ЮР И как, спокойно он перенес операцию?
ЕБ Прекрасно перенес операцию. Все нормально было, абсолютно. Это было во время бульдозерной выставки[73]. Как раз он лежал, и Таня прибежала и нам рассказала про бульдозерную историю. И еще один такой момент с этим же связан. У Андрея были очень интересные провалы. Когда Андрей лежал в больнице, вдруг выяснилось, что он не читал «По ком звонит колокол». И я начинаю спрашивать: были этапы, там «Триумфальная арка», «Три товарища» – он в эти годы был на объекте, и вот у него выпадало то, что читали все кругом.
Вот я помню, это к Андрею не относится, но очень интересно. Воскресный день, мы жили в Ленинграде на Фонтанке. И мы еще не встали – воскресенье. Дети валяются и в кровати играют, потому что одна комната – все тут. И вваливается Ванин профессор Михельсон, Михель, как мы его звали, очаровательный совершенно человек был, и кричит – спят! Пришел новый номер «Иностранки», а там «Триумфальная арка», а они лежат! Вот так это было. А Андрюша как в провале.
ЮР Но он дочитывал, догонял или нет?
ЕБ Что-то догонял, вот «По ком звонит колокол» он прочел в больнице. Я сразу ему приволокла. А что-то так и проходило – невосполнимо.
ЮР Ну да, все-таки это было юношеское чтение?
ЕБ Это для тебя юношеское, мы же с Иваном были – это 54-й, 55-й год, – мы уже были будь здоров. Сколько мне было в 56-м году?
ЮР В 56-м году вам было 33 года.
ЕБ Ну вот, очень даже взрослая.
Когда разгоняли кафедру Михельсона, тоже у нас было такое время – «когда все девочки гуляли по панели, а Михельсон остался вовсе не при деле», пели такую песню. Очень страшные времена были. Я помню эмоциональное состояние 53-го года…
ЮР Я был дурак дураком.
ЕБ Ты был дурак дураком, а я была на шестом курсе. То есть практически врач и проходила специализацию педиатрическую в Ленинграде в Первом медицинском. И была жуткая эпидемия гриппа, забрали нас всех с кафедр на вызовы. Заведовала поликлиническим отделением Валентина Васильевна Семеновна – старшая сестра Вани. Утром она приходила в комнату врачей со стопкой историй болезней, вызовов дикое количество. И она оглядывала нас и говорила: берешь ее вызовы, берешь ее вызовы, берешь ее вызовы. И когда кто-то там говорил: да Валентина Васильевна, не справиться – так много! Ничего, справишься, очень тебе надо, чтобы их жидовские рожи били? Она не была антисемиткой. И выбирала ходить к больным русских. Я не знаю как в Москве, в Ленинграде было ощущение, что вот-вот начнется погром.
Я очень ощущала это, очень страшно было. В трамвае, например, очень часто «жидовские морды» и все что угодно было слышно. А у нас заведовала кафедрой детских болезней Эда Абрамовна – еврейка. И она говорила после какого-нибудь разбора: ну хорошо, идите по палатам. Ой, девочки, я так за вас боюсь сильно! У нас группа девять человек, и все девять, по-моему, кроме Лины Муратовой, которая была татарка, были еврейки.
ЮР Как же так группа сформировалась, тогда же было четыре процента или сколько-то. Там была же квота?
ЕБ Нет, у нас много было евреев на курсе. Я тебе честно говорю, очень много и парней было, и девок-евреек.
ЮР Но Иван-то не еврей?
ЕБ Нет, Иван абсолютно не еврей, ни с какого боку. Многие парни были старше девочек. Они, как и я, пришли из армии. Еврейские парни, выжившие в армии, пришли в медицинский институт.
ЮР Понятно, потому что они шли как фронтовики.
ЕБ Да. Хочешь я расскажу тебе в этом плане историю, как Ваня, отец Тани и Алеши, не стал номенклатурой. Был какой период, наверное, 56-й – 57-й год, когда в Ленинграде какие-то новые высшие начальники меняли номенклатуру всех подразделений: Горздрава, отдела образования. А Ваня был в аспирантуре. И у него абсолютно чистая биография, кругом русские – сам псковской, воевал, очень много наград военных, член партии с фронта, член парткома института. И его стали вызывать в обком регулярно, намечая из него сделать заведующего Горздравом. Да и жена армянка и фронтовичка. И один раз он там порыпался, очень не хотел отрываться от института, и пришел очень грустный и сказал, что вроде от этого не отделаться. Второй раз пришел очень грустный. Третий раз вызывают, приходит сияющий, довольный, с коньячком и с шампанским. Я говорю: ты что, должность получил? Он говорит: нет, я им сказал, что ты еврейка.
ЮР А когда же вы поступили в институт?
ЕБ В 47-м году. А во время войны я медсестрой была. У меня было образование ниже плинтуса, как теперь говорят, Рокковские курсы. Я училась на вечернем отделении ленинградского Герценовского на филфаке, на вечернем, потому что я должна была работать, у бабушки нас трое было.
ЮР А что такое Рокковские курсы?
ЕБ Российское общество Красного Креста. Нужно было вторую оборонную профессию. Она как зачет шла, между прочим, можно было идти и в связисты девочкам, Рокковские курсы и еще что-то такое, по-моему, в переводчики. Но это надо было сдавать экзамены. А тут ничего не надо. А потом, как-то с одной стороны, ждали войны, а с другой стороны – никто не думал, что это будет. И преподавали так, и мы относились к этому так.
Когда Сахаров работал, ему никто помешать не мог.
Когда мне первый раз в жизни пришлось работать в санитарном поезде – рядом стоял эшелон эвакуированных, а я как раз дежурила ночью. Позвали туда на роды. Я плохо представляла откуда вообще ребенок появляется. И хорошо, бабы, которые были в этой теплушке, все мне помогали, а не я им.
ЮР А где был этот поезд – на Ленинградском фронте, на Волховском, в том районе?
ЕБ Управление, к которому принадлежал наш поезд, находилось в Вологде. РЭП-94 – распределительный эвакопункт, наш поезд – 122-й военно-санитарный поезд. Но это ничего не значит, получалось так, что ездили во всех направлениях. Чаще всего, конечно, Волховский фронт, Ленинградский, Белорусский; Украинский у нас мало был. Но мы и в Киеве были, и в Дарнице. Мы в Конотопе попали в жуткую бомбардировку.
ЮР Но это уже 43-й год?
ЕБ Да. В Конотопе попали в такую бомбежку, что половину раненых у нас во второй раз ранило. И убитых много было.
ЮР Ну да, эта Дарница, Конотоп – там же узлы были железнодорожные.
ЕБ Это одна из самых страшных ночей в моей жизни была – Конотоп.
ЮР Вы тоже поступали в институт как участница войны?
ЕБ Да. Но я хорошо сдала, я думаю, что со своими оценками я и так бы прошла. Но, конечно, я не только поступала как участница войны, а требовалась справка из поликлиники о состоянии здоровья и из-за глаз. Я не имела права. После контузии у меня это.
ЮР Контузило вас где?
ЕБ Контузило меня около станции Валя, это от Мги недалеко, и я не проходила по комиссии. Справку дали, но написали, что я не подлежу обучению. А я пошла. Был в Ленинграде уполномоченный по приему в высшие учебные заведения. Устроила там маленький скандальчик на тему, что я не на танцульках зрение потеряла, и пусть меня учат, а буду я потом способна работать или нет – не ваше собачье дело. В общем, был большой крик, и на моей справке, где написано, что я не годная, начальство написало – зачислить.
ЕБ И потом пошла наша обычная жизнь, в ней были такие моменты, мне интересные, но которые у Андрея в воспоминаниях не отражены. Я с ним ездила в Дубну весной 72-го года, где-то в марте, снег еще лежал. Первый раз я была в этой самой Дубне, там была какая-то конференция, и фактически я впервые попала в круг Андреевых коллег. И вот эта поездка 72-го года мне дала возможность очень четко ощущать, как постепенно Андрей подвергался остракизму. Летом 72-го года были еще две очень интересные поездки для нас: одна в Баку на физическую конференцию и на физическую школу в Цахкадзоре. И потом мы были пару дней в Ереване, и я показывала Андрюше все в городе места, которые связаны с моим папой.
ЮР С которым из пап?
ЕБ С папой, в смысле, с отчимом Алихановым[74]. Алиханов был первым по времени Первым секретарем ЦК Армении.
ЮР Он молодой совсем был тогда?
ЕБ Да, они же все были шпана – юнцы, прошу прощения. И там есть исторический балкон, с которого мой папа провозглашал советскую власть в Армении. Водила, и это для Андрея было очень интересной встречей в чисто человеческом, не историческом плане, к одному из друзей папиной юности, который посидел, но выжил. Старый человек, то есть моложе, чем я сейчас, Каро Казарян, и он рассказывал нам много. И разные хохмы моего папы рассказывал, которые запомнил. А папа у меня был вообще из категории хохмачей. Каламбурить любил очень, у него здорово получалось.
ЮР По-русски хорошо говорил он?
ЕБ Хорошо говорил. Вообще папа был немножко полиглот, по-русски он говорил хорошо, почти без акцента, абсолютно грамотно. Ну, может быть, как у всех армян, немножко мелодия другая. Он очень хорошо знал немецкий и французский. Занимался испанским, знал грузинский, тюркский, который теперь называется азербайджанским, и армянский. Но это из детства, так сказать, – три эти языка плюс русский были обиходными для любого тифлисского мальчика. Он родился в Тифлисе, учился несколько классов в гимназии в Тифлисе, а потом в Духовной семинарии тбилисской, вот этой знаменитой, где три выпуска были все большевики.
ЮР Сталин там тоже учился?
ЕБ Да. Сталин был выше на два-три класса, а с папой учился Микоян[75] в одном классе. И считался папиным ближайшим другом. А потом мама переслала каким-то левым образом письмо (Андрея это все безумно занимало) из лагеря личное Микояну. Там было обращение к моей бабушке, постараться передать как-нибудь это лично Микояну. Бабушка совершенно не знала как, а я в свои 15 лет считала: а я поеду в Серебряный Бор и все, и отдам. Я поехала в Серебряный Бор, где они жили, и все. Ашхен меня впустила в дом, и я была у них целый день. Где-то к ночи приехал Микоян с работы, и у меня был с ним очень такой, на мой взгляд, серьезный разговор. Он сказал, что я для Геворка и Руфь ничего сделать не могу, очень серьезно говорил. Но вот тебя и Егорку я могу взять к себе жить, вроде как закругляйтесь с папой и мамой.