ЮР Горьковский период. Мы как раз дошли до вашего дела, до ареста. Это уже после Лизы?
ЕБ После Лизы, после моих инфарктов.
ЮР Нет, про инфаркты мы пока ничего не знаем.
ЕБ Но вот инфаркт случился, если я не путаю дату, в апреле 83-го года в Горьком. Первые признаки были в декабре 82-го года, и 83-й год я себя худо чувствовала. И я поехала в Москву, где-то в середине апреля должны были судить Алешу Смирнова-Костерина[139], внука Костерина. И я ехала на суд. Но накануне вечером ко мне пришли Маша Подъяпольская и мама Алеши Костерина и его жена, и мы все это обсуждали. Было известно, что суд в Люблино. А там, чтобы попасть к зданию суда, электричка приходит на платформу, надо подняться, спуститься. И вот я как представила эту лестницу, мне физически плохо стало, и я поняла, что эта лестница будет для меня непреодолимым, а может быть, и последним препятствием. И мне ужасно неудобно было – сидят мама Лешки Костерина, жена.
ЮР Не захотели ехать туда?
ЕБ Я им сказала, что я боюсь, что я не могу физически туда ехать, и я прошу звонить мне, и я буду все сообщать корреспондентам; если выключат у меня телефон, буду ходить вниз, но я не смогу ехать. И я такой стыд испытывала совершенно невозможный.
ЮР А Андрей Дмитриевич там не знал, что вы плохо чувствуете себя?
ЕБ Но он знал, что у меня инфаркт. То есть он не хотел думать, что это инфаркт. Я ему сказала, по всем признакам, температура была на третий день. Все что полагается было, такой студенческий инфаркт, который нельзя не диагностировать. Я себе пантопон колола, в общем сама себя за уши выдергивала из этого.
ЮР Он не умел делать уколы?
ЕБ Нет, никогда не делал. И тут так сложилось, на следующее утро приехали мои ленинградские друзья – муж и жена, просто на несколько дней. Мой дружок Леша Гальперин. А я решила до того, как будут всякие сведения с суда, смотаться все-таки в академическую поликлинику и выяснить, что со мной происходит. Потому что никто из врачей меня не видел.
Приехала я туда, меня послали на электрокардиограмму, через пять минут вся Академия забегала кругом. Привезли кресло и сажают на кресло к заведующей везти, я очень удивляюсь. В общем, у меня передний боковой инфаркт, очень четко выраженный на электрокардиограмме, и они меня собираются везти в больничный корпус. Я отказываюсь и говорю, что у меня острый период уже прошел, по моим подсчетам. Я пишу какую-то расписку, и тогда заведующая говорит: ну отвезем вас на «Скорой помощи». Но дома-то у вас кто есть? Вы же одна, они знали это. Я говорю: как раз сегодня я не одна, приехали мои друзья.
ЮР А почему вы не остались в больнице, разрешите вам задать простенький вопрос.
ЕБ Ты знаешь, это сложно объяснить. Ну прежде всего, потому что у меня отсутствует чувство страха к смерти. Мне кажется, что это ко мне не имеет отношения. Это первое. Второе, потому что я на ходу решила, что при таких заболеваниях тяжелых близких ссыльных отпускают из ссылки.
И, кроме того, главная мысль, с которой я ехала, – передать рукопись статьи «Опасность термоядерной войны». Ну и суд над Алешей Костериным.
ЮР Вы что-то принимали, как-то лечились?
ЕБ Я все делала, совершенно правильно лечилась с 25-го апреля. Я в общем вела себя аккуратно, кроме как в сортир, душ, никуда не ходила, когда кто-то дома был. Первую неделю, когда Ирка и Лесик здесь жили, они едой занимались. Потом Галка приходила каждый день. Приехала комиссия, которая настаивала на госпитализации. И они говорили: мы запишем, что вы отказываетесь от госпитализации. А я им сказала: нет, я сама напишу. Там написано было: «От госпитализации не отказываюсь, напротив, я настаиваю на ней, но только с мужем Андреем Дмитриевичем Сахаровым, академиком, который уже два года не проходил никакого обследования, а по положению об академиках ему полагается клиническое обследование каждые два года». Что-то в этом роде. Ну вот и все. Ответа на эту мою бумажку не было. Я стала звонить Скрябину, академику-секретарю, и Скрябин сказал: мы вам не дадим шантажировать нас вашим инфарктом. Не КГБ. Нас. Это интересно, академик-секретарь так рассуждает. То есть он не отрицал инфаркта, но включил Академию в карающие органы.
И помимо Академии я контрольно делала все сама, в том плане, что я вызывала регулярно платную электрокардиограмму и платную лабораторию для контроля крови и соответственно смотрела, что со мной происходит. Потом я малость оклемалась и поехала туда, в Горький.
ЮР Секундочку. В 83-м году недели три вы тут были?
ЕБ Да, я была недели три. Более того, у меня было одно важное задание для самой себя. Мне надо было умудриться передать на Запад статью Сахарова «Об опасности термоядерной войны».
ЮР Каким образом?
ЕБ Ну таким образом – оделась совершенно как-то по-другому, какой-то мамин беретик нацепила, юбку до пола, вместо того чтобы ходить в своих вечных брюках. Подмазала себе глаза и губы. Самое трудное было, что я сняла очки.
ЮР Как же без очков, вы же ни черта не видите?
ЕБ Да, на память шла по лестнице.
ЮР А на улицу вышли, там же тоже стояли все эти?
ЕБ Ну, думаю, они тоже с моим инфарктом немного потеряли бдительность. И пьяные иногда бывали. У них там машина стояла. И они в ней. Да, на память шла до улицы Обуха, с трудом прошла по переулку, вверх надо было идти.
ЮР Все не надевали очки?
ЕБ Нет. И не видя толком машин, на углу голосовала. Ну и 21-го мая мы с Юрой Шихановичем вдвоем здесь праздновали день рождения. Юра купил всякие вкусности, он что-то тут готовил, а я лежала. Очень красиво на большом подносе все ко мне принес. В общем, хорошо, стихи читали полночи друг другу. Я никогда не забуду, такой хороший день рождения был Андрюшин, просто на удивление.
ЮР А Андрею Дмитриевичу послали хоть телеграмму?
ЕБ Конечно. И не просто телеграмму, а условленную, что статья-то ушла.
ЮР Вы какую-то кодовую послали? Бабушка уехала в деревню?
ЕБ Да.
ЮР Ну что это была за телеграмма, не помните, какой код?
ЕБ Не помню, но у нас обычно кодом были какие-нибудь слова из Пушкина.
ЮР Но вернемся, однако, к инфаркту, к первому. Они отказывают. Что дальше происходит? Вы что, собираете шмотки и едете в таком состоянии?
ЕБ Да! И еду к Андрею. Думаю, что я поехала где-то в конце мая. Ну, в общем, я продолжаю эти безумные маршруты.
ЮР То есть вы считаете, что инфаркт чуть-чуть как-то зарубцевался.
ЕБ Да ничего я не считала, не думала я про это. Я только помню, что в какой-то раз я везла какой-то документ, и мне было ужасно плохо. На вокзале мне было так плохо, что я сидела на чемодане и с ужасом думала, что надо еще пройти до вагона. И сказала по дурости Андрею такую фразу: другой муж пожалел бы, так полу-смеясь; а что-то ему надо было, чтобы я отправила, что – хоть убей, не помню. И я видела, как у него изменилось лицо, и потом он только что не со слезами сказал: ну Люсенька, надо, надо.
А я потом, когда села в вагон, сидела и думала – дура я дура, и зачем я ему это сказала. Ведь он мучиться будет. Но вот вылетело с языка.
ЮР Все равно вы едете?
ЕБ Тут он остался пришибленный моей этой фразой. Ну, вот такая бывает нечуткость, я даже не знаю что. Это вот эмоционально, не проконтролировала себя. Но на самом деле, видимо, действительно тяжелая жизнь была. А с другой стороны, очень хорошая.
ЮР Но все-таки это 83-й год?
ЕБ Да, первый признак инфаркта, может быть спазм, но тяжелый, был в декабре 82-го года. Дата эта точно устанавливается. В этот день меня не выпустили из поезда в Москве – был обыск[140], и отобрали опять куски воспоминаний, какие-то письма.
ЮР А что значит опять, до этого отбирали, что ли? Вы мне не рассказывали про это. Когда первый раз отобрали воспоминания?
ЕБ У нас были украдены трижды документы и рукописи[141], обыск этот был первый раз официальный.
ЮР А украли где, прямо из квартиры?
ЕБ Первый раз украли здесь, в Москве, прямо из квартиры, это еще до Горького было. И совершенно случайно. У нас обычно не было так, чтобы никого не было дома. Мама почти всегда дома, она мало выходила.
А в «Лавке писателей» давали «Алису в стране чудес». Андрею полагался один экземпляр как академику. А нам надо было две «Алисы». Одна моим внукам, другая Андрюшиным внукам. И Андрей говорит: ты должна со мной поехать обязательно. А дети ждали там звонка от Лизы и мамы. И Лиза повезла маму на переговорный пункт на Арбат. Это до Лизиного отъезда было. Ну, наверное, 78–79 год.
И получалось так, ну час никого не будет дома. Мы приехали, и начался в доме переполох такой. Лиза идет в ванну и говорит: Руфь Григорьевна, вы брали мой синий халат? Мама говорит: ты с ума сошла, зачем мне твой халат? Лиза потыркалась-потыркалась, халата нет. Она мне кричит из ванной: Елена Георгиевна, я надену ваш халат? Ну, надень. Все это в двух комнатах, особенно потеряться-то негде. А потом Андрей вдруг говорит: Люсенька, где моя синяя теплая куртка? Я говорю: в шкафу! Люсенька, ее в шкафу нету. Потом еще чего-то. Причем в шкафу висит моя большая гордость – мое черное замшевое пальто. Помнишь, как было модно замшевое пальто. Оно на месте.
Ну, мы решили, что они у нас были, шутки шутят. Один раз они у нас забыли плащ. Мы всем знакомым предлагали, оказался ничей. Вечером приходит Лидия Корнеевна. А за пару дней до этого Андрей написал какой-то документ. У меня на полке лежала такая большая коробка, я в нее всегда складывала копии опубликованных документов. И Лидия Корнеевна просит посмотреть, так как она слышала по радио об этом документе. Я иду туда, снимаю этот ящик, он приблизительно того же веса, но наполнен письмами от трудящихся всякими к Ан