Но Цахкадзор запомнился мне. Днем мы с Андреем бродили где-то по горам. Ужасно какой-то, если можно так сказать, нежный период прогулок лесом. Такая какая-то все нарастающая близость в окружении вот этого горного меняющегося леса. Поразительно. Это 72-й год.
Следующий этап тоже с лета 72-го года. Сбор подписей под Обращением об амнистии политических заключенных и об отмене смертной казни. Все эти поездки с выключением из повседневной многолюдной напряженной суеты здесь, они были нарастанием какой-то не рабочей, а другой близости.
ЮР По существу, вы познакомились?
ЕБ Не знакомились, а взаимопроникание какое-то было. И мы ездили в Комарово, в Зеленогорск, там всякая ленинградская интеллигенция была, которую Андрей наметил как возможных соучастников этого обращения об амнистии. Мы там были у Лихачева[77], у Долининой[78], у Смирнова[79], такой старый математик академик, еще у кого-то. И вот у меня было заочное представление о Лихачеве, и он меня ужасно огорчил тем, как он нас принимал.
ЮР Интересно, вы расскажите, потом я вам расскажу. Мне казалось, что он холодноватый человек.
ЕБ Он очень холоден был с нами, и он отказался подписать. И он мотивировал это тем, что ему надо защищать Пушкин, который восстанавливается, и еще что-то, посадки где-то зеленые, чуть ли в Летнем саду и поэтому он не может этим заниматься. Но аргументация его была, на мой взгляд, очень поверхностной и на фоне какого-то очень холодного отношения к Андрею.
ЮР Он был огорчен, но не осуждал?
ЕБ Он, по-моему, вообще никого не осуждал. Да. Но он очень рассчитывал на то, что Лихачев подпишет. К некоторым он обращался без особой надежды, а вот здесь он был уверен.
ЮР А вы не помните, к кому он обращался?
ЕБ Ой, Иосиф Шкловский, академик Петров, Газенко, доктор такой космический. К Гапонову-Грехову[80], к Имшенецкому[81], к Евтушенко[82].
ЮР Тоже нет?
ЕБ Евтушенко еще тогда был Галин муж. Все просто: я позвонила и сказала: Женя, к вам дело есть, как вы хотите, мы зайдем или вы зайдете? Он сказал, что он зайдет. Он практически еще не был знаком с Андреем. Я открываю дверь, он в каком-то розовом шелковом костюме, ну кого он сюда пришел соблазнять – Андрея, меня?
ЮР Ну, это Евтушенко. Это мы можем использовать, можем не использовать, но говорить об этом надо.
ЕБ А я помню Андреевы похороны. Лихачев выступает. Я его слушала, он там говорил, что он пророк в настоящем смысле этого слова и прочее. А я стояла на этой погоде жуткой рядом где-то и вспоминала, как мы были у него. А после него мы пришли к этому математику. Это был первый дом, где не то что нам предложили поесть, а сказали: вы шли пешком оттуда сюда? Кормить начали. Ленинградский математик Смирнов. Мне кажется, Владимир Иванович. Такое какое-то радушие. И такая приветливость, такая теплота по отношению к Андрею, что я сказать не могу. Прямо растопил нас, а потом он сказал: он подписывает. Прошло некоторое время, и он из Ленинграда через кого-то передал, что после нас к нему пришли гэбэшники и спрашивали, зачем мы приходили. Наверное, они ко всем остальным тоже приходили. Но все остальные не сказали нам об этом. А он нам сказал. Это тоже показывает, какой он.
ЮР Он симпатичным выглядит в вашем рассказе, очень.
ЕБ Очень. И оттого, что за нами ходили гэбэшники, мы были очень расстроены. Чем? Во-первых, мы шли пешком то ли из Зеленогорска в Комарово, то ли наоборот. Зашли в лес, такая лужайка, такой лес. В общем, считали, что мы Адам и Ева, а оказывается, кроме Адама и Евы в раю были еще люди. И не очень-то хорошие люди.
ЮР И черти.
ЕБ Да. Еще одно про Лихачева. Во время того первого знаменитого съезда[83], я не помню, какой вопрос Андрей очень хотел, чтобы был задан. И в перерыв, а он понимал, что ему лишний раз не дадут выступить, он подошел к Лихачеву и попросил, чтобы тот задал вопрос.
ЮР Это еще на первом съезде?
ЕБ Да, на первом съезде знаменитом. И Лихачев обещал, что он это сделает. А после перерыва Лихачева не было на заседании. Вот и все. Андрей очень огорчен был этим, он никогда не возвращался потом к этому вопросу, никогда, по-моему, не проявил внешне свое отношение к Лихачеву, но на этом его отношения, даже не на подписи, а на этом, как бы кончились.
ЮР Все-таки после подписи он к нему обратился?
ЕБ Да, он всегда был готов воспринять аргументированные возражения, и если мне показалось, что аргументы Лихачева не основательны, то Андрей их все-таки принимал.
ЮР Вообще это очень интересно, как люди себя вели с этими подписями. Я думаю, что не всех можно осуждать, потому что не все были готовы, и потом был неизвестен бекграунд так называемый.
ЕБ Да, то был 72-й год, а это 89-й год был. Это абсолютно уже разное время, и даже разная степень ответственности. Но вот когда Женя Евтушенко пришел, он там декламировал чего-то без конца, мне надоело, я ушла на кухню. У Жени был один аргумент, что вот именно сейчас он не может подписать. В любое другое время он мог бы, потому что ему сейчас обещали в ЦК журнал поэзии, и это важно для молодых, и все пошло хорошо, но если он какой-нибудь шаг сделает, то будет плохо. Опять же Андрей принял это.
Но разные там были; вот академик, по-моему, Имшенецкий сказал: нет, я не буду подписывать, меня советская власть 36 раз посылала за границу, и вроде я еще хочу – такой аргумент. Ну, его вообще из списка людей Андрей для себя вычеркнул. Это аргументация уже не имела значения.
Ну вот, приехали в Баку, продолжался сбор подписей, Андрей обратился к Фейнбергу Евгению Львовичу и на этом зарекся обращаться к ФИАНовцам. Я не помню, что там с Фейнбергом было. Но я очень хорошо помню разговор с Понтекорво[84]. Он был не в гостинице, а мы сидели в парке против гостиницы, на природе и подальше от ушей. Понтекорво очень много говорил слов, почему он не может. Одним из слов было, что у него лаборатория, сотрудники, он затруднит им всем жизнь и еще что-то такое. И я не помню, к кому еще Андрей обратился, я их всех знала ужасно поверхностно. Но был такой мотив очень смешной, что вы знаете, Андрей Дмитриевич, у меня фактически три семьи, там первая жена с детьми, третья жена, мне надо много зарабатывать и я не могу ничего подписывать. Тоже аргумент. Аргументы были самые интересные.
И теперь я расскажу еще одну грустную историю. Мы составляли такой приблизительный список, ну и я тыкала туда – литературное сообщество: Феликса Светова[85], Владимова[86], Булата. Феликс Светов и Булат подписали. Но вечером позвонил Свет и стал вести со мной душевный разговор о том, что у Булата сложное положение. В общем, мне трудно говорить про это с Андреем Дмитриевичем, но подпись Булата надо снять. Ну, я сняла, вычеркнула. Но у меня осталось какое-то ужасно грустное впечатление.
И как-то возникло так само, никаких ссор не было после этого снятия подписи. Танька до сих пор помнит, что ей на свадьбу он принес коробку шоколадных конфет вот такого размера, как стол длиной. Все Танькины друзья размером были потрясены. И однажды я встретила Булата в Союзе писателей. Ну, привет-привет, как живешь? И он мне говорит с такой злостью, не ко мне относящейся, а к самому себе – хорошо живу, вот денег много, выпустили книгу. «Волгу» купили. Это было, точно как себе в упрек за то, что он подпись снял.
ЮР Но он способен был на пересмотр позиции по отношению к человеку? Допустим, а потом бы этот Имшенецкий ребенка спас, условно говоря.
ЕБ Наверное, восторг бы вызвал у Андрея.
ЮР То есть простил бы?
ЕБ Да. И вообще, в период выборов, съезда и так сказать «нового времени» Андрей старое как бы перечеркнул.
ЮР В нем злопамятства не было?
ЕБ История с Зельдовичем: Зельдович подошел и сказал в 87-м году: мало ли что было, давайте все забудем. Андрей сказал – хорошо.
ЮР А что у него было с Зельдовичем?
ЕБ Ну, он считал, что Зельдович и Харитон[87] очень хорошо его знают, и по отношениям между ними существовавшими – почти 20 лет работают на объекте и бок о бок в науке – могут и должны сделать какой-то шаг, чтобы Лизу выпустили. Это до-голодовочный период за Лизу. Мы в Горьком были. И Андрей написал Зельдовичу, и написал так, чтобы было понятно, что это Зельдовичу и Харитону. От Зельдовича получил письмо, где он доказывал, что он не может ничего сделать, потому что его дальше Венгрии не пускают. Ну я Андрею сказала: можешь поставить на Зельдовиче крест, как на том Имшенецком. Какая разница?
Для Андрея это была большая травма. Он помогал Зельдовичу в очень, я бы сказала, щепетильных делах. Там у Зельдовича на объекте был роман, она была заключенная, но расконвоированная. Она забеременела, и в это время ее с объекта переводили куда-то на Дальний Восток. У Зельдовича не было денег, Андрей отдал все деньги под копейку, чтобы ее как-то обеспечить. Даже не спрашивая. «Если друг оказался вдруг и не друг, и не враг, а так?» – песню знаешь?
ЮР Значит, у него такой позыв, тяга к дружбе была?
ЕБ Да. Уже мы вернулись из Горького, и начался какой-то период умирания их поколения. Умирает один его сослуживец по объекту, и семья, которая все годы остракизма Андрея никак не существовала у него на горизонте, звонит, что умер он. Похороны и поминки. И им Андрей обязательно нужен. И у меня было ощущение немножко свадебного генерала. И Андрей как-то свято исполнял, хотя я видела, что ему это немного в тягость.