ЕБ Не знаю, мне кажется не было развития, вроде была на самом деле кульминация с самого начала. Андрей очень хорошо воспринимал довольно большой круг моих друзей. Он ужасно радовался расширению круга людей. Вот событие было: ни с того ни с сего Булат[59] позвонил и сказал: а про тебя говорят, что ты замуж вышла. Я говорю: ну мало ли что говорят. Ну нет, правда или нет? Я говорю: правда. А что, за академика? Я говорю: да, за академика. О, интересно. Еще что-то такое. Он мне говорит: а что ты делаешь? Я говорю: да ничего особенного. Я говорю: ну конкретно, что ты, хочешь приехать? Он говорит: нет, я не могу, я простужен. А Булата ты знаешь? Он всегда как армянский мужик. Все армянские мужики такие – если он чихнет, он уже больной. Я говорю: ну хочешь, мы тебя приедем проведаем? Он сразу говорит: конечно, хочу. Ну вот мы поехали, для Андрея это было такое событие, просто совершенно потрясающее. И тогда я сказала: ну хорошо, я тебя еще к Самойлову[60] в Опалиху свезу. Там прошла неделя-другая, в какой-то день мы поехали.
ЮР А как они его воспринимали?
ЕБ Дезик читал ему стихи много, Булат нет. Ну, не знаю, мне кажется с Дезиком получился контакт, а с Булатом более глубокого не получилось.
ЮР Но Булат сам закрытый очень.
ЕБ Да, у них не получилось – оба закрытые.
ЮР Булата я знал очень давно, а вот как-то разговорились хорошо ну буквально за год, наверное, до смерти. Он мне стал рассказывать про свою войну. Одно дело, когда пишешь рукой, другое дело, когда ты рассказываешь, совершенно другой тип информации, она окрашена иначе. А потом помните, когда я к вам пришел в больницу 23-ю, я к Булату зашел и потом пришел к вам и сказал, что я очень расстроился, увидев его. Потому что я увидел худенького, одинокого, маленького.
ЕБ У меня было ужасно грустное ощущение. Оля не появлялась вообще в больнице, говорят – болела. Какой-то он был всеми забытый. Я Галке[61] тогда сказала, а она носила котлетки мне и всякое домашнее. Я ей сказала: ты заходи к Булату, и она стала на двоих передачи носить.
ЮР Я помню, пришел к вам. Вы сидели у окна. Вот тогда я узнал про Булата. И я вам открыл окно, и был дивный день. Начало мая что ли? Я пошел к нему. У него закрыты окна, я говорю: Булат, давай я тебе открою окна. Он мне говорит: ты лучше только проветри, я боюсь простуды.
ЕБ Сегодня, между прочим, день смерти Булата.
Мы часто ездили в Ленинград. Андрей очень сошелся с моими ленинградцами со всеми, с Наташей, с Зоинькой и с моей главной подругой всей жизни Региной[62]. Регина Этингер. И всех он принял как бы очень хорошо. Ты знаешь, с моим кругом он более стал открытым, что ли.
ЮР А со своими он продолжал общаться, с физиками?
ЕБ Он на семинары ходил. Может быть, три раза мы были в гостях у Евгения Львовича Фейнберга[63] и я их пригласила сюда раз-другой. Но мне кажется, – притом Андрей очень хорошо относился к Фейнбергу – все равно какое-то не глубокое общение.
Мы составили книжечку из писем Севы[64] и из его стихов. У меня какой-то произошел замкнутый круг в жизни. Вот моя первая любовь, она не была как обычно первая любовь – школьные годы, прошло и все. И я даже не могу сказать последняя, первая? Это у меня осталось навсегда.
ЮР Вы имеете в виду к Севе?
ЕБ Да. И, в общем, замкнулось на Андрее.
ЮР Каким образом?
ЕБ Ну я не знаю. Вот такой круг прошел в жизни, или правильней – жизнь сделала такой круг.
ЮР А вот вы расскажите мне, пожалуйста, про Севу, вы девочка были совсем маленькая еще?
ЕБ Я приехала в Москву и получилось так, что меня привели во второй класс где-нибудь в середине сентября. Я как-то перепрыгнула, когда были нулевки и первые классы, а я была шибко грамотная. Это была школа на Большой Дмитровке. И вот эта школа, тогда старое здание запущенное, классы переполненные, и на многих партах сидят по три человека. Меня привела какая-то начальница в класс и поставила около учительницы. А учительница смотрит на всех и на меня, куда меня посадить? И вдруг встает со второй парты мальчик, берет меня за руку и сажает рядом с собой. И с ним сидит еще один мальчик. И вот эти два мальчика стали мои друзья, а один из них – моим возлюбленным на всю жизнь. Между прочим, я никогда от этого не отрекалась. И Ваня это знал, и дети это знали! И Лидию Густавовну[65], Севину маму, они считали за вторую бабушку. А второй мальчик, тоже погибший на фронте, – Гога Рогачевский, сын расстрелянного критика Львова-Рогачевского. Вот с этого все и началось.
ЮР То есть это такая была детская любовь, которая потом переросла.
ЕБ Вообще у меня такое впечатление, что если бы не война, я бы всю жизнь была при Севе. Вот точно у меня такое ощущение. И меня Багрицкий звал – «наша законная невеста».
Со скуки было женился, как Маша там пишет, но скоро разошелся. И я получила письмо от Севы о женитьбе, и я начала плакать, а в конце тут же в этом письме было о разводе, все в одном письме было.
ЮР Маша – это кто?
ЕБ Няня Севина, с которой он жил, когда маму арестовали. В общем, я не знаю, сколько он там был, две-три недели женат, это как-то прошло мимо меня, но я просто поняла или осознала, что мальчик – все, вырос мальчик.
А потом я приехала из Ленинграда в Москву и застала у Севы в доме женщину, как мне показалось, сильно немолодую, ей лет 26, а может быть, и 30. И она вылетела оттуда пулей, когда мне Маша дверь открыла. И на столе лежали какие-то перстни, которых я сроду не видела, и дверь на балкон была открыта. Я схватила эти перстни и их туда швыркнула, что я при этом говорила, не помню. А Севка кричит: ты что, она скажет, что я у нее это украл. Так что я эти все перстни похоронила, кто их подобрал, не знаю. А это Сева съездил в дом творчества в Коктебель, я забыла, то ли это жена Кабалевского, то ли кого-то из наших великих композиторов была, это мне потом рассказали. Но вот так я ее спугнула. На этом Севин роман кончился, на этих перстнях.
ЮР Это меняет дело, конечно.
ЕБ Что меняет? Теперь смешно.
ЮР А он где, под Москвой погиб?
ЕБ Нет, это Волховский фронт, Вторая ударная армия. Конкретно деревня Мясной Бор около Любани. Он погиб, и на его место прислали Мусу Джалиля[66], и Муса Джалиль на его должности попал в плен, и появилась «Моабитская тетрадь». Там все погибли. Когда едешь по этой дороге, там же сплошные могилы идут. Там дикие тыщи погибло людей. Сева погиб 26 февраля 42-го года, не дожил до 20. Он стихи писал об этом.
ЮР А Андрей Дмитриевич знал про него тоже?
ЕБ Да, конечно. Более того, Андрей, как и я, боялся, что у нас украдут Севину вот эту книжечку маленькую[67], когда воровали все. И он ее носил в сумке с рукописями со своими.
ЮР Андрей выпивал чуть-чуть?
ЕБ Вот столько. Только для вида.
ЮР Коньячка. Я помню, здесь стояла рюмочка, но он все-таки припивал ее.
ЕБ Вообще-то, ему вроде ликер нравился. Эд Клайн[68] однажды прислал вишневый «Cherry», помнишь у Мандельштама: «Ангел Мэри, пей коктейли…» Ну, и Андрей тоже стишки накропал, бутылка была затейливая и он написал:
«Где тут изнанка, где перед,
Того сам черт не разберет.
Но пить лишь из бутылки Клайна
Пользительно необычайно».
Выпьет два грамма, и считалось, что он выпил.
ЮР Ему не надо было? Или у него внутри контроль какой-то?
ЕБ Не надо было абсолютно. Нет. Ну слушай, я же непьющая. Почему непьющая?
ЮР Почему, мы выпивали с вами?
ЕБ Ну, я могу выпить вина 20 грамм. Хочешь вина?
ЮР Нет. Тем не менее, это интересно, то ли он не хотел, то ли он сдерживался?
ЕБ Нет, я думаю, никаких сдерживаний, просто не хотел. Вот баночку варенья съесть целиком мог, сахар из сахарницы прямо таскал. В Горьком я варила такое количество варенья, потом икры кабачковой, потом еще чего-то, так не делала никогда в жизни. Просто кошмар, сама себе удивлялась, и все съедалось постепенно.
Мотька маленький, года два с половиной – три ему, прибегает на кухню на даче, встает на стул и тянет сахар из сахарницы. Я говорю: Мотя, нельзя, что ты делаешь? А почему диде Аде можно? Я говорю: но дидя Адя, он у нас Сахаров, поэтому ему можно. Я тоже хочу сахарным быть!
ЮР Насколько я знаю, он был непритязателен в еде?
ЕБ Но любил вкусное.
ЮР Да, ну нормальный человек, почему не любить вкусное? Я помню, вы около плиты стоите, он всегда на кухне стоит, смотрит, ему нравилось быть рядом.
ЕБ Ему всегда нравилось быть рядом со мной. И даже когда мы уже стали жить вдвоем. Стол есть, комната целая, он берет все эти бумаги, я готовлю обед, пришел – он садится здесь. Ему уютнее.
ЮР Когда вы женились, вы тут уже вдвоем, у вас комната своя была?
ЕБ Ну, вот после того как появились угрозы Мотьке, после «Черного сентября», мы стали бояться, что Таня там остается фактически на весь день одна. И они вернулись сюда, и опять было уже – все на головах у всех.
ЮР Но не тяготило так обилие людей, вот эти неудобства?
ЕБ Ну, наверное, утомляло, но слово «тяготило» – не подходит. Утомляло.
ЮР Интересно, смотрите, как там все шумело, разоблачалось, все что-то там булькало – мир обсуждал, а тут в одной квартире менялось, из одной комнаты двери в другую, то кухня, то там, то сям, нормальная жизнь.