Yakuza 4 Акияма прогуливается по улицам походкой магната, одинаково непринужденно общаясь с местными лавочниками и представителями якудза. Действительно, Камуро-тё – рай для ростовщика, его естественная среда обитания. Эту метафору он сам использует по ходу игры: «Джунглям всегда нужен король, и этот город не исключение, – философствует Акияма. – В Камуро-тё якудза всегда воспринимались как львы, но после ухода Кадзумы Кирю все остались без короля. Поэтому меньшие твари теперь ищут кого-то другого». Рассматривая район как джунгли, Акияма рисует образ постоянной схватки за выживание, в которой деньги кажутся ключом к власти. Но если якудза – это львы, то ростовщики занимают иное видное место в экосистеме японских кварталов красных фонарей и играют эндемическую роль гиен.
Сюн Акияма – саракин, буквально «сарариман-кредитор», деятельность которых переживала бум в 1980‐х, когда в Японии действовало более 42 000 ростовщических контор. Прочно связанные с преступным миром саракины (хотя сами они не считаются его частью) воспользовались отсутствием интереса финансовых учреждений к потребительскому кредитованию и открыли свои собственные кредитные компании, начиная от маленьких, потрепанных лавочек и заканчивая крупными, хорошо зарекомендовавшими себя конторами. «Таким образом, – пишут Дэвид Каплан и Алек Дубро, – любой взрослый японец мог зайти в офис местного саракина и, предъявив удостоверение личности, через двадцать минут выйти оттуда с двумя тысячами долларов наличными под 60 % годовых» [311]. Ставки, взимаемые жадными до денег ростовщиками, оказались настолько непомерными, что в 1983 году был принят закон, ограничивающий их до 40 % (иногда они превышали 110 %!). Но именно из-за давления, оказываемого на должников, саракины оказываются столь близки к преступной деятельности. Чтобы выбить деньги, ростовщики часто прибегали к услугам якудза: преследования, угрозы, насилие и – самое страшное наказание, по крайней мере для японца, – акты публичного унижения стали обычным делом. Пока в Японии ежегодно несколько тысяч человек кончают жизнь самоубийством или «пропадают» по финансовым причинам, саракины процветают, а некоторые из них (например, Сусуму Кадзияма, попавший за решетку в 2003 году, которого весь Кабуки-тё прозвал «королем ростовщиков») даже становятся медийными личностями.
Несомненно, при создании Акиямы авторы вдохновлялись Кадзиямой, ведь наш герой – своего рода районный император, которого уважают все представители изнанки общества от гангстеров до нищих, тем более что он также управляет известным хостес-клубом. Однако, в отличие от Кадзиямы, ростовщик из Yakuza 4 не считается ни членом преступного мира, ни социальным паразитом. Акияма – его моральная противоположность; вымысел, который попытался исправить ошибки реальности и восстановить иллюзию справедливости там, где ее уже давно не существует. Акияма дает в долг только нуждающимся и несчастным, не взимая процентов. Избегая преступной деятельности типичного саракина, он выглядит героем авантюрного романа, который стремится восстановить социальное равновесие путем помощи обездоленным, чью судьбу он сам разделял совсем недавно.
Акияму и правда можно назвать другом нищих и бездомных жителей Камуро-тё, как мы видим в начале игры, когда он пробирается к ним в окрестностях старого Западного парка [312], где сейчас находится строительная площадка Kamurocho Hills. Мы уже упоминали эту местность, меняющуюся по ходу серии и подвергающуюся реконструкции, но здесь важно подчеркнуть насильственные социальные процессы, которые она иллюстрирует на протяжении всей франшизы. В первой Yakuza (и в еще большей степени в Yakuza 0, так как действие игры происходит раньше) в Западном парке находился лагерь бездомных – в некоторых крупных городах Японии такие существуют десятилетиями, располагаясь рядом с доя-гай (временные жилые районы) и ёсэба (рынки для поденной работы). В стране, где попрошайничество не практикуется, а бездомные обычно держатся подальше от обычных людей, такие районы напоминают закрытые поселения в самом центре города. Западный парк в Yakuza, например, – это маленькая деревня из брезента и картонных коробок, где нищие проводят время за азартными играми и сбором барахла. Большинство из них – мужчины за пятьдесят, жертвы нестабильного рынка труда и жестокости либеральной экономики во главе стареющей страны [313], которая не удосужилась обеспечить их пенсией. В 1990‐х годах, после того как лопнул спекулятивный «пузырь», один из основных бедных районов столицы находился рядом с Кабуки-тё, и вот как описывает его Филипп Понс: «Синдзюку, сочетающий в себе суматошную бизнес-деятельность и жизнь „бессонного города“, стал центром сосредоточения новой бедноты. К традиционным бродягам добавились „новички“ среди нищих. На Тюо-дори, подземной улице между станцией и мэрией Токио, каждую ночь возникала целая деревня из картона». В сноске историк добавляет: «После пожара в 1998 году, в ходе которого погибли три человека, многих загнали в окрестные парки» [314].
Даже в наши дни некоторые крупные парки Токио в дневное время населяют бездомные. Они держатся в тени и исчезают по другим местам после наступления темноты – бедняки в Японии обладают удивительной способностью скрываться от посторонних глаз. Такие люди существуют, с ними поступают так же, как и со всем прочим, что не принято выносить напоказ и что кажется неприятным нежному взгляду горожан: их заметают под ковер. Поэтому нежелательные элементы часто сталкиваются с крупными городскими изменениями: проекты по реструктуризации регулярно вытесняют нищих с привычных территорий, все больше и больше выгоняя за невидимые границы. Чтобы «очистить» Токио перед летними Олимпийскими играми 1964 года, бездомных убрали из наиболее людных районов. Аналогичным образом крупная облава произошла в Синдзюку в январе 1996 года, когда полиция прогнала тысячу бездомных. Решив продемонстрировать «Японию будущего» на Олимпийских играх 2021 года, правительство столицы также продолжило продвигать имидж «чистого» города.
Маргинальность японских изгоев, страдающих от неадекватности системы социального обеспечения и постоянных проектов застройщиков, изображается в серии Yakuza путем постепенной замены «деревни» в Западном парке на гаргантюанский торговый центр Kamurocho Hills. Вытесненные бездомные не покидают город – напротив, они селятся либо в заброшенных зданиях, таких как Дворец Дракона [315] (из Yakuza 2), либо захватывают канализацию и километры подземных туннелей под дорожным покрытием, как показано в Yakuza 4. Во всех подобных случаях они ассимилируются в теневой, невидимый и тайный класс, к которому наши герои обращаются во время своих приключений, когда им приходится разгадывать тайны Камуро-тё. «Как и везде, в Японии существует своего рода „наглядная“ бедность среди ночных кочевников из подземных городов, – пишет Филипп Понс. – Бросая вызов обществу, помешанному на гигиене, уличные жители с их порой отталкивающей неопрятностью только укрепляют уверенность этого самого общества в том, что они „другие“, посланцы из иных мест, выходящие за рамки общепринятых норм» [316]. В Yakuza 4 сообщество бродяг Камуро-тё буквально превращается в армию шпионов, передающих информацию и помогающих «Флористу», королю изнаночной стороны района. Тем самым они образуют целое подпольное сообщество изгоев – союзников Кирю и его компаньонов, ведь они тоже причислены к касте нежелательных элементов.
Исследованию глубин города и его потаенных обществ уделено особое место в сегменте, посвященном Масаёси Танимуре, полукровке из японских окраин по прозвищу «паразит Камуро-тё», которого большинство его коллег в полиции считают ничтожеством. В начале своего эпизода Танимура собирает взятки с нелегальных предприятий и проходит через целый лабиринт коридоров, лестниц, задних дворов, кухонь и переулков. Сцена выполнена с непрерывным движением камеры, и зрелище погружает нас в темное и оживленное закулисье Камуро-тё, где живут несколько поколений иммигрантов, пока мы следуем за полицейским. Нам кажется, что мы открываем для себя параллельное общество, находящееся в постоянном движении среди привычных механизмов города. Вся эта часть игры посвящена судьбе нелегальных иммигрантов, живущих в Синдзюку, о бедственном положении которых сообщается в японских новостях каждый раз, когда всплывает новое дело о черном рынке или торговле людьми. Yakuza 4 становится частью настоящего времени: например, в ней затрагивается случай корейской студентки без визы, которую эксплуатируют мерзавцы из убогого клуба. Далее мы узнаем о связях Чжао – приемного отца Танимуры. Он помогает детям нелегальных иммигрантов, депортированных властями, а его китайский ресторан (чье название можно перевести как «родина») фактически действует как приют или убежище в «Маленькой Азии», восполняя недостатки японского общества по отношению к азиатской рабочей силе за рамками закона.
Китайцы или выходцы из Юго-Восточной Азии, как и большинство изгоев в Камуро-тё, не оказываются брошенными на произвол судьбы, поскольку могут рассчитывать на организованную братскую общину – маргинальный круг, существующий наряду с видимой частью города. Они становятся наследниками китайской родовой традиции цзянху, то есть категории людей, живущих на задворках привычного общества, включающей странников и неугодных. Как и якудза, которые часто называют себя честными народными бандитами, цзянху также вбирают в себя воинов улинь, защищающих порядочных людей от разбойников и угнетателей.
Именно с этой точки зрения следует рассматривать неоднозначный характер Масаёси Танимуры – поначалу он кажется лишь очередным продажным полицейским, но по ходу повествования все больше демонстрирует свои несгибаемые моральные устои. Хотя иногда он проявляет себя как настоящий законник, его чувство справедливости остается довольно расчетливым, свободным от бюрократического кодекса блюстителей порядка, поскольку в конечном итоге именно полиция, а не «паразит», оказывается коррумпированным элементом. Когда Танимуре удается поймать подлого детектива Сугиути, последний пытается сбежать, насмехаясь над молодым офицером, пока тот держит его на мушке: «Японским полицейским запрещено стрелять в людей!» – на что Танимура отвечает: «У меня свое представление о правосудии», а затем нажимает на спусковой крючок в качестве предупреждения.