Yakuza увековечила восторженность человеческой трагедией через романтический образ преступников в популярной культуре.
В этих произведениях наблюдаются основополагающие ценности японского рыцарского достоинства, основанные на понятиях гири (чувство долга, принцип верности, моральные обязанности) и ниндзё (сочувствие, сострадание, человечность). Якудза – часто одинокий человек, находящийся на задворках общества, но преданный своим правилам (еще более строгим, чем те, которым следуют обычные люди) и наделенный непогрешимыми моральными устоями. «Он бросает вызов привычному порядку и разоблачает его недостатки, – пишет Филипп Понс в книге Misère et crime au Japon („Бедность и преступность в Японии“). – Он одновременно жертва (эпохи, судьбы, общества) и носитель идеи, претензии на индивидуальную аутентичность человека, идущего до конца в соответствии с избранными им ценностями» [116]. В этом виднеется моральный портрет Кадзумы Кирю, эдакого возмущенного несправедливостью борца с моральным разложением, жертвы козней, которые, кажется, лишь подталкивают его навстречу судьбе – судьбе вольного духа, лишенного своей приемной семьи (Тодзё-кай) и оставшегося сиротой. К тем же традиционным ценностям своими величественными речами пытаются привязаться многие антагонисты из рядов якудза на протяжении всей серии, но, как правило, с куда меньшей праведностью в действиях.
Одинокий «добрый якудза» воплощает традиционный романтический образ японского скитальца – будучи отверженным от своей общины, он выступает повторяющейся героической фигурой в местной художественной литературе. Ронин, самурай без господина, странствующий по стране, – самая известная версия такого образа, породившая самурайские шедевры кинематографа (их ярчайшей иконой стал Тосиро Мифунэ, любимый актер Акиры Куросавы [117]). В феодальную эпоху многие «кочующие» бродяги таким образом становились приверженцами праведности, граничащей с бандитизмом, и гарантами некой справедливости. Группировка мати-якко на службе города (как наемники из «Семи самураев») защищала угнетенных от бандитов точно так же, как сообщества отокодатэ, своего рода «Робины Гуды», прославленные в театре кабуки, берегли слабых от богачей или уличных бандитов. Представители якудза, также благородные преступники из народного фольклора, в принципе стремятся к тем же идеалам поддержки и доброжелательности, из-за чего считают себя незаменимыми для нормального функционирования общества.
В каком-то смысле Кирю и другие главные герои Yakuza – изгои, преданные окружающими, попавшие в плен (Тайга Саэдзима), ввергнутые в нищету (Сюн Акияма), исключенные из семьи (Кадзума Кирю), потерявшие многообещающую карьеру (Тацуо Синада), лишенные профессии (Такаюки Ягами [118]) и т. д. Вечные странники всегда находятся в движении, но при этом неустанно помогают горожанам, как отокодатэ. В этом и заключается важность второстепенных заданий в серии – моментов взаимопомощи, которые часто кажутся комичными и тривиальными, но где четко прослеживается откровенный героизм наших протагонистов. Игровые аватары (независимо от того, якудза они на самом деле или нет) принадлежат к одной семье скитальцев, для которой случайный милосердный поступок не менее важен, чем личный крестовый поход. Это тоже перекликается с прошлым Японии: в игре Ryu Ga Gotoku Kenzan!, чье действие происходит в Киото в 1605 году, мы видим Кадзуманосукэ Кирю в роли какэмавари, своего рода мальчика на побегушках, который улаживает дела других людей. В конечном счете, спин-офф, затрагивающий период Эдо, в меньшей степени выглядит простым историческим отступлением от основной серии Yakuza, а скорее становится современным пересказом героических деяний феодальных времен.
Будучи консервативной силой, якудза почитают порядки старого мира. Особенно это заметно в обилии кодексов и ритуалов, которыми они руководствуются. Как говорит бывший патриарх якудза Эйдзи Идзити: «Это феодальный мир, сильно отличающийся от обычного общества» [119]. В играх SEGA, как и в реальности, члены этих организаций редко используют слово «якудза» – они предпочитают выражение «гокудо», связывая таким образом свой образ жизни с великими японскими боевыми и культурными дисциплинами: бусидо, кэндо, дзюдо, а также сёдо (каллиграфия), садо (чайная церемония) и прочими. Иероглиф до (道) означает «путь», а гоку (極) выражает нечто завершающее, кульминацию, апогей (этот же иероглиф, в некоторых случаях читающийся как кивами, используется для обозначения ремейков Yakuza и Yakuza 2, а также для игровых heat actions – знаменитых спецприемов, которые можно выполнять во время боя). Поэтому гокудо – это «путь до конца», мир, из которого нет выхода, что подразумевает полную и окончательную самоотдачу. Это выбор жизни, об условиях которой невозможно договориться, выбор судьбы, которая поглощает того, кто ее принимает. Филипп Понс очень хорошо описывает душевное состояние представителя гокудо: «Движимый нарциссическими компенсаторными импульсами, такой человек должен доходить до крайности во всем. Именно через показное поведение он выстраивает уважение к себе, а культ ритуалов и демонстрация богатства подчеркивают его власть и влияние. Театрализация его жизни будет продолжаться до того самого момента, когда ему придется покориться судьбе и пойти на смерть» [120]. Истинный ученик пути гокудо в самом деле заранее знает, что обречен, и в этом он похож на упрямого фантома – прямо как Кадзума Кирю, который не перестает подниматься на ноги, стоически и непоколебимо отстаивая свои моральные принципы до самого последнего вздоха.
С другой стороны, термин «якудза» не привлекает членов этих банд, поскольку несет в себе гораздо меньше пафоса. По всей видимости, слово происходит от карточной игры ханафуда, где худший результат соответствует комбинации из трех карт: восьмерки, девятки и тройки, которая читалась (вдоль Токайдо и других оживленных дорог феодальной эпохи, когда эта игра была широко распространена) как я-ку-дза. Таким образом, якудза – проигравший, ничего не стоящий, дурной игрок. Сначала выражение использовалось для обозначения двух основных категорий преступников – заправил в игорных притонах (бакуто) и подпольных торговцев (тэкия), а в XX веке его стали распространять на весь преступный мир Японии. Поэтому, в зависимости от того, с какой стороны на него посмотреть, понятие производит двоякое впечатление: одно славное – гокудо, другое обесценивающее – якудза. Эта двуполярность отлично чувствуется в играх SEGA, где серьезный и драматичный стиль одновременно соседствует с дурацкой комедией, где все персонажи – те еще лузеры.
Надо сказать, что современные якудза с их вычурным стилем одежды и возмутительной манерой поведения любят казаться карикатурными. В Японии, где униформа неизменно встречается во всех сферах общества, представителей якудза также должны узнавать с первого взгляда. Но внешний вид, остававшийся традиционным и элегантным в эпоху Мэйдзи, во второй половине XX века преобразовался в соответствии с западными стандартами, во многом искаженными культурным разрывом между странами. В 1960‐х годах к образу якудза добавились стрижки ежиком, поясные сумки, солнцезащитные очки (их носили даже ночью) и обилие костюмов-троек, дорогих часов и дизайнерской обуви. На фоне ажиотажа вокруг всего американского, охватившего Японию в послевоенный период, именно мафиози стали одними из законодателей моды и каким-то образом придумали для себя экстравагантный стиль. «Поскольку якудза не имели контактов с настоящими американскими гангстерами, они вдохновлялись фильмами, где показывали таких преступников, – объясняют Дэвид Каплан и Алек Дубро. – Поэтому их образ появился скорее как пародия, чем истинное воспроизведение образцов подражания» [121]. Следует добавить, что слово «якудза» очень похоже на «якуся», что значит «актер». Связь с данным термином многие исследователи японской преступности проводят без колебаний, поскольку весь этот параллельный мир рассматривается как своего рода театральная реверсия обычной жизни.
Таким образом, концепция Yakuza следует логике усиленного реализма в отношении антуража, изобильно представленного в играх. При этом серия с удовольствием обращается к выдуманным стереотипам, исходящим как от самих якудза, так и от того, как художественные произведения в самом широком смысле любят их изображать. Тосихиро Нагоси утверждает, что его команда не привлекает консультантов из преступного мира (но мог бы он признать обратное?). Вместо этого она черпает вдохновение в тематических фильмах, манге и романах, и поэтому в саге мы можем найти все элементы, стереотипы и известные ритуалы, связанные с этим сверхкодифицированным миром. Поскольку здесь невозможно составить полный перечень таких деталей, попробуем привести несколько наиболее ярких примеров.
Во-первых, стоит отметить юбицумэ – церемониальный способ загладить вину за серьезную провинность путем ампутации фаланги мизинца. Преимущество этой болезненной инициации в том, что провинившегося человека, совершившего юбицумэ, не станут исключать из семьи или, более того, ликвидировать. В наши дни этот ритуал практикуют реже, хотя он существует еще со времен активного использования мечей (наказание тогда было еще серьезнее, ведь человек без мизинца не мог с прежней силой держать катану). Несомненно, этот атрибут остается самым известным элементом фольклора якудза. Его популяризировали фильмы о молодых новобранцах – фантазируя об этом испытании психической выдержки, они спешат отрубить себе фалангу пальца по поводу и без. В начале Yakuza 0 есть сцена юбицумэ, где Дайсаку Кудзэ, лейтенант семьи Додзима, вынужден таким образом искупить вину, после того как Кирю унизил его в бою [122]. Неприятная задача в итоге выполнена, и потерянная фаланга становится символом его жажды мести и ненависти к герою, которого он преследует на протяжении всей игры в четырех последующих прот