И вот она исчезла, а я вижу, как после ее ухода все рушится.
Если бы я хоть знал, какие у нее проблемы и чем можно помочь или у кого это можно узнать. Элла сама говорила, что у нее нет родных и друзей. И я осознавал, что у нее финансовые проблемы, видел, как она хотела получить продвижение, помогал с продажей квартиры, понял, что на ремонт машины у нее нет денег, и вмешался.
Но она никогда не просит о помощи и с трудом ее принимает, я постоянно видел, как она сжимает зубы, когда ей приходилось принимать чью-то поддержку. Это меня обижало, не такой реакции хочется в ответ на заботу, но я надеялся, что дело только в том, что мы еще недостаточно близки.
Может, нужно было надавить? Ха, надавить на Эллу, будто бы это реально. Хотя реально что-то ее раздавило буквально у меня на глазах.
Горло опять сжалось от беспокойства, и я добавил в череду неотвеченных сообщений еще одно для Эллы: «Если нужны деньги или хоть что-то, любая помощь, пожалуйста, напиши». Пролистал вверх, кусая губы от того, как унизительно звучали мои мольбы в каждом предыдущем сообщении. Но неловкости я не ощущал, с возрастом понял, что есть вещи важнее гордости. И этих вещей очень-очень много. В основном они касались любимых людей.
К кому еще, кроме дяди Гриши, я мог обратиться, узнать, жива и здорова ли она хотя бы? Пофиг, если решит уйти и расстаться, это решаемо при должной заботе и длительном времени. Но если с ней что-то случилось…
Коллектив? Из ее команды осталась только кассир, за которую я получил стикер на лоб. Это воспоминание отозвалось в сердце теплотой, как мило Элла выглядела, когда ревновала. А ведь был уверен, что это чувство ей вообще неведомо, да и меня она в «свои» так и не записала. Но теперь я понимаю, что к себе слишком близко она вообще никого не подпускала.
Михаил! Тоже из ее команды, и у них с Эллой было явно близкое общение. Хотя он сам не знал, что с начальницей, переживал, спрашивал, что с ней и где она, а потом вообще взял неоплаченные выходные. Глядя на их общение в самом начале, я немного ревновал, а потом думал, что они друзья. Может, Элла так и не считала, но общение у них явно было близкое и дружественное. И своим исчезновением больно она сделала многим.
Особенно я переживал за мальчиков, но они, на удивление, спокойно воспринимали мое оправдание, что Элла пока занята и не может приехать. А так, если бы Элла отвечала на звонки и сообщения, я бы пошел и на хитрый прием. Надавил бы, что мальчики ее считают за мать и она не может их тоже покинуть. Я же видел, что моим детям она совершенно не умеет отказывать, как бы ни строила из себя самую злую стерву на свете.
Я привык оценивать людей по делам, а не словам. И если обращать внимание только на дела моей девушки, то сразу становится понятно, какой она замечательный и нежный человек. И сейчас она в беде.
Я решил позвонить Мише, может, он за время отпуска что-то выяснил, все же он с Эллой дольше знаком. Руки дрожали, пока я искал в базе номер этого сотрудника. Это явно мой последний шанс узнать хоть что-то.
Глава 30. Разрушение любви
Элла
– Миша? – спросила, увидев на похоронах знакомое лицо. Их не так уж много было знакомых: отец, его жена и вот… Миша. – Как ты узнал? – спросила у коллеги.
– Ты же знаешь, я дотошный. Да и из-за чего вдруг ты могла пропасть и не отвечать на звонки, хотя ранее была доступна для связи двадцать четыре на семь.
Да, Миша такой. Всегда и обо всем в курсе и до всего докопается.
– Так как узнал? – спокойно спросила. Я вообще была поражающе пуста и равнодушна, ни одной слезинки не проронила за эти дни, тогда как отец и мачеха сейчас буквально заливались слезами, не отрывая взгляда от гроба.
Я же стояла в стороне и даже почти вдалеке и не приближалась, даже узнав среди последних Алиных гостей Мишу. Он сам ко мне подошел.
– Во-первых, я относил однажды Але романы… – начал Миша, я понятливо кивнула, да, был такой момент, у меня тогда еще не было машины и мы с Мишей оба были обычными продавцами. У меня должна была быть на следующий день смена, а у Миши – нет. Сестра тогда впервые попала в больницу, мы не подозревали ничего страшного, а я еще посмеивалась по поводу Алиного увлечения любовными историями.
А сейчас я и сама вот недавно читала роман, а Аля… Али больше нет. Я посмотрела в безоблачное небо с ярким солнцем, которое жарило всех пришедших на похороны, как будто мы уже все были в аду за то, что не удержали на земле ангела. Хотя я слышала, что изначально ад рисовали не как жаркое, а как очень холодное место, примерно как мои внутренности сейчас. Несмотря на жару, мне было холодно, а волосы на руках стояли дыбом, иногда пробегая мурашками к плечам, а затем по позвоночнику. Меня отвлек от ощущений все еще что-то бубнящий голос Миши:
– …и я потом еще несколько раз ее навещал и рассказывал о том, как твои дела. Ведь она знала пункт, который «в-третьих», – мы друзья, Элла. Как бы ты ни отрицала данный факт, утверждая обратное…
Я слегка опустила взгляд и удивленно посмотрела на Мишу, от его слов что-то появилось в пустоте внутри меня. Не сказала бы, что что-то теплое и хорошее, но хотя бы стало не так одиноко, что ли.
– …может, ты и не хочешь заводить друзей, но в жизни часто происходит то, что нам бы не хотелось, – продолжал бубнить своим монотонным душным голосом Миша, но только вместо духоты я как будто впервые вдохнула свежего ветра. – Вот и я у тебя завелся. Как таракан какой-то.
Я улыбнулась и вспомнила один факт, известный мне о Мише:
– Ты же боишься тараканов.
– Ты, похоже, тоже.
Вдали слышался вой потерявшей дочь матери, а я спокойно продолжала странный разговор:
– Все равно я думала, что друзья – это когда встречаются вне работы и все друг о друге знают.
– Во-первых… – начал Миша новое перечисление, я поморщилась, но мышцы лица плохо слушались, так как это было первое мое хоть какое-то мимическое действие за эти три дня. – …у тебя не бывает времени вне работы, а во-вторых, я даже знаю график твоей менструации! Я бы сказал, что я твой лучший друг!
– Ну, знаешь, лучший друг, – сказала я ехидно, – благодаря тебе график моей менструации знают вообще все! – последнее я выкрикнула слишком громко, особенно с учетом места, в котором находилась.
– Говорят, есть пять стадий принятия горя, – начал опять что-то душное Миша, раздражая меня еще сильнее. – У тебя, похоже, затянулась стадия гнева.
Ха, если так оценивать, тогда она у меня всю жизнь. Я сжала кулаки, а затем резко разжала. Не всю жизнь, а с момента смерти мамы.
– Хотя тут я могу даже ошибаться, ты та еще стерва, – сказал Миша, впервые за разговор слегка улыбнувшись.
– Эй, а не могло у меня завестись друга получше? – возмутилась.
– Стадия торга. Прогресс. Предлагаю депрессию пережить в стельку пьяными. И не сейчас, идем, тебе нужно проститься с сестрой, – сказал Миша, схватил меня за руку и потащил в сторону похоронной процессии.
Вот нашел, узнал все, пришел читать лекцию и тянет мою постную рожу на взгляды родственников.
– С твоей упертостью какой-то женщине очень не повезет, – сказала, пытаясь вырвать руку, но мне не удавалось вырваться из этой лапищи.
– Если ты о моей будущей жене, то ей очень повезет, – спокойно сказал тот, кто считал себя мистером Совершенством, хотя жил с мамой и его выдерживала более десяти минут только одна женщина – я. И то с трудом.
– Угу, у нее выбора не будет, ты ее везде найдешь и силой потащишь.
Я уперлась пятками в землю, пытаясь затормозить движение. Сегодня я надела балетки, так как впервые в жизни мои ноги совсем не выдерживали шпильки. Я вообще в последнее время ощущала коленки как желе. Да и что уж там, все тело было таким, даже вот сопротивляться не могу. И только когда я упала на колени, отказываясь двигаться дальше, Миша остановился и перестал тащить в сторону гроба, в котором лежала моя сестра.
– Зачем это все? – спросила я.
Зачем мне эта жизнь, мне квартира и деньги нужны были для Али, работала я тоже из-за сестры. Да что уж там, даже про то, что мне пора заводить семью и детей, трындела исключительно Аля. Вся моя жизнь – Аля. Все мое сердце – она. Но спросила я другое:
– Зачем эти ритуалы? Разве помогает смотреть на чей-то труп? На ящик для него? На то, как обкидывают ее землей, в которой этот труп будет гнить? – я почему-то специально использовала слово «труп», не соотнося тот гроб вдали со своей сестрой.
– Чтобы почувствовать общее горе…
– Идиотизм. Никакие рыдания рядом или всякие «соболезную» ничем не помогут. Это никак не вернет и не утешит, только будет раздражать. Ведь разве может кто-то хоть как-то помочь в подобной ситуации. В смерти?
– Нужно, чтобы ты поплакала и отпустила.
– Отпустила?! – выкрикнула, ощутив, как гнев разрывает душу от настолько похожих слов сестры. – Что отпустила?! Как отпустить?! – кричала. И то ли я отвлекла людей, то ли за своим ором ничего не слышала, но этот монотонный звук процессии и плача мачехи прекратился. – Отпустить! – повторила и вдруг резко и истерически рассмеялась. – Отпустить – это сдохнуть! Нет моей жизни, вообще, только ее, кривая, изорванная, но ее. Ты видел вообще мою жизнь хоть раз?
Я размахнулась и ударила свободной рукой по плечу Миши. Не ладонью, а кулаком и со всей своей силы, чтобы ему тоже стало больно. А то стоит тут, рассуждает, философствует.
– Где моя жизнь? Где?!
– Аля бы хотела, чтобы она у тебя была. Твоя жизнь, – Миша отпустил мою руку и, морщась, погладил место удара.
– Хотела, о да, Аля святая, – сказала, чувствуя, как по щекам полилась влага. – Она даже умерла, чтобы у меня та жизнь появилась. Лишь бы я ее отпустила.
Я бросила взгляд в сторону процессии и поняла, что на меня смотрит отец, видимо, мои крики отвлекают людей в этот важный день.
Миша вздохнул и прижал меня к себе, но в этот раз я не сопротивлялась и спряталась от взгляда отца и, возможно, других горюющих тоже. Мне стало неловко за то, что я тут устроила сцену, когда другие прощались с Алей так, как считали это правильным.