Пионерский лагерь Павлика Морозова
Летом я отдыхала в пионерском лагере имени Павлика Морозова. Детям шахтёров путёвки бесплатно, всем остальным 32 рубля. И так как я бесплатник, то обречена была тусоваться там каждый год. Но в 9—10 классах я уже не поехала даже в качестве вожатой — задолбало всё! Самое неприятное в лагере — бесконечные построения, линейки, речёвки. Самое приятное — бассейн. Но и он на чёрта нужен, когда свой, родной мгачинский Татарский пролив всё лето стонет, твоё маленькое тельце ждёт не дождётся!
А что запомнилось в лагере, так это природа. Бурундуки и белки, они везде, того и гляди наступишь! И заросли бамбучника. Знаете что это такое? Это карликовый бамбук, самое настоящее тропическое растение. Нет, во Мгачах ничего подобного не было: встретить белку в лесу или бурундука — это роскошь, а бамбучник — вообще невидаль невиданная. Хотя лагерь от нашего посёлка всего 50 км к югу острова и 15 км вглубь. А Мгачи стоит у самого синего моря, у нас холоднее.
Девочка Вероника из подвела меня как-то к железному плакату Павлика Морозова:
— А ты знаешь, что это предатель?
— Нет.
— Он своего родного отца своего красным сдал.
— Порол?
— Что?
— Папашка Павлика розгами порол?
— Не знаю.
— А я знаю, порол. Иначе б не сдал.
— Кто тебе такое сказал.
— Никто. Но я уверена, порол.
Татарский пролив
Татарский пролив — это самоё тёплое море Сахалина, особенно его середина. А посёлок Мгачи как раз посередине острова и уселся. Купаться мы начинали в мае, а заканчивали в октябре. В августе вода у пляжа может прогреться до 24 градусов — не ахти какой цинус, но круче, чем холодные воды Охотского моря. Хотя с каждым метром вглубь моря, вода в проливе всё холоднее и холодне, её исторический максимум 18 градусов летом. Пляж всегда полон людей, кажется что всё наше шеститысячное население только и валяется под солнцем сутра до вечера.
«Шесть раз облезешь, только тогда загоришь!» — наша поговорка.
Есть у нас и деревянный пирс, к которому подходят русские и японские корабли, загружатся углём и уходят. С пирса можно нырять, ловить рыбу и целоваться по вечерам. А мужики развлекаются по другому: доплыть до буйка — подвиг, а доплыть до корабля — стать легендарным пловцом до самой смерти. Каждый год кто-то тонул: рыбаки на лодках, пьяные ныряльщики и дети. Дальневосточное море коварно, чуть-чуть зазевался и жди беды! Так что как бы ни кричали политики о сказочном ДВ, это суровый край для суровых людей. И курортом ему не бывать никогда. А мы? Ну что мы… мы народ закалённый.
Наш дом и папка огородник
Посёлок Мгачи — это практически одна длинная улица (6 километров). Та часть, что упирается в берег моря, называется Рудник, а противоположная часть — Восток. Дом Зубковых стоит как раз посередине (на Улице Восточной). Это маленький деревянный дом на двух хозяев. В одной половине живёт мой дед Вавила и бабушка Паша, а в другой мы. У нас две комнатки и кухня с большой русской печью. Уборная во дворе. Вода в колодце. У деда с бабой всё то же самое. Вокруг дома огород, сараи и две летние кухни. Огородов много, одних только картофельных полей несколько штук, иначе не выжить. А ещё большая грядка клубники — для себя и на продажу. Теплица с помидорами и огурцами, малина, чёрная смородина и грядки, на которых растёт всё. А вот фрукты, зерновые, бахчевые, подсолнечник и кукуруза у нас никак не хотят расти из-за холодного климата. Но отец каждый сезон героически пытался что-нибудь да вырастить из вышеперечисленного списка. Безрезультатно! Иван Зубков был очень серьёзным огородником: если он ни на работе, то в огороде. Это тяжело. Очень. Поэтому когда он дома, то у него всегда есть тихий час. Ну и у мамки тоже (та такая же огородница), вот она то муженька к дневному сну и приучила, работая в детских яслях. Я по мере сил помогала с картошкой, с прополкой. Но предки меня сильно не нагружали, старались не портить дитю детство. «Не хочешь, иди!» — их лозунг. А вот уборка в доме и мытьё посуды — это моё любимое занятие (посуду до сих пор люблю мыть, нервы успокаивает).
— Пап, ты уже который год арбузы в теплице садишь. Ну и чего? Эта зелёная хрень только место занимает!
— Ну, донь, два маленьких арбузика, полгрядки всего.
— Полгрядки — это два ведра помидоров, папочка!
— Иди, обжора, отсюда! Ишь, дух селекции на корню прям давит. Мать и та, молчит, а этой что ты, всего ей мало, мало, мало!
— Я не о том: умные-преумные дяди и до тебя сто лет пытались тут всё такое вырастить. Ну если не растёт! Зачем силы тратить? Вон ты и так устаёшь, как собака.
Да что б ты понимала, козявка! Я только на этих арбузах и отдыхаю душой и телом.
— Как так?
— Наш огород — это жрачка. А тут творчество. Понимаешь, творчество!!!
— Не.
— Ну иди, иди, вот станешь этой… как тебя там, писакой, тогда поймёшь.
О, спорт, ты…
Когда спускаешься с горки в посёлок по трассе, то взгляд тут же натыкается на футбольное поле с ласковой, натуральной травкой. Наше поле было очень добротным, за ним следили. Поэтому другие команды любили приезжать во Мгачи на соревнования. И каждый раз это событие! На лавочках полно зрителей, собак и почему-то ворон. А те, кто шли с работы домой, из бани или с магазина, конечно же, задерживались и глазели. И заметьте, никакого пива! Но встречались и отщепенцы футбольного фанатизма. Например, мой отец. Он не по-детски выбивался из шумной толпы болельщиков и предпочитал свой любимый огород и эксперименты с кукурузой.
— Хрущёв номер два! — обзывала его мамка и заваливалась болеть у экрана телевизора.
Болела она за всё: за футбол, хоккей, синхронное плаванье, фигурное катание и так далее. А так как я любила валяться рядом с мамкиным большим и пышным животом, то мне приходилось болеть тоже, но больше за беговые лыжи, так как я всю юность им посвятила: у меня второй взрослый разряд. А как школу закончила, так и спорт забросила. Болеть тоже.
— Ребятки на химикатках! — обзываю я спортсменов и переключаю телевизор на другой канал.
Грустно как-то. Или просто состарилась, азарта нет. Ушёл азарт. Увы.
Каток
Зимой футбольное поле самым загадочным образом превращалось в ледовый каток. Всем поселковым детям, независимо от достатка, покупались (перепродавались, передаривались) коньки, и они катались. Я тоже: пируэты там всякие — это запросто! Ездили мы по скользкому льду всегда до ночи. Могучие шахтёры для такого дела даже столб в землю вкопали, фонарь на него повесили. Ну, чтоб молодёжи веселее было круги по полю нарезать. В общем, самые яркие моменты социализма, то есть нашего маленького социума, именно на Мгачинском катке и проявились: я лечу, Оксанка летит, Ирка летит, Толик летит на нас — куча мала, упали! Упали, встали, дальше поехали — на столб наехали, упали. Встали и покатились по домам — на коньках прямо по проезжей части. Потом по тропинке во дворе, по прихожей, по коридору, по ворсистому ковру — бух, бух, бух. Плюх на диван:
— Ма-а-а-ма, снимай коньки, сил больше нет!
Мать:
— Вань, снимай с неё коньки, сил у этой больше нет.
Отец:
— Кошка, беги снимать коньки, сил у хозяйки больше нет.
Я:
— А-а-а-а, плохие вы, уйду я от вас!
А Ваня, Валя, кошка хором мне и отвечают:
— Проваливай, токо шнурки на коньках потуже затяни — разболтались.
Жирные шахтёры
На острове много угля, поэтому много и шахт. В 70-е годы шахтовые посёлки жирели на фоне всеобщего дефицита. Южно-Сахалинск, Поронайск, Долинск и прочие сахалинские города-шушеры погрязли в очередях. И только в валютных магазинах в «Берёзка», хоть что-то нормальное и можно было купить. Нет, нам их тоска была неведома. Лучшая рыба — шахтёрам, лучшее мясо — шахтёром. Полки, ломящиеся от товаров только в шахтёрских посёлках и городках. Одежда и обувь из Японии — тоже нам (за рубли). Выбор одежды огромен! Посуда — на любой вкус. А зарплаты: шахтёры получают 300—600 рублей в месяц и дорога в отпуск оплачивается. Отец Иван в забое не работал он, как электрик, получал приблизительно 300, частенько бывало и меньше. А у моей мамки (воспитатель в д/я) всего 120 рублей. Но мать легко могла прокатать в отпуске папкины 1000—2000 рублей. Удивляло меня только одно:
— Мам, мы столько денег прокатываем летом, а живём в сраной маленькой хатке без удобств. Ну давайте не поедем в отпуск три года и купим нормальный дом.
Но вы послушайте что ответила мне эта «наимудрейшая» женщина (моя мать):
— Инна, билеты на самолёт шахта оплачивает всей семье. И мы три года будем терять такую халяву? Да я же не переживу!
Ну да, она бы этого не пережила, поэтому и прожила всю жизнь в маленьком-малюсеньком доме без удобств. Сами ведь понимаете, при Горбачёве и Ельцине мудреть было поздно.
День шахтёра
День шахтёра во Мгачах — самый главный праздник, главнее Нового года. Сначала у поссовета проходит митинг (явка всем обязательна): выступает поселковая администрация, руководство шахты, заслуженные шахтёры, коммунисты, комсомольцы, пионеры, октябрята. Ну и всё. А далее — концерт на площади: местная самодеятельность развлекает всё остальное нетворческое население. А вечером, конечно, пьянки. Пьют все у кого уже есть на руках паспорт. Из окон и на улицах льётся горькая-прегорькая песня «Гудки тревожно загудели, народ бежит густой толпой, а молодого коногона несут с разбитой головой…» И пока вы ни услышите эту песню из уст самих шахтёров, вы никогда не поймёте как тяжел шахтёрский труд.
Злой дух новостроек
К 1970—80 годам шахта Мгачи окончательно разжирела и принялась за строительство нового микрорайона. А так как посёлок находится в длинной узкой ложбинке между двух сопок, то было решено возводить серию пятиэтажек на пригорке. Строили их быстро, но людям пожить в них долго и счастливо так и не удалось. Власть в стране переменилась и шахтёры годами (!) работали задарма, даже не думая бастовать. А в 1997 году шахтовое начальство намеренно затопило все подземные разрезы, предварительно вытащив японское оборудование, продало его налево, и сбежало в Америку со всеми шахтовыми деньгами. Посёлок Мгачи окончательно обнищал и стал разрушаться. Сегодня пустые глазницы «новостроек» чёрными печальными взглядами встречают редких гостей посёлка. Постапокалипсис. Печально.