Но мой рассказ не об этом. 1980 год (мне 12 лет) — самое время лазить по стройкам и играть с пацанами в войнушку. «Бух-бух-бух» — стучат наши шаги по новым лестничным пролётам без перил. Страшно! Пятый этаж самый жуткий. А Инночка боится высоты. Но на всю оставшуюся жизнь девочку напугало не это, а страшный-престрашный дедко сторож. Он возник из ниоткуда и схватил меня за плечо. Я поворачиваю голову, перед моим лицом болтается длинная чёрная борода, безумно сверкающие глаза и кривой рот:
— Куда прёшь, малявка?
— Я, дедушка, мимо шла!
— Вот и иди себе мимо!
И я, как ветер, понеслась домой по лесу, а не по дороге, потому что обсикалась от страха. Тайком переодев штаны в родимой хате, я выдохнула:
— Всё-таки оборотни существуют!
— И где же ты их видела? — крикнула из кухни мать.
Что я, прям щас возьму и расскажу ей, как подсудными делами занимаюсь — по стройкам шастаю? Нет, конечно! Поэтому ответила просто:
— Ай, самые настоящие оборотни — это карапузы в твоих детских яслях, мамочка!
Валентина Николаевна аж присела:
— Да ну?
— Волки, как есть волки.
— ???
— Ну да, были б они людьми, их бы не сдавали на семидневку. От греха подальше!
— Донь, да ты чё, у нас одна такая группа на все ясли.
Я задумалась:
— И сколько иродов в группе?
— Та человек двадцать всего!
— Плохо дело. Эти выродки вырастут и дадут нам всем просраться!
«Ну или проссаться, — вспомнила я свои обсиканые штанцы. — Ах да, дедко охранник! Надо про него страшилку придумать и однокашников пугать.»
— На одной заброшенной стройке бродит черный-пречерный дух старого сторожа, он подкарауливает пьяных шахтёров, которым так и не выдали квартиры в новостройках, и пугает их до усери! А тем хоть бы хны: так и продолжают жрать водку и скулить жалобные песни:
Ох, шахта, шахта, ты — могила.
Зачем сгубила ты меня?
Прощайте, все мои родные,
Вас не увижу больше я.
Мои атеисты
Мгачинцы — это русские и татары, в основном комсомольцы-добровольцы и их потомки. А если и были бывшие каторжане, так те давно уже сгинули. Как ни странно, но комсомольцами-добровольцами являлись и татары, поэтому ни о какой мусульманской религии в посёлке слухов не ходило. А уж о православии тем более. Мне даже странно было смотреть фильмы про русскую глубинку, где бабушка втайне передаёт внуку христианский крестик. Или как в Великую Отечественную солдаты перед боем целуют свои кресты. Чудно! Наши ж бабки и деды все сплошь взращены революцией. А кто не был ей взращён, тот по углам прятался и с внуками общался, как могила с надгробием! Я за своей родной бабой Пашей такое тоже замечала: придёшь к ней в гости, а она то молчит, то у бога смерти просит. Рукой махну и айда во двор к ребятам:
— По смерти она соскучилась, ишь, молодая ещё!
А про бога я вовсе не думала. Ни церкви у нас не было, ни мечети. Однако, мать моя тоже всё любила смерть поминать:
— Ну кака там душа! Умру и всё, чернота и пустота, и та не для меня.
А отец так вовсе жутко матерился на религии да на бога. И вообще, материться — это его любимое занятие. Но ему матюки прощали: как проснётся с утра, так и заведёт свою волынку.
— Ай, чем бы дитя ни тешилось! — говорили односельчане, но на всякий случай Ивана Вавиловича обходили стороной.
Много воды утекло с тех пор, так и умерли мои родители атеистами. В 2010 году во Мгачах крохотную часовенку всё-таки поставили. А я… А что я? У меня муж из бывших: из физиков-ядерщиков. Так мы с ним до сих пор в поиске.
Моя первая проза
В пятом классе я написала рассказ. Задание было написать сочинение о Великой Отечественной войне. Ну я и написала: не сочинение, а рассказ про бойца и горящий танк. Учительница литературы Разыя Ахметовна похвалила меня и торжественно прочла мои творческие позывы всему классу. Ну и всё. Дома я подсунула тетрадку родителям. Не помню их реакцию. Но уже через год я поняла, что это ужасная глупость — писать о том, чего сама не знаешь, чего сама не пережила. Больше прозу я не писала. Свой первый настоящий рассказ я отважилась накатать лишь в 45 лет, называется он в «Маша в хрущёвскую оттепель» (или «Маша и самовар»). Не читали? Ну, ну прочтите, погуглите там…
Пушкин и Кукушкин
У нас была очень хорошая учительница русского языка и литературы — Розыя Ахметовна Ли. Она мне всегда 5/5 за сочинения ставила. Но чаще 5/4. Ну да ладно. Так вот, однажды она преподала мне очень хороший урок: научила смотреть на литературу СВОИМИ глазами. Как? А вот как… Она вела кружок по литературе. Не все туда ходили, так, всего лишь несколько человек из разных классов. Я его посещала. На одном из занятий Розыя Ахметовна встала у доски, прочитала нам несколько стихотворений и сказала:
— Эти стихи написал очень хороший поэт и замечательный человек. А вот эти стихи написал серийный убийца! Какие стихи вам больше нравятся?
И она начала читать стишки преступника. Пока она их читала, мы закладывали пальцы в рот, показывая, что нас тошнит от такого творчества. А потом дружно высказались:
— Конечно первые стихи гениальны, а вторыми только в туалете подтираться.
Учительница опустила голову и прошептала:
— Вот так мы все (вы, я и товарищ Сталин) нашу интеллигенцию на каторгу и отправили.
Она заплакала и вышла из класса. Мы вдогонку!
— Розыя Ахметовна, ну что вы? Мы ж не хотели вас обидеть.
Ли лишь махнула рукой:
— Оба цикла стихов написал один и тот же поэт — Александр Сергеевич Пушкин.
Мы остановились и раскрыли рты. А вот истинный смысл этого маленького эксперимента мне уже родители объясняли…
Опята
Дед Вавила если пойдёт в лес, то до-о-о-лго там шляется, а когда вернётся, то баба Паша на следующий день грибочки жарит, но необычные такие грибочки, а очень, очень вкусные.
— Опята! — говорит бабушка и накладывает внукам жареную картошечку с грибами.
— А почему наши родители таких грибов не приносят? — удручаемся мы.
— Э-э, ваш дедко далеко в тайгу уходит, он заповедные места знает, где токо опята и растут.
— А почему он своим детям места заповедные не покажет?
— Дурак он что ли, вы ж тогда к нам в гости приходить перестанете!
Умер дед и похоронил свои заповедные места вместе с собою. Больше я натуральных опят не ела. Редкий, видимо, это гриб для Сахалина.
Нельзя просить у бога смерти
Как ни зайду к своей бабушке Зубковой Паше, так та сидит скучная-прескучная, на веретене клубки мотает из овечьей шерсти, кою ей родственники с материка присылали, или семечки лузгает. А ежели внуки дома, то лузгает для них: начистит горку, а Костик с Сашкой — ам и в рот. Я тоже подсяду, съем пару горстей и ухожу — скучно у бабушки, она лишь одно твердить умеет, чтобы бог поскорей её прибрал. Понятно, старенькая, от жизни устала, всё болит. Но с другой стороны, всю жизнь в столовой проработала, даже в войну ходила сыта да холёна. А нынче на тебе, бубнит и бубнит:
— Пошли мне, боже, смертушку, да поскорее, более ничего у тебя не прошу!
Так она просила десять лет, а может, поболее. И ведь выпросила! Но не смерть, а гнев божий: парализовало её на целых пять лет. Пришлось моей мамке за свекровью ухаживать: переворачивать, мыть, лечить пролежни. А бабушка лежит, мычит, даже у бога смерти попросить уже не может. Откусил, видимо, боженька её язык. Отошла она потом, когда всех вымучила.
Теперь я точно знаю, ничего у бога просить не буду (верю я в него или нет), а уж смерти и подавно. Я с судьбой привыкла разговаривать:
— Что со мной дальше будет? Стану я писателем-функционалом?
А она молчит, хохочет только:
— Приметы мои читай, приметы, да вехи на пути!
Арбузы и бананы
В каком бы регионе СССР вы ни жили, цены на все промышленные и продовольственные товары в магазинах были едины, государство датировало доставку. Поэтому сахалинцы покупали «заморские» арбузы по такой же смешной цене, как и южане: за один килограмм — 5—10 копеек. Их к нам привозили в августе, сентябре и продавали не в магазине, а на заднем дворе, прямо со склада, взвешивая полосатиков на весах, предназначенных для мешков. Не, не, у нас не было такой моды — съесть кусочек, а остальное положить в холодильник. Арбуз сжирался сразу всей семьёй, а на следующий день покупался новый. И так до тех пор, пока зелёная радость не исчезала со склада до следующего августа. А в перерывах между сезонами мы радовались трёхлитровыми соками с мякотью. Господи, какие они вкусные! Даже арбуза не надо, до чего они натуральны и витаминны. А зимой мандарины и зимние яблоки из Кореи. Овощи мы свои выращивали в теплице и так, ну или покупали привозные с ближайших совхозов острова.
Но! Пришёл день в моей тринадцатилетней жизни, когда во Мгачи впервые привезли бананы. Они поступали в магазины зелёные, а так как продавцы не знали как их грамотно дозреть, то тут же зелёными и продавали: килограмм — 1 рубль 10 копеек. Неотёсанное население тоже не знало как превратить зелёные «стручки» в жёлтые, поэтому колдовскими методами обращало их в чёрные. Бананы клали в тёплое место на печи, и через неделю они созревали, но кожура становилась ужасна!
Я маюсь в ожидании чуда:
— Мам, а бананы — это вообще что такое?
— Чёрный яд! — ей всё равно, она крутится на кухне, устала.
— Яд?
— Ну да, яд. Расшифровывается: Ба-ба-На-н… Бабушек ими кормят, чтоб те окочуривались быстрее. Иди, дай бабе Паше. Может её бог и приберёт. Не зря ж она так долго смерти просила.
А баба Паша уже пятый год парализованная лежит, толстая, с синими кровавыми пролежнями — всё её бог прибрать не может. Я сомневаюсь:
— Правда?
— А то!
Я хватаю банан и бегу к бабушке. Чищу его и пихаю ей в рот:
— На, ешь!
А Паша парализована, рот набился сладкой кашицей и ни туда, и ни сюда. Я села, плачу, мне очень хочется, чтоб бог прибрал, наконец, старушку — жалко её, и мучающуюся с ней мамку. А у бабки лишь глаза закатились от удовольствия: проглотила, ещё просит. Скормила я ей те бананы и до-о-лго сидела на ступеньках её дома и ждала, когда душа вырвется из плена тела, да улетит далеко-далеко в небушко…