Первый громила. Я в то время думал, что убийца Фред.
Если подумать, то нет. Все-таки есть определенный маршрут. Машина движется к кварталу, который мне хорошо знаком. К моему собственному.
Второй громила. А я был уверен, что это Джонас, из-за его теории «парадоксального убийства».
Третий громила. Я-то грешил на ту шестидесятилетнюю женщину, все время забываю, как ее зовут…
— Не собираетесь же вы высадить меня средь бела дня возле моего дома, а, ребята? Неужели вы сделаете со мной такое?
Второй громила. Это ты о той, что застряла в пятидесятых годах?
Первый громила. Иветта! Когда она снимает туфлю, чтобы поправить шов на чулке… и-э-э-эх! Это мне так мою мать напомнило. А вы знаете, что это именно Иветта произносит слово «сага» в первый и последний раз за весь сериал?
Машина сворачивает на улицу Пуассоньер. Вижу вдалеке мусоровозку, в которую загружают штабеля телевизоров.
Третий громила. Нет, это не она.
Первый громил а. А кто?
Какие-то странные типы разрисовывают с помощью баллончиков окрестные стены.
Третий громила. Это когда Камилла встречает шведского туриста, тот ей говорит: «Моя жизнь — сага, позвольте вам ее рассказать». Мне один знакомый швед перевел.
Кучка людей ждет у самого входа в дом № 188. Машина тормозит. Я вцепляюсь в сиденье и ручки дверцы. Второй громила поворачивается, чтобы ее открыть. Группа зевак смотрит на машину, думая, что сейчас оттуда вылезет какая-нибудь важная шишка.
— Слушайте, ведь не высадите же вы меня здесь?
Они берутся за дело вдвоем и, отодрав меня от сиденья, вышвыривают на тротуар.
Первый громила. Принимайтесь за работу прямо сейчас.
Второй громила. Чтобы к сентябрю все было улажено.
Третий громила. Не то в следующий раз выберем вариант «а».
Они хлопают дверцами, и машина исчезает вдалеке. «Ведь не высадите же вы меня здесь?» Если я проторчу тут еще хоть секунду, меня точно прикончат. Принимаю непринужденный вид и сворачиваю к улице Люн. Номер удается: три типа, требовавшие моей смерти красными чернилами на фасаде дома, кидаются за мной вдогонку. А заодно два-три жильца, управдом и еще несколько человек. К преследованию присоединяются и дезорганизованные, совершенно неопределенные личности. Я бросаюсь бежать. Бежать, бежать, пока сердце не разорвется! Я любил тебя, Шарлотта! Я рисковал жизнью ради тебя, но, думаю, инстинкт выживания одержит верх и эта безумная гонка остановится только на другом конце света. Может, ты уже там, спешу к тебе! Спешу!
Настигнут на улице Торель. Меня окружает гудящий рой, я неподвижно стою в огненном кругу, скорпионы и в более легких случаях башку себе дырявят. Не успеваю и рта раскрыть, как меня окатывают краской. Толкотня, крики, вздымающаяся волна ненависти, меня хватают, делят, как добычу, каждый хочет урвать свою долю, валят на землю, топчут ногами… А я изо всех сил пытаюсь думать, что все это вымысел.
Просто комедия. Вот почему вера всегда сильнее знания.
Но чувствовать боль это не мешает. Толпа валится на меня, мои кости трещат от тяжести, если меня сейчас кто-нибудь потихоньку прирежет, убийцу даже не заметят.
Жду.
Надеюсь.
Жду, зажмурившись.
Но моя крестная мука внезапно прекращается.
Тяжесть куда-то исчезает…
Открываю глаза.
Шайка моих мучителей рассеяна ураганом затрещин. Мелькают кулаки. Уже ничего не понимаю. Над моей головой толкотня и мордобой. Чьи-то руки поднимают меня с земли, и я упархиваю в сторону улицы Люн.
Вознесен, как Христос! Уподоблен Христу!
Все это отрадно до невозможности. Им удалось-таки свести меня с ума. Я лечу!
Через три минуты меня запихивают в какой-то автофургон.
— Возвращаемся на базу.
— Еще бы немного, и…
— Трогай, черт подери!
— Не беспокойтесь, мсье Марко, мы обо всем позаботимся.
Такие фразы мгновенно оказывают совершенно противоположное действие. В фургоне набито еще человек шесть, таращатся на меня с оторопелыми улыбками. Все примерно моего возраста. Парни, похоже, поднаторели в приемах партизанской войны, а у девиц ухватки спецназовцев.
Сегодня в семь утра я был героем психологической драмы. Чуть позже угодил в комедию нравов. После полудня, сам того не желая, очутился во второсортном шпионском боевике. Но какого черта я делаю в фильме про войну, не совсем понятно.
— Что это за база?
— Она в двух шагах отсюда. Но о ней не расскажешь, это надо видеть.
— Вы случайно мимо проезжали?
— Мы всегда оставляли кого-нибудь для наблюдения на тот случай, если вы вдруг появитесь, но вас трудно поймать. Получив предупреждение, мы сразу же вмешались.
— А можно узнать, кто вы такие?
— Делегация президентов из шестидесяти одного фан-клуба «Саги». Со всей Франции.
Мощно вздыхаю. Они принимают это за вздох облегчения, но я всего лишь покоряюсь судьбе.
День будет еще долгим.
Фургон въезжает в мощеный двор. На стене красивого обветшалого дома надпись: «Продается». Владелец тоже из фанов и предоставил его своим соратникам как место сбора на несколько месяцев, прежде чем они разъедутся. Стоит мне переступить порог, комитет по встрече закатывает настоящее торжество. Узнав, что я прибываю, они приготовили небольшой фуршет и натянули широкую ленту с приветствием. Ждали этого не одну неделю. Наверное, не стоит их расхолаживать. После бокала шампанского мне показывают спальное помещение, зал собраний и то, что они именуют музеем, — какую-то кладовую с кучей всякой всячины на подставках, куда входишь как в настоящий музей. Главный проводит для меня экскурсию.
Пистолет под стеклянным колпаком.
— Девятимиллиметровый, принадлежал Камилле. Мы выкупили его у реквизитора первой съемочной группы. Они потом заменили пушку, но во второй серии она держала в руках именно этот.
В длинной витрине разложено страниц десять сценария.
— А это один из наших раздобыл на студии, спас от мусорной корзины. Черновик восемнадцатой сцены шестьдесят второй серии, где Мордехай покупает для Мари шоколадных пастилок на две тысячи долларов. Вот тут, внизу, Луи Станик добавил от руки: «Вставить голую фразу».
Небольшой сосуд из прозрачного пластика с беловатой жидкостью.
— Образчик липозы, который Фред показывает министру здравоохранения. Реквизитор сделал это из смеси яичного белка с топленым салом, выпрошенным у буфетчицы.
Пустая водочная бутылка.
— Думаю, вы знаете, где ее нашли — в мусорном баке у дома сорок шесть по улице Турвиль. Водка с перцем — «Перцовка». Говорят, ее пили вы с Жеромом Дюрьецем, но Матильда Пеллерен никогда не употребляла спиртного, а Луи Станик предпочитал пиво.
На экране мелькают кадры «Саги».
— Редкий экспонат: запись восьмой серии с ошибкой — Эрика тут все называют Жан-Жаном. Потом для повторного показа и для кассет исправили.
Мне некуда деваться, приходится терпеть эту нелепую экскурсию до конца. А он меня не щадит, не пропускает ничего, ни мельчайшего огрызка ногтя, ни дурацкого, совсем неинтересного анекдота, и чем дальше мы идем, тем больше я склоняюсь к мысли, что попал в логово умалишенных, опасных психов, в какую-то секту фетишистов-маньяков, которые и меня на булавку насадят, словно трофей. Чувствую, как мои глаза наполняются слезами. Надо срочно вымолить у Бога прощение.
— Узнаете? Экземпляр «Процесса» Кафки, который у Менендеса всегда под рукой.
Господи?
Ну да, так и есть…
Конечно же, так и есть!
Это Он стоит за всем этим дерьмом!
— Чтобы раздобыть флакон с ванильными духами Уолтера, я практически собой пожертвовал. А это вдобавок ничем и не пахнет.
Бог на меня злится за то, что я играл с чужими судьбами, за то, что использовал Его самого в качестве персонажа, даже говорить заставил — это Его-то, чьи пути неисповедимы! Мы приняли себя за Него, сотворили златого тельца, даже осмеяли одну за другой все Его заповеди!
— Один из наших парижских членов, скульптор, воссоздал «осязаемый пейзаж», о котором говорит Бонеме в шестьдесят седьмой или шестьдесят восьмой серии. Он использовал различные камни и…
Прости меня, Господи.
Я каюсь. Искренне. Раз Ты свободно читаешь в моей душе, было бы глупо Тебе лгать.
О, если бы Ты знал, как мне нравилось делать Твою работу…
У Тебя потрясающая работа, и мало нас тут, на земле, кто знает об этом! Как это здорово — накручивать уйму всяких перипетий! До чего радостно видеть, как все эти людишки движутся, любят, страдают! Как приятно подвергать их испытаниям и вознаграждать, когда они того заслуживают! Так почему же Ты на меня взъелся? На меня, знающего подноготную ремесла, на меня, предсказывающего аж за четыре серии, что будет дальше?
— Помните фотохромное платье, которое Фред изобрел для Мари? Мы раздобыли прототип, но без особой подсветки ничего не получается, мы пробовали.
Мы же коллеги, так что вполне можно было бы обойтись без подножек. Неужели Тебе недостаточно, что я уже весь извелся и как проклятый ищу женщину своей судьбы?
Нет?
Ты мне должен доказать кое-что.
— Ну как, нравится наш музей?
Ты мне должен доказать, что Ты лучше меня.
— Не нравится?
— Нет-нет, конечно нравится. Не сердитесь на меня, я немного рассеян. Со всеми этими волнениями…
Должно же быть средство немного усыпить этих психов, самое время найти подходящий поворот.
— Я мог бы сделать дар музею, вещицы по-настоящему редкие.
Я знаю, где они, принесу сегодня же вечером.
— Что же это?
— Я сохранил полный набор записных книжек, в которых мы играли в слова, когда не было охоты работать. Так мы придумали целителя. Еще мне досталась Коробка Решений и…
— Коробка Решений?
— Эту систему мы разработали с самого начала нашего сотрудничества — обувная коробка, с помощью которой мы принимали решения. Если вам интересно, там внутри еще должно оставаться полно бумажек. Все это в кладовке, на улице Турвиль.
— Мы там все обыскали.