– ЗДРАВСТВУЙТЕ, ДЕТИ РОССИИ! – загремело над площадью.
Закричали дети ответно, запрыгали, замахали руками. Запрыгала и Марфуша, Государем любуясь. Улыбается он с облаков, смотрят глаза голубые тепло. Как прекрасен Государь Всея Руси! Как красив и добр! Как мудр и ласков! Как могуч и несокрушим!
– С РОЖДЕСТВОМ ХРИСТОВЫМ, ДЕТИ РОССИИ!
И вдруг, как по щучьему веленью, сквозь облака, сквозь лицо государя тысячи шариков красных вниз опускаются. И к каждому шарику коробочка блестящая привязана. Ловят дети коробочки, подпрыгивают, тянут шарики к себе. Хватает Марфуша шарик, опустившийся с неба, притягивает к себе коробочку. Хватают коробочки дети, рядом с ней стоящие.
– БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ, ДЕТИ РОССИИ! – гремит с неба.
Улыбается Государь. И исчезает.
Слезы восторга брызжут из глаз Марфуши. Всхлипывая, прижав коробочку к шубке своей цигейковой, движется она с толпой к Васильевскому спуску мимо храма Василия Блаженного. И как только посвободнее в толпе становится, нетерпеливо раскрывает коробочку блестящую. А в коробочке той – сахарный Кремль! Точное подобие Кремля белокаменного! С башнями, с соборами, с колокольней Ивана Великого! Прижимает Марфуша Кремль сахарный к губам, целует, лижет языком на ходу…
Поздно вечером лежит Марфуша в своей кроватке, зажав в кулачке липком сахарную Спасскую башню. Уютно и Марфуше под одеялом стеганым, и башне сахарной в кулачке девичьем. Токмо вострие башни с орлом двуглавым из кулачка выглядывает. Светит луна в окно заиндевелое, блестит на сахарном орле двуглавом. Смотрит Марфуша на орла, сахаром поблескивающего, и наливаются усталостью веки ее. Большой был день. Хороший. Радостный.
Празднично было вечером в семье Заварзиных: поставили сахарный Кремль на стол, зажгли свечи, разглядывали, разговоры вели. А потом достал папаша молоточек да и расколол Кремль на части – каждую башню отдельно. А Марфушенька башни кремлевские родным раздавала: Боровицкую – отцу, Никольскую – маме, Кутафью – деду, Троицкую – бабке. А Оружейную башню на семейном совете решили не съедать, а оставить до рождения братика Марфушиного. Пусть он ее съест да сил богатырских наберется. Зато стены кремлевские, соборы и колокольню Ивана Великого сами съели, чаем китайским запивая…
Веки смыкая, забирает Марфуша орла двуглавого в рот, кладет на язык, посасывает.
Засыпает счастливым сном.
И снится ей сахарный Государь на белом коне.
Калики
Середина апреля. Подмосковье. Вечереет. Развалины усадьбы Куницына, спаленной опричниками. Сквозь пролом в высоком заборе на территорию усадьбы пролезают калики перехожие – Софрон, Сопля, Ванюша и Фролович. Ванюша слепой, Фролович без ноги, Сопля прихрамывает. Из черных развалин дома выбегает стая бродячих собак, лает на калик.
Сопля (поднимает обломок кирпича, швыряет в собак). Прочь, крапивное семя!
Ванюша (останавливается). И здесь собачки?
Фролович (свистит, машет костылем на собак). Улю-лю-лю!
Собаки, отлаиваясь, убегают.
Фролович (устало трет поясницу, оглядывается по сторонам). Господи, Боже ты наш… А ведь точно, то самое место!
Софрон. Так я ж о чем тебе толкую, братуха. То, то…
Ванюша. Сказывал ты, Софронюшка, крыша медная с петухом, а?
Софрон. Была крыша, была. Вот те крест. (Крестится.) И крыша, и терем, и амбары, и сараи, и псарня. И пасека с садом. Шестьдесят ульёв! Все было. А во-о-н там, у ворот стояла сторожка. Там нас с Фроловичем и обогрел добрый человек Алеша. Хозяев-то не было, вот он и пустил к себе на ночь. Добрый человек.
Фролович. Истинно так. Не токмо пустил, но и лапшицы налил. И по яблоку дал. У них в ту осень много яблоков разных уродилось… Да токмо не видать чтой-то ни сторожки, ни сторожа. Вишь, Софроня, разор каков?
Софрон. Как не видать.
Сопля (громко отсмаркивается). Все пожгли лихоимцы.
Софрон. Сторожку и ту спалили.
Ванюша. Кто?
Сопля (недовольно). Кто-кто… дед Пихто! Опричники, ясное дело.
Софрон. Вон их знак над воротами – эс дэ. Слово и Дело.
Ванюша. На палочке, да?
Сопля (зло). На палочке!
Ванюша. И что ж, ничего не осталось?
Софрон. Ни рожна.
Ванюша. А сад?
Фролович. Какой сад?
Ванюша. Ну, где яблоки спели?
Фролович (приглядывается). Да сад-то вроде цел… там вон, за пепелищем. Это, чай, сад, Софронь?
Софрон. Похоже на то.
Ванюша. Люблю сады. Дух в них славный.
Сопля. Дух, дух… Тут ноги гудут, да в брюхе буравцом вертит, а ты – дух!
Софрон. Пожрать не мешало бы. Пожрать и обрадоваться.
Фролович. Как расположимся, так и обустроим кухню. (Идет к развалинам дома.) Неуж и впрямь пусто?
Софрон. Кому тут быть? Собаки да воронье.
Ванюша (держась за плечо Сопли). Собачки всегда на погорелье. Им тепло.
Сопля. Какой там тепло… Сожгли-то усадьбу, чай, еще зимой. Чего тут теплого – головешки одни.
Ванюша. А тут же люди жили. Вот собачки и чуют. Там, где человек пожил, там всегда тепло останется.
Фролович. Надобно огонь развесть. Ступайте наберите палок, а мы с Ваней супец соорудим.
Ванюша. А яблок нет в саду?
Сопля (идет по развалинам, собирает обгорелые деревяшки). Какие тебе яблоки в апреле!
Ванюша. Когда сад заброшен, яблочки под снегом упрятаться могут. Они же весны ждут, чтобы семена в землицу пустить.
Сопля. Ждут не дождутся! (Смеется.) Вань, все ж ты блаженный!
Ванюша. Нет, Соплюша, не блажен я. Ибо молюсь мало. Чтобы блаженным стать, надобно молить Господа, чтобы Дух Святой на тебя ниспослал. Когда Дух сойдет, тогда и блаженным станешь. Блаженному человеку ни холод, ни голод не страшны, ибо с ним Дух Святой. А я вот мерзну да есть хочу. (Смеется.) Какой же я блаженный!
Сопля и Софрон приносят ворох обломков. Фролович достает газовую зажигалку, разводит костер, устанавливает над ним треножник, навешивает котелок.
Фролович (Софрону). Там сугроб у забора. Ступай, зачерпни.
Софрон берет котелок, зачерпывает снега, возвращается.
Ванюша. Неуж и снежок лежит еще?
Софрон. Лежит, куда денется. (Подвешивает котелок на треножник, поправляет огонь.)
Фролович (расстилает перед костром клеенку). Ну, что, вывалим?
Сопля. Кто вывалит, а кто и посмотрит.
Софрон. Да ладно, Сопля. Сегодня тебе не повезло – завтра мне. (Развязывает свой мешок.)
Фролович. Тебе, Сопля, что покойный Цао говорил? Не отделяйся. Проси со всеми. Ибо всем дают больше, чем одному.
Софрон. Святая правда. Мудрый человек был Цао. А ты, Сопля, легкой мысли человек.
Фролович. Я без ноги, а и то один не пойду просить!
Фролович. Самсон-культя и тот один теперь не ползает. Времена другие настали! Один в поле не воин. А ты – один да один. Вот тебе и один – без мешка! (Смеется.)
Сопля (выходя из себя). Да я что, себе что ль хотел нарубить?! Я ж как лучше хотел!
Софрон. Хотел. И без мешка остался.
Фролович и Софрон смеются.
Сопля. А ну вас…
Ванюша (трогает Соплю). Отняли у тебя мешочек, Соплюша? Ну и Бог с ним. Злых людей много теперь стало. Зло, оно ведь копится, копится, пока добро его не переломит. А на то время надобно… Ты, Соплюша, мой мешок бери. У меня карманы глубокие, я подаянье и в карманы класть могу. Бери!
Софрон. Не в мешке дело, Ваня. Головой соображать надобно.
Сопля. Больно умные вы с Фроловичем. А кто на Пасху вам свинины принес? Кто два кулича принес?! Кто в Мытищах у земских на Крещенье полкурицы напел?! Забыли?
Софрон. Во, давай таперича посчитаемся, кто чего напел! Сперва полкурицы напел, а опосля мешок пропел.
Сопля. Да ведь не твой же мешок-то! Не твой!
Фролович. Ладно, хорош собачиться. Садитесь, потрапезничаем.
Фролович и Софрон вываливают на клеенку содержимое трех мешков.
Фролович. Так, вот обглодки куриные из «Курочки рябы». Выбирай-ка их, да в котелок. Во! (Радостно смеется.) Много мне зацепить удалось! И без горлодрания досталось!
Софрон. Как ты туда пролез, ума не приложу. Там же привратный всегда стоит.
Фролович. Отошел он, видать, по нужде. А мы ж тогда напротив на заправке пели.
Ванюша. Да. Про Христа-младенца. И не толкнул никто…
Фролович. Я как заприметил, что привратный ушел – сразу в дверь и просочился. Под стол нырнул, глянул – на двух столах четыре тарелки с обглодками!
Сопля. Повезло.
Фролович. Пока девка половая с тележкою своею возюкалась, я подполз, да обглодки – в мешок, в мешок. И крика никто не поднял! Хвать мешок – и в дверь. Токмо меня и видали!
Софрон. Повезло тебе с трапезниками. Я надысь к китайцам на Пречистенке в сяо шитан[4] сунулся пошакалить, так меня тут же приметили да электричества в жопу напустили. По запаху опознали, сволочи.
Фролович (кивает). По запаху. Все из-за него…
Сопля. Все беды.
Ванюша. Святая правда. Пахнем мы не так, как все. Вот чистые люди и брезгуют. А вот собачки – наоборот, ласковы с нами. А на чистых людей лают.
Сопля. Дались тебе собачки! Меня псы никогда не любили. Ни когда я чистым ходил, ни теперь. (Копошится в объедках.)