальше в Миклагард (Константинополь) на одном корабле», т. е. наравне с Гардакетилем, который вернулся на Русь и далее домой, становится во главе части войска Ингвара, что указывает на его высокий статус в войске. Все это, как кажется, дает некоторые основания для отождествления Вальдимара саги и Владимира Ярославича[477]. Упоминание в саге Византии как цели Вальдимара[478] является вторым важнейшим основанием для сопоставления походов Ингвара «в Серкланд» и Владимира Ярославича на Константинополь. Согласно Воскресенской летописи, во время похода возникли существенные разногласия между русской частью войска и наемными варягами, и в критический момент «побегоша Варязи вспять»[479]. Бежавшие из-под Константинополя скандинавские наемники, возможно не понесшие больших потерь, поскольку успели своевременно отступить, не могли попасть домой иным путем, кроме возвращения в Черное море – дорога в Средиземное море была закрыта византийскими кораблями, и имели возможность оказаться на черноморском побережье Малой Азии, которое, уже захваченное арабами, должно было восприниматься ими как «страна сарацин» – Серкланд[480].

Рунические надписи, посвященные участникам похода Ингвара, как видим, дают редкую для Средневековья возможность, пускай в неполном и отрывочном виде, но все же получить представление о том реальном историческом событии, которое – переосмысленное в длительной устной и письменной традиции – оказалось запечатленным в исландской «Саге об Ингваре». Степень переработки рассказов об этом походе такова, что, не будь рунических надписей, вся сага могла бы показаться полностью вымышленным христианским дидактическим повествованием, использующим традиционные фольклорные мотивы, но не имеющим под собой никакой исторической почвы. Сага сохранила слабые отголоски действительно бывших событий и самый общий стержень сюжета – поход шведского войска под руководством хёвдинга Ингвара в Восточную Европу и далее за ее пределы. Лишь рунические надписи позволяют до определенной степени восстановить некоторые обстоятельства, связанные с походом и с личностью его руководителя: высокий общественный статус (но не происхождение, сведений о котором не имеется) Ингвара, состав и принцип организации отправившегося с ним войска как ледунга, сбор ледунга в округах, примыкавших к озеру Меларен, т. е. в центральной части Свеаланда, с центрами сборов в районах Стрэнгнэса – Мариефреда на южном берегу озера (главный, откуда происходил и сам Ингвар) и к югу от Упсалы – на северном берегу. Рунические надписи с определенностью указывают на то, что войско Ингвара отправилось в Восточную Европу, а затем, вероятно через некоторое время, далее «на юг в Серкланд», где большинство участников похода погибло.

Историческая основа сюжета и последующая переработка сказания

Историческое ядро сюжета о походе Ингвара

Рунические надписи дают основания утверждать, что «Сага об Ингваре» без сомнения основана на историческом факте: в конце первой половины XI в. в Центральной Швеции был рекрутирован большой отряд воинов. О том, что это были именно воины, а не купцы или паломники, косвенно свидетельствует состав сказаний, зафиксированных в «Саге об Ингваре»: в ней отразились сюжеты и мотивы, характерные для устной дружинной традиции. Данные рунических надписей независимо от свидетельств саги позволили исследователям подсчитать численность отряда и определить, что он мог насчитывать до тысячи человек. Конкретную цель сбора войска невозможно сформулировать ни по свидетельствам рун, ни по изложению саги.

Рунические надписи и сага согласны в том, что этот отряд возглавлял человек по имени Ингвар. Руководство военными предприятиями подобного уровня обычно осуществлялось представителями шведской знати. Высокий социальный статус Ингвара подтверждают руны[481]. Согласно саге, Ингвар принадлежал к побочной ветви шведского королевского рода: Эймунд, его отец, был внуком конунга Эйрика Победоносного, мать Ингвара, имя которой в саге не приведено, была дочерью «могущественного человека»[482].

Источники единодушны в том, что из Швеции отряд пошел на восток. Прямо об этом говорится в рунических надписях[483]. В саге движение отряда географически более четко локализовано: флотилия направилась на Русь, ко двору Ярослава Мудрого.

Этот круг известий, подтвержденный руническими надписями, фактически исчерпывает достоверную информацию саги о походе Ингвара. Она является тем историческим ядром сюжета, которое, сохранившись в устной традиции, послужило основой для письменного памятника.

Сопоставление свидетельств саги с руническими надписями дает возможность высказать предположение о том, в каком направлении далее из Руси проследовал отряд. Немногочисленные географические названия, упомянутые автором саги в рассказе о маршруте свеев, такие, как названия городов Heliopolis[484] и Citopolis[485], а также упоминание Сиггейского мыса (Siggeum), расположенного на азиатской стороне пролива Дарданеллы[486], указывают на стремление автора саги показать, что Ингвар со своими воинами направился в земли Малой Азии или Южного Средиземноморья. Опорным среди этих топонимов является название Citopolis. В том случае, если верно наше предположение о том, что под наименованием Citopolis автор саги подразумевал Скифополь в Палестине, то движение из этого города к Гелиополю (какой бы из двух известных под названием Heliopolis городов ни имелся в виду) шло в направлении Северной Африки. Упоминание в двух рунических надписях[487] того, что люди, о которых в них говорится, погибли «на юге» – sunnarla, т. е. в той части мира, которой, согласно географическим представлениям исландцев, принадлежали южные берега Мраморного и Средиземного морей, не противоречит такому пониманию маршрута отряда. Более точно локализовать местность, где, согласно представлениям автора «Саги об Ингваре», закончился поход, не представляется возможным.

Хронология сюжета

Критического отношения к себе, несмотря на кажущуюся объективность, требуют приведенные в саге хронологические данные, в том числе конкретное указание на дату смерти Ингвара: «А тогда, когда умер Ингвар, прошло от рождения Иисуса Христа сорок и одна зима. Тогда было ему двадцать пять лет, когда он умер. Это было через девять лет после смерти святого конунга Олава Харальдссона»[488]. Разные рукописи приводят это сообщение с отдельными изменениями. Отсчитывая о Рождества Христова, писцы трех из них – A, C и D – говорят о 1041 г. как о дате смерти Ингвара, а писец рукописи В называет 1040 г. Пересчет этой даты по принципу соотнесения с событиями скандинавской истории, в данном случае с датой гибели Олава Святого в битве при Стикластадире в 1030 г., приводит к еще большим разногласиям. Писцы рукописей A, C и D считают, что прошло девять лет после гибели Олава, и это дает нам 1039 г., в отличие от 1041 г., по их подсчетам, от Рождества Христова. Писец рукописи В насчитывает одиннадцать лет после гибели Олава Святого, что также не соответствует его более ранней датировке – 1040 г.

Рукопись В отличается от трех других также и тем, что несколько иначе определяет возраст Ингвара, полагая, что он прожил 30 лет; три другие основные рукописи согласны в том, что ему было 25 лет, когда он умер[489]. Следует заметить, что на фоне неопределенности локализации сюжета и ограниченности именования действующих лиц фраза, содержащая указание на конкретное время смерти Ингвара, выглядит чужеродной: вероятно, она была введена в сагу позже, ближе ко времени создания того текста, который зафиксирован в двух древнейших пергаменных рукописях. Противоречивость содержащейся в ней информации также дает основания полагать, что хронология саги весьма условна.

Это впечатление усиливается, когда мы, отталкиваясь от упомянутой в тексте конкретной даты, пытаемся соотнести ее с известными по другим историческим источникам фактами истории Швеции и Норвегии и определить хронологические рамки для всего сюжета. Для исландских хронистов и авторов саг события истории Норвегии, прародины многих из их предков, служили привычными хронологическими вехами. История Свеаланда была не так хорошо им знакома и требовала пояснения. Возможно, именно поэтому автор «Саги об Ингваре» был вынужден соотнести события шведской истории с одновременными им в Норвегии. Упоминание в Прологе саги имен реальных исторических лиц дает нам возможность, редкую при исследовании саг, восстановить хронологию для отдельных периодов, которые отражены в сюжете.

Эйрик Победоносный, к которому, согласно саге, восходит род Ингвара, – первый конунг свеев, год окончания правления которого – 994 – достоверно известен. Эта дата является исходной при попытке установить, когда могло произойти то или иное событие из описанных в Прологе. Именно она дает основания полагать, что свадьба конунга Эйрика и Ауд, на которой, согласно саге, присутствовал ярл Хакон (правил в Норвегии в 970–995 гг.) и во время которой был убит отец Эймунда, состоялась ранее 994 г. Следовательно, мы можем заключить, что Эймунд родился ранее этой даты (в саге отмечено, что еще до того, как началась открытая вражда между Эйриком Победоносным и Аки, у Аки и дочери конунга Эйрика был сын), но незадолго до нее: истории обоих браков – как конунга Эйрика и дочери ярла Хакона, так и свадьба родителей Эймунда – включены в единую цепь событий. С еще бóльшей долей условности можно определить и время заключения брака неназванного «конунга фюлька» из Гардарики с дочерью конунга Эйрика Победоносного, раннего брака этой принцессы, и датировать его концом 80-х – первой половиной 90-х гг. X в. Эта часть рассказа саги может считаться более или менее хронологически достоверной.

«Русская» часть истории Эймунда, как она рассказана в саге, при сопоставлении ее с реальными историческими событиями также выглядит хронологически достаточно обоснованной. Согласно саге, Эймунд приходит ко двору Ярицлейва из Гардарики после того, как он взял в жены Ингигерд, дочь Олава Шведского. Известно, что этот брак был заключен в 1019 г. В саге упоминается, что Эймунд действует на стороне русского князя против его братьев. Согласно летописи, борьба Ярослава Мудрого против князей Святополка Окаянного и Брячислава, начавшись в 1016 г., в 1021 г. завершилась. Таким образом, Эймунд, оказавшись на Руси после 1019 г., реально мог оказать содействие Ярославу на последнем этапе его борьбы за единоличную власть.

Искажения в хронологии возникают с того момента, когда в сюжет вводится Ингвар. О рождении героя упоминается в той части саги, где говорится о жизни Эймунда после возвращения из Руси. Если Эймунд вернулся в Швецию вскоре после того, как, добившись единовластия, Ярослав перестал нуждаться в помощи норманнов, то условная дата рождения Ингвара – наиболее ранняя из возможных – 1022 год.

Согласно сообщению трех рукописей – A, C и D, Ингвар прожил 25 лет; в таком случае, отсчитывая от указанной в них даты смерти в 1041 г., он родился в 1016 г. Если же принять на веру сообщение рукописи В о том, что ему ко дню смерти в 1040 г. исполнилось тридцать лет, он должен был бы родиться в 1010 г. Упоминание саги о рождении Ингвара после того, как Эймунд вернулся из Руси, существенно влияет на хронологию сюжета: подсчеты показывают, что в этом случае смерть настигла Ингвара либо в 1047 (по рукописям А, С и D), либо в 1052 (по рукописи В) году.

С точки зрения хронологии недостаточно обоснован рассказ саги о конфликте Ингвара с конунгом Олавом Шведским. В Прологе отмечается, что Ингвар решил покинуть родину и отправиться на Русь вскоре после того, как ему исполнилось двадцать лет. Отсчет от 1016 (по А, С и D) или 1010 (по В) года позволяет предполагать, что Ингвар уехал на Русь соответственно в 1036 или 1030 г. Однако известно, что конунг Олав Шведский умер около 1020, возможно в 1022 или 1024 г., и соответственно, это сообщение саги также не вписывается во временнóй контекст сюжета.

Объяснить нарушения хронологии можно единственно тем, что рассказы об Эймунде и его предках, с одной стороны, и об Ингваре – с другой, не являлись частями одного сказания, а были сведены вместе при создании «Саги об Ингваре». До того момента, как они вошли в состав саги, они, скорее всего, существовали отдельно друг от друга. Из этого следует, что «Сага об Ингваре», какой мы ее знаем сейчас, никогда не существовала как цельное произведение в устной традиции, но сразу создавалась как письменный памятник, в основу которого были положены не связанные между собой (устные или письменные) небольшие рассказы о разных персонажах. Основой для их объединения в одном сюжете могло послужить имя отца Ингвара – Эймунд, – известное нам по рунической надписи[490]. Сводя вместе в одной саге рассказы о персонажах, живших приблизительно в одно время, и изображая их родственниками (хотя, как можно полагать, в действительности Эймунд Акасон и Ингвар Эймундарсон ими не являлись), автор саги создает повествование о знатном роде свеев, имевшем продолжительные и тесные контакты с Древней Русью. Противоречивость внутренней хронологии «Саги об Ингваре» существенно снижает историческую достоверность этого повествования.

«Сага об Ингваре» – сага о миссионерах

Автор «Саги об Ингваре», создавая свое произведение более чем через полтора столетия после завершения похода, построил его на основе дошедших до него устных рассказов об исторически достоверном факте, но существенно переработал имевшийся в его распоряжении материал. Сюжет о походе крупного отряда норманнов во главе с хёвдингом Ингваром, присланного, очевидно, шведским конунгом Анундом-Якобом по просьбе Ярослава Мудрого для решения внутренних либо внешних проблем на Руси, в саге получил совершенно иную интерпретацию.

Сложность сюжета позволяет найти в нем отражение различных реалий средневековья. Поход Ингвара можно рассматривать в ряду путешествий, совершенных паломниками-скандинавами в Святую землю[491]. Поход Свейна имеет особенности, позволившие Д. Хофманну назвать его «крестовым походом против язычников»[492]. Наиболее точно, на мой взгляд, охарактеризовали «Сагу об Ингваре» Херманн Паульссон и П. Эдвардс, которые причислили ее к «повествованиям о миссионерах»[493], тем самым выделив в ней историю введения христианства в стране Силькисив как центральный мотив сюжета. Рассказ саги отражает реальную практику деятельности католических миссионеров среди языческих народов, осуществлявшейся в несколько этапов. На первой стадии миссии необходимым условием было обращение в христианство представителей правящего класса: в дальнейшем именно они будут содействовать созданию условий для того, чтобы новая вера была принята в обществе. Позднее, когда первая цель достигнута, могла быть поставлена задача обращения в христианство всего населения страны[494]. Согласно саге, Ингвар, открывший Силькисив суть христианской веры, становится первым миссионером в этой земле. Под влиянием его убеждений и его красноречия (силу которого мы знаем из эпизода Пролога, где рассказывается о том, как «совершенством красноречия» Ингвар убедил мятежные племена земгалов выплатить дань конунгу Олаву Шведскому[495]) королева решает принять христианство сама и дать эту религию своему народу. Свейн, сын Ингвара, приходит в Цитополь в сопровождении епископа и завершает миссию своего отца. Долгий процесс, который в действительности требовал усилий многих миссионеров в течение десятилетий, в саге отображен как результат деятельности двух поколений светских деятелей.

Отражение черт, свойственных деятельности миссионеров, можно видеть и в постоянном интересе автора саги к проблеме языковых контактов, когда он описывает встречи героев с языческими народами. Проблема коммуникации, первоочередная в просветительской деятельности, стояла перед миссионерами особенно остро. Знание местных языков помогало установить контакт между сторонами (рис. 12) и являлось непременным условием успешной деятельности представителей церкви[496]. Специальное внимание автора саги к тому, что Ингвар и Свейн, находясь на Руси, научились говорить на языках, распространенных по Восточному пути, возможно, дополнительная деталь их характеристики как миссионеров. Мы знаем из саги, что между героями и королевой не возникает языкового барьера, который мог бы стать непреодолимым препятствием в наставлении[497]. В то же время в нескольких эпизодах в Походе Свейна автор несколько раз отмечает невозможность общения между христианами и язычниками, не знавшими языка друг друга. Так, описание встречи Свейна с флотилией язычников в 90 кораблей сопровождается замечанием: «И никто не понимал, что говорят другие»[498]. В другом месте перед остановкой для торговли путешественники обмениваются с местными жителями знаками, воспринятыми обеими сторонами как знаки мира. Начав торговаться, они поняли, что «никто не понимал, что говорили другие»[499]. Конфликты в этих случаях, возникавшие между сторонами, непременно завершались битвами, победными для христиан.

Рис. 12. Прибытие миссионеров: а) рельеф на саркофаге уппсальского еп. Генриха (XIII в. Museovirasto, Хельсинки);

б) граффити на кости из масковичского комплекса (XI–XIII вв.). Публикуются по: Мельникова 2001а. С. 233–234

Автор наделяет Ингвара чертами идеального миссионера. В этом образе прежде всего важна характеристика Ингвара как истинно верующего человека, посвятившего свою жизнь служению Богу. То, как он прожил жизнь, дает основание Ингвару смотреть в глаза приближающейся смерти с подобающим смирением и надеждой на справедливый Божий суд. «Я заболел этой болезнью, – говорит герой перед смертью, – и думаю я, что она приведет меня к смерти, и тогда я займу то место, которое я заслужил. Но с Божьей милостью ожидаю я, что сын Божий дарует мне упование, потому что изо дня в день от всего сердца отдаю я себя в руки Господа, душу свою и тело»[500]. Ожидания Ингвара не напрасны: его душа будет спасена. Мы узнаем об этом от дьявола, который, забирая себе неверующего Соти, вынужден признать: «Ингвар спасется благодаря своей вере в Бога»[501].

Непоколебимость веры в Бога превращает Ингвара из предводителя войска в духовного пастыря своих людей. Он – лидер, на время похода взявший на себя труд сберечь для Господа ту часть своих воинов, которые, возможно, не были так же устойчивы в вере, как он сам. Он стремится оградить своих людей от опасности влияния на их убеждения языческих воззрений и ритуалов, уберечь их от греха. Именно в этом смысле следует понимать и следующие слова Ингвара: «Я так заботился об этих людях, насколько это понимал»[502]. В ходе похода, которым он руководит, обретаемые в сражениях материальные ценности не являются главной целью. Преодолеть самих себя и одолеть грех и соблазн, сохранить чистоту веры для него самого и его соратников оказывается намного важнее.

Для понимания того значения, которое автор придавал образу Ингвара, существенен приведенный в саге разговор между епископом Родгейром и Силькисив, произошедший в только что построенной в Цитополе большой церкви.

«И когда епископ был облачен, то спросил он: “Во имя кого велишь ты, королева, освятить церковь?” Она отвечает: “В честь святого конунга Ингвара, который здесь покоится, пусть будет освящена эта церковь”. Епископ спрашивает: “Отчего ты желаешь этого, королева? Или сотворил Ингвар чудеса после своей смерти? Поскольку мы называем святым того, кто творит чудеса, когда тело его предано земле”. Она отвечает: “Из Ваших уст слышала я, что бóльшая благодать для Господа в устойчивости истинной веры и приверженности к святой любви, чем от славы о чудесах; а я решила так, потому что испытала сама, как тверд был Ингвар в святой любви к Богу”.

Когда королева объявила, что так и должно быть, епископ освятил собор именем Ингвара во славу Господа и всех святых. Затем была высечена новая каменная гробница, и в нее положено тело Ингвара, а сверху поставлен дорогой крест с достойным украшением. Тогда повелел епископ, чтобы по душе Ингвара часто служили мессу, и тогда позволил людям называть ее церковью Ингвара»[503].

Вопрос епископа о том, какое чудо совершил Ингвар после своей смерти, если Силькисив решила освятить его именем церковь, – закономерен. Ответ на него, как мне кажется, содержится в реплике самой Силькисив: «…я испытала сама, как тверд был Ингвар в святой любви к Богу». Сюжет произведения подсказывает одну из возможных интерпретаций этой фразы: чудо, совершенное Ингваром, заключается в том, что после его смерти народ в стране Силькисив вошел в лоно христианской церкви[504].

Сюжет саги, основу которого составляет рассказ о походе или странствии, позволил автору наделить героя чертами, характеризующими его не только как светского миссионера. В Ингваре можно увидеть паломника, стремящегося найти свой Небесный Иерусалим, и крестоносца, целью которого является искоренение язычества и неверия[505]. В интерпретации, предложенной автором саги, подлинный смысл предпринятого героем похода состоит в поиске. Путь к источнику «большой реки» в тексте равнозначен пути к духовному совершенству. Герой ищет истоки человеческих заблуждений и пороков. Его путь состоит в непрекращающемся сражении с теми силами, которые представляют опасность для христиан и которые он стремится одолеть.

Сага об Ингваре Путешественнике