И Володя Максимов, Яноух и Саша уезжали из Осло раньше меня. Утром Володя улетел в Париж, а Саша должен был в Мюнхен лететь позже.
ЮР Галич?
ЕБ Да. Утром во время завтрака мы с ним встретились, сидели и ели друг напротив друга. И вдруг Саша начал раздеваться: снял пиджак, снял вязаную кофту, развязал галстук, снял часы и начал перечислять: это Реме, это о галстуке, часы – его маме, кому-то, я уж забыла кому, еще что-то, вязаная кофта – это Андрею. Я все это забрала, но, когда он раздевался, было такое грустное ощущение – опять расставались, опять «усатый». Андрюша ужасно любил эту вязаную кофту, доносил до дыр, я без конца штопала.
ЮР Это какая?
ЕБ Такая серая вязаная кофта. Ты ее уже не застал. Всем хвастался всегда, так и называл – «галичевская» – ее. Там еще был очень такой момент. Вечером после Нобелевской церемонии я прозвонилась в Москву, была Таня. Рема с Андреем были в Вильнюсе.
Там Галич у меня в номере был и были норвежцы, сын Нансена[113] и Виктор Спарре[114]. Все слушали, что Таня говорит, а Галич им переводил. Первое, что мне она сказала: мама, пиши, и стала диктовать то, что ей надиктовал Рема из Вильнюса. Ничего не спрашивая, ни про церемонию, ни про что. И я слышу, что тут у нее дети плачут еще. Я говорю, что там с детьми? А это я Аньку кормлю, а Мотька плачет – Мотьке два года, а Анька только что родившаяся. И они – норвежцы – были поражены, и на следующий день Нансен рассказывал про это по радио. Что никакого разговора о церемонии не было, был разговор о суде в Вильнюсе. Как-то так это их потрясало. Это приятное дело, это все хорошо – Нобелевская церемония, но главное – все-таки был суд над Сергеем.
Эмоционально я находилась в состоянии: с одной стороны, суд, с другой стороны, надо быть комильфо, и одетой и прочее разное. Вот эта особенность нашей жизни. Меня спрашивали: как вы жили в Горьком? Ужасно и трагично. Как же вы жили в Горьком? Мы были бесконечно счастливы. Вот все время такой баланс – такие качели.
И мы полетели в Париж. И я предложила Клайнам и Бернстайнам провести бурную ночь в Париже. Мы поехали в Лидо и еще куда-то, разгулялись, сил нет. Потом они уехали. Кроме того, в Париже я отдала распоряжение с Нобелевского счета послать деньги Орлову[115], Турчину, Тане Ходорович[116], я забыла, кому еще, порядка десяти семей.
ЮР Но это вы с ведома Андрея Дмитриевича или уже просто сами?
ЕБ Сама. Разговаривать по телефону – зачем это надо, нет, без всякого его ведома. Не знаю, я как-то считала, что такое могу решать сама. По принципу – тем, кого выгнали с работы, безработным нашим. Да, чековую книжку получила с Нобелевского счета и еще попросила выдать мне десять тысяч долларов наличными. Далее, собираясь лететь в Москву, я в свою сумочку положила эти десять тысяч наличными, золотую медаль и еще какую-то мелочишку, я купила себе жемчуг меленький, и вот эту булавку – от «Картье», дорогую. Кроме того, я получила, хотя это было значительно позже начала нашего Фонда помощи детям политзаключенных, очень доброе письмо от Наташи Солженицыной, где она в несвойственной ей, как мне кажется, мягкой манере объясняла мне, как сложно вести фонд, и что не дай Бог, я вляпаюсь во что-нибудь. Но я ей написала, что я надеюсь, что я обойдусь, потому что я не имею доступа к деньгам, хотя с денег берется налог, что жалко.
Пожалуй, это все. Прилетела я в Москву, ну, там шмонали.
ЮР А наличные эти деньги, зачем вы их взяли, чтобы были на жизнь?
ЕБ Чтобы были, все время же надо было. Знаешь, если почитать Андрюшин дневник, то получится, чуть ли не каждый день кому-то надо было давать деньги. Правда. Там везде приписка: дали 70 рублей, дали 50 рублей. Ну вообще, чтобы были, сама не знаю, почему я взяла наличными, потому что я советский человек, потому что я не доверяю банкам советским. И вообще, приятно десять тысяч долларов в кармане, но я их официально объявила на таможне, и меняли мы их во Внешторгбанке.
ЮР Причем тогда это были огромные деньги.
ЕБ Да. Короче говоря, меня встречала толпа всяких людей, наших друзей, корреспондентов, Андрюша, все. Я ринулась на Андрюшу, обнимаюсь и целуюсь, а сумочку поставила на пол. Потом по очереди со всеми другими обнимаюсь, целуюсь, потом мы идем к машинам, и когда выходим из зала, Толик Гладилин[117] вдруг кричит: эй, ребята, а это чья сумка? А в этой сумке эти деньги и медаль Нобелевская, она увесистая, между прочим – 600 грамм. А вот почему гэбэшники не обратили внимания, прошляпили? Они прокололи у нескольких машин шины, а сумку не заметили. Вот так вроде закончилась Нобелевская эпопея на этом.
ЮР Ну вы здесь-то пересказывали, как что было?
ЕБ Ну конечно рассказывала, без конца рассказывала так же, как тебе.
ЮР А как Андрей Дмитриевич реагировал на это дело?
ЕБ А он никак не реагировал – или смотрел на меня, или ощупывал меня. Интеллектуальной реакции никакой не было.
ЮР Ну да, вы не виделись три месяца?
ЕБ Нет, мы не виделись, я тебе точно скажу. Вернулась я 22 декабря, а уехала на поезде 18 августа. Четыре месяца.
ЮР Бывали какие-то легенды про открытый счет?
ЕБ Никакого открытого счета не было никогда. Просто на книжку шла его зарплата. Это легенда. Но не легенда, а правда, что с каждым его политическим шагом ему уменьшали зарплату. И более того, была такая реплика Славского, вот Сахаров там фордыбачит, так надо ему снизить зарплату до пяти тысяч. А пять тысяч тогда колоссальная зарплата была.
ЮР Пять тысяч. По-моему, «Волга» тогда стоила четыре тысячи?
ЕБ Да, тогда посмотрим, как он себя вести будет.
ЮР Он получал удовольствие от хорошей жизни, вы говорили, что в СВ только ездил, это понятно, это так положено было. Сначала он привык.
ЕБ Учти, что Андрюша, еще когда был с очень высокими зарплатами, завел для себя правило и это правило держал всю жизнь до смерти. В командировки на всякие конференции, которые обычно оплачивает ФИАН, ездил за свой счет. Потому что по отделам есть фонд на командировки, на конференции и прочее – кандидату положено одни суточные, доктору повыше, членкору повыше, а академику очень много. И когда едет академик, он сразу сжирает двух-трех младших сотрудников. И поэтому Андрей ездил за свой счет.
И когда я с ним стала ездить на все эти конференции, Школы, он просто хотел, чтобы я ехала. Честно говоря, я не навязывалась, но другие тоже с женами ездили, за жен платили. Андрей всегда ездил за свой счет, и гостиницу оплачивали сами. Люкс мы никогда не снимали, а снимали обычный номер, вот и все. А я была жена выгодная: как инвалид войны билет всегда пятьдесят процентов, а раз в год бесплатный.
ЮР Что еще любил у вас Андрей?
ЕБ Он считал, что, когда женщина готовит, то она устает, бедная. И это очень тяжелая работа! А я всегда считала, что, когда готовишь, это отдых и игра. И он очень любил смотреть, как я готовлю или шью. И я давно сказала Андрею – он очень удивился мне, а потом согласился почти сразу, – что вообще-то он игрок, и вот всякая физика, математика и даже общественные проблемы – это его игра, и кухня – игра, и многое другое.
ЮР То есть он игрок – это одно. А был ли он игруном, получал ли он удовольствие от процесса игры?
ЕБ Да. Большое удовольствие.
ЮР То есть он с вами играл?
ЕБ Не со мной играл, он играл все свои дела – это его игра. Он человек играющий, но вот это очень трудно объяснить. Но когда я Андрею это объяснила, его восприятие жизни или, верней, способ жить…
ЮР Он возражал?
ЕБ Нет. Он сказал, что я очень умная. Но он тут же переключился на меня и сказал – а сама-то ты. Через несколько часов, в тот же день уже был разговор, что я тоже игрок, только у меня другая сфера. И более того, понял, – зная, что я очень долго играла в куклы, шить очень люблю, – это тоже игра: штопать и готовить. Не работы, а игры.
ЮР Одна из моих самых любимых книг, которые я очень медленно читаю всю жизнь, – это есть такой голландец Хейзинга. Он написал книгу, которая так и называется «Хомо Люденс» – «Человек играющий». Мне это очень приятно слышать. Я так подозревал.
ЕБ В отношении Андрея, что он человек играющий, – это мое собственное открытие.
ЮР Я не сформулировал, но я подозревал, что это так, потому что мне с играющими людьми легче. Он вполне допускал такую игру в отношении себя, подначивание, понимание шутки, сам подначивал.
Вы помните эту историю, когда я писал эту книжку «Армянская трагедия» и спросил, не напишет он несколько слов предисловия; он сказал – давайте. И дал этот листочек, он у меня сохранился. Он сидел здесь, написал эту штуку своим замечательным корявым…
ЕБ Хороший почерк, легко читается.
ЮР Ну, большие такие буквы, хороший, да, ладно. А потом он мне говорит: там, наверное, нужно факсимиле. Я говорю: да, нужно, и он мне несколько раз абсолютно одинаковые несколько подписей поставил. То есть он мог поставить одну, и этого было бы достаточно, но он так показал – это хорошая? Я говорю: хорошая. А это хорошая? Я говорю: и эта хорошая. То есть он затеял такое представление легкое.
ЕБ Ну, он всегда любил представления. Этого как раз люди многие и не знали, поэтому это все осталось за чертой. И всякие стихи дурашливые.
Я сегодня утром хлюпала носом, потом я сильно горячий душ приняла и вроде как прошло. А я вспомнила, как на фоне этого хлюпания носом были стихи:
«Мой миленок был простужен,
Пригласил меня на ужин.