Молчание.
Сыщик какое-то время смотрел на перламутровую шкатулку, потом попросил Дидье принести из кухни остатки холодного кофе.
— Эта версия вас больше устраивает, господин Станик?
У самого-то инспектора никаких сомнений не было. Убийство явно приобретало совсем другой размах, а он всегда предпочитал преступления из ревности в среде богачей разборкам мелкой шпаны.
— Не знаю, — отозвался Луи. — Я бы очень хотел, чтобы тайна ее смерти прояснила наконец загадку ее рождения.
— Что вы имеете в виду?
Появился Дидье с кофейной гущей. Луи достал сигарету из пачки, инспектор стрельнул у него одну; оба переглянулись.
— Так вы не знали, что Лиза подкидыш?
Не дожидаясь приглашения, Дидье вытащил свой блокнот и перечитал данные, сообщенные из Центральной базы данных.
— В самом деле. Лиза Колет, найдена в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году в Кане, у ворот больницы. В двухлетнем возрасте.
— До шестнадцати лет была в приюте, — добавил Луи. — Ходили слухи, что у нее есть брат, но его так и не нашли.
— Похоже, вы осведомлены лучше всех.
— Хотя она была не слишком откровенной. Но из-за этой тайны я любил ее еще больше…
Сыщик, едва сдерживая нетерпение, попросил его продолжать.
— Представьте себе, что брат Лизы захотел связаться с ней.
— Из-за денег?
— Тогда бы он объявился гораздо раньше.
— Из сентиментальных побуждений?
— Это через сорок-то лет?
— Зачем тогда?
— По одной-единственной причине: ему требуется пересадка костного мозга.
— Простите?
— Попробуйте найти другую, сами убедитесь, что это единственно приемлемая. Ведь помочь ему могла только сестра.
— ?..
— Но такая сложная операция незаметно не проходит, да и Лиза не хочет возврата к прошлому, которое неожиданно обрушилось на нее. Она отказывается наотрез. Брат упорствует, ведь речь идет о его жизни. Этим утром он использует свой последний шанс — приходит умолять ее. И она опять отказывается спасти его. Он знает, что обречен на смерть, но в одном уверен: эта шлюха его не переживет.
Словно алкоголик, любой ценой старающийся выглядеть трезвым, сыщик счел делом чести не показать, что удивлен подобными откровениями. Дидье стоял столбом, ожидая реакции своего начальника.
— Значит, она приговорила собственного брата?
— Это был единственный способ распрощаться с ним навсегда.
— Вы ее изображаете чудовищем.
— Только чудовища пробуждают страсти.
Инспектор уже начал жалеть о своей повседневной мелочовке. Особенно когда Луи добавил:
— Но, подумав хорошенько, хочу вам предложить кое-что еще лучше.
Как он и ожидал, сыщик воздел глаза к небу и стиснул кулаки. Луи остался невозмутим. Искренен.
— Валяйте. Пора с этим кончать!
— Инспектор, кто, по-вашему, способен прикончить чудовище?
— ?..
— Другое чудовище, — сказал Луи.
Дидье с трудом подавил вздох, прикинувшись, будто прочищает горло.
— Помните дело Андре Карлье?
Никакой реакции.
— Это военный преступник, за которым полиция гонялась по всему свету. Он исчез под Канном в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году. Его так и не нашли.
— Отродясь не слыхал!
— Однажды я случайно наткнулся в сумочке Лизы на старую газетную вырезку об этом деле. Это явно не совпадение. Она была дочерью Андре Карлье.
Инспектор даже не успел выразить удивление.
— Она думала, что он где-то далеко, может быть, умер, но призрак в конце концов вернулся. Зачем? Чтобы в последний раз взглянуть на свое милое дитя перед смертью? Чтобы шантажировать? Или, наоборот, завещать ей награбленные во время войны сокровища? Невозможно сказать наверняка. Сегодня утром она впустила к себе человека, которого никогда не видела и который бросил ее когда-то. После этой встречи, о которой мы никогда ничего не узнаем, Лиза погибает от удара по голове.
— Почему вы говорите, что мы никогда об этом не узнаем?
— А вы представьте себе, что за человек этот отец. Он ведь так и не искупил свое прошлое, он стар, затравлен и продержался столько лет лишь благодаря мечте о встрече с дочерью. Думаете, он выживет после сцены, которую они разыграли сегодня утром? В ближайшие дни обшарьте хорошенько берега Сены, вполне возможно, что вы найдете — тридцать лет спустя — тело этого негодяя.
Инспектор сидел, скрестив руки, с отсутствующим видом. Задумавшись. Дидье раскрыл свой блокнот и что-то записал.
Луи бросил взгляд на контур Лизиного тела, очерченный мелом на полу, и его глаза в первый раз затуманились. Быть может, он понял в этот миг, что уже никогда больше ее не увидит.
— Господин Станик, мне надо составить отчет. Все, что вы рассказали, будет зафиксировано.
— Не стоит, инспектор. Забудьте все, что я вам тут наболтал.
— Забыть?
Луи закрыл глаза, чтобы скрыть выступившие слезы, как оно всегда бывает.
— Вы были правы, инспектор. Лизу наверняка убили из-за драгоценностей.
— ?..
— Но при моем ремесле невозможно допустить, чтобы люди погибали так глупо. Особенно те, кого любил. Хочется придумать им какую-нибудь захватывающую смерть.
Луи медленно направился в спальню Лизы. Ошеломленные полицейские двинулись следом.
— Но… что же у вас за ремесло?
Помолчав немного, Луи опустился на колени перед кроватью.
— Я сценарист.
Он провел рукой по смятым простыням и уткнулся лицом в подушку.
Матильда
Любовь.
Любовь никогда не приносила Матильде денег. Или самую малость. Она служила ей двадцать лет, трудилась как портняжка, чтобы представить ее в наилучшем виде. Любовь была ее работой, она знала все ее уловки и ухищрения. Порой даже изобретала новые. Прежде чем открыться ей, любовь долго изводила ее своими капризами и каверзами. С утра до вечера, изо дня в день. К чему считать часы, если речь идет о любви? Разве сама любовь спит? Берет отпуск? Любовь всегда требует большего и первой ничего не дает. Но Матильда умела добывать сокровища ее потаенной нежности. Двадцать лет, проведенных в погоне за любовью, научили ее, что самопожертвование — источник животворный и неисчерпаемый.
Как бы там ни было, ни на что другое Матильда все равно не годилась. Виктор твердил ей это каждый день:
— Твой талант — дар небес. Ты только одно и умеешь, но зато, черт подери, бесподобно!
В конце концов она и сама поверила в этот образ великой жрицы любви, который ему так нравилось ей живописать. Колдунья, кудесница, повелительница сердец и страстей, хранительница огня — он никогда не боялся хватить через край, когда надо было подбодрить ее в работе. А она верила всему, что исходило из уст Виктора, — с их первой встречи.
Она тогда даже не пыталась избежать западни, таившейся в его взгляде. В тот же миг начисто забыла о своем дневнике, который писала за столиком бистро на Вогезской площади. А он, словно харизматичный проповедник, который сам ни во что не верит, сразу сумел окрутить ее наивную душу. И стал ее первым любовником, в тот же самый день. Ей тогда и восемнадцати не было. Но он бы не задержался в ее объятиях и до следующего вечера, если бы она с самого начала не проявила потрясающих способностей ко всему, что касалось любви. И к лучшему, и к худшему.
Десять лет счастья. Она за работой, он за кассой. Прямо как в песенке из «Трехгрошовой оперы». Он умел давать ей советы и доставлять все удобства, в которых она нуждалась, чтобы спокойно вкалывать. Порой он ее выгуливал, чтобы у нее немного проветрилось в голове и появился румянец на щеках. Ему довольно было проявить лишь чуточку внимания, чтобы никогда не говорить «я тебя люблю» той, которая только этого и ждала.
И все стало так обыденно, так уныло предсказуемо. Каждые три недели он наведывался к ней в комнатку на улице Мсье-ле-Пренс за плодами ее пахоты. Заодно брал и ее, минут на пять — она большего и не просила. Она могла любить его еще лет десять. Что и делала. Вопреки его женитьбе на первой встречной и двоих последовавших за этим детей. «Любовь — не семейное дело», — говаривал он. В конце концов она в это поверила. Ей было тридцать. Он превратил ее в старую любовницу, которой уже ничего не обещают.
Матильда стала работать с еще большим ожесточением. Чтобы забыть Виктора или одарить его еще больше — она и сама не смогла бы сказать наверняка. А его аппетиты все росли, и он порой требовал чего-нибудь поострее.
— Поострее?.. Что ты имеешь в виду?
— Побольше эротических фантазий, пыла, черт побери! Не сдерживай сучку, которая в тебе сидит!
В сорок лет Матильда приняла все. Пожертвовав своей юностью и детьми, которых у нее никогда не будет. И ради чего?
Ради любви?
— Мне жаль, малышка. Я так и не продал тысячный тираж «Забытой любовницы».
— Но, Виктор… Я же сделала все, как ты просил. Добавила эти главы об «Эрос-центре»…
— Знаю, знаю, ты старалась. Но перепихон читателей больше не интересует.
— Это из-за моего псевдонима. Кто захочет читать последний роман Клариссы Гранвиль? Следующий подпишу «Патти Пендлтон», она уже давно ничего не публиковала.
Патти Пендлтон. «Замирание сердца», «Чертог без любви», «Та, что ждет». По тридцать пять тысяч экземпляров каждый. Патти Пендлтон с ее ситуациями-перевертышами, с романтизмом, не признающим никаких законов, и коттеджами в Сассексе.
— Пятнадцать лет прошло, Матильда. Сегодня этим даже бумагу не окупишь.
— А Сара Руд? Все фанаты ждут продолжения приключений Дженис!
«Дженис и Дама червей», «Дженис идет на войну», «Дженис и ее сестра», «Наследство Дженис». И еще столько других.
— И что ты родишь на этот раз? «Дженис в Интернете»? «Дженис теряет вставную челюсть»? Всем плевать на эту дуру.
— Возобновлю серию «Экстаз».
«Адские грезы», «Экзотическая дрожь», «Андреа-дикарка», «Оазис наслаждений» и так далее.
Виктор, сидя за ее письменным столом, гнусно осклабился и достал книгу со стеллажа, закрывающего всю стену.
— Ты? О сексе? Хочешь, зачитаю из «Греховодницы» любой отрывок наугад?.. «Эдвина почувствовала, как ее воля дрогнула под опытной рукой Давида. Она знала, что отдастся ему рано или поздно, и этот час пробил. Она опустилась на колени перед своим любовником и потянулась губами к его жезлу». Жезлу! Надо быть шестидесятилетней старухой, чтобы уразуметь, что это такое! Проклятье! Всем плевать на твои старомодные изыски! Хуже всего, что тебя даже нельзя за эт