дрею, ругательными, прочими письмами, которые всегда лежали внизу в шкафу. Просто я туда кучей сваливала. Такое бредовое состояние. Я думаю, что это я сделала? И вроде я в своем уме! А там, где письма, там – пусто. То есть они украли документы.
Там были главы воспоминаний. Первый вариант.
ЮР А у вас что, в одном экземпляре это было все?
ЕБ Вначале в двух, но в одном месте.
ЮР Тоже мне конспиратор!
ЕБ Конспиратор? Я не конспирировалась тогда. У меня еще муж хорош. Я его с трудом заставила после первых двух краж – он же не печатает, а пишет от руки – писать под копирку. Он говорит, что это больший труд, потому что надо нажимать и надо писать шариковой ручкой – перьевой ручкой не получалось. А он любил перьевую ручку типа «Паркера». Ну, в общем, это была первая кража, которая была нами замечена.
Вторая кража была в Горьком. Андрей носил документы в сумке большой. Это довольно тяжелая сумка была. Потому что носили к тому времени с собой еще маленький приемник мой, «Панасоник».
ЮР То есть все время носили?
ЕБ Все время носили – в булочную идешь или я не знаю куда – и с собой. Маленький приемник, маленький магнитофон. И рукописи, какие-то письма. И, в частности, Андрей носил с собой маленькую книжку Севы Багрицкого. Он ею очень дорожил и ужасно боялся, что украдут. Он пошел с сумкой в зубную поликлинику. Всегда, когда он входил в кабинет, то сумка стояла рядом с ним. В этот раз врач сказала: это не стерильно, поставьте там. В общем, сумка исчезла, украли ее. Андрей был в ужасной депрессии после этого.
И следующая была, по-моему, в октябре: мы поехали на машине – слякотно, октябрьский день – покупать мне билет в Москву. И я пошла в кассу, машину поставила на противоположной стороне у поребрика, и Андрей с сумкой в ней сидел. В кассе я задержалась довольно долго, потом я взяла билет, вышла и вижу, идет мне навстречу Андрей. У него вперед вытянуты руки в крови и совершенно какое-то белое лицо и глаза какие-то растерянные. Я решила, что какой-то идиот стукнул машину. Бывают же такие психи, которые стоячую машину не могут объехать.
Я говорю: что, машина? Он какой-то заторможенный, не сразу мне отвечает. Нет. Украли сумку. И только постепенно он стал мне объяснять. Руки он порезал, когда открывал дверцу. Они выбили стекло, сунули ему какой-то баллончик, он что-то вдохнул, потерял сознание. И когда очнулся, их уже не было. Мы пошли в Управление милиции, которое почти сразу за этой кассой. Нас уверяли, что это были воры, которые украли, и они будут прикладывать силы к розыску. Довольно долго мы там были – часа два. Потом я попросила, чтобы нас просто уже отпустили. Какой-то милиционер или высший чин проводил нас до машины, хотя это близко было. И мы приехали домой. Андрея дома один раз вырвало, он ничего не ел, у него была какая-то большая, чем обычно, аритмия. Он какой-то был заторможенный, в общем, непонятно, что с ним было. Я подумала-подумала и дала ему просто валерьянки и полтаблетки снотворного, целую побоялась, ломала ее, помню. И уложила спать.
На следующий день он был нормальный, только очень депрессивный, и он мне написал, когда я ему сказала: а ты не хочешь сесть поработать? Он мне написал: «Я не буду писать воспоминания, Люсенька».
ЮР Написал или сказал?
ЕБ Написал.
ЮР Чтобы они не слышали?
ЕБ Да, я не буду. Нам их не перебороть. И так вот крепко-крепко подчеркнуто: «Нам их не перебороть». И я сорвалась с цепи. Вместо того, чтобы… Стала кричать: нет, ты будешь, нет, ты будешь! Устроила громкий скандал, наверное, записано все было идеально.
К вечеру мы сели смотреть телевизор, я сидела, штопала носки, моя любимая работа. У меня деревянный грибок. А в Горьком много продавалось деревянных глупостей. Никто давно не штопает носки, а я так люблю штопать – с детства, после ареста родителей настропалилась. И вот я штопаю, а он сидит рядом, держит руку у меня на колене, и вроде я смотрю, у него лицо уже становится нормальным. У него же дома и при мне всегда лицо очень мягким становилось. Становится такое лицо, ну, я думаю, обошлось. Утром мы позавтракали, я говорю: Андрюш, я схожу на близкий рынок одна. А ты иди давай к себе. И он сидит, когда я вернулась, пишет.
ЮР Вы победили?
ЕБ Да, я победила. Но победить-то победила, но надо же еще и спасать это от них – возить, переправлять. Так что с этим «ребенком» – книжкой воспоминаний – возни много было. Считай, это мой самый трудный ребенок.
ЮР То есть он начал опять с начала эту книжку?
ЕБ Да, восстанавливал украденное. Не с начала, потому что то, что украли еще в Москве, было уже восстановлено и переправлено.
ЮР А если сравнить, они такие же были идентичные или что-то другое?
ЕБ Мне кажется, что везде, где есть вторичные воспоминания, там что-то упущено, что эмоциональная напряженность была, а в повторах пропала. Была, да сплыла.
ЮР Ну, теперь три эти кражи вспомнили?
ЕБ Юра, «Воспоминания» – это такая тяжелая работа была. Тяжелая Андрею, тяжелая мне, потому что первые разы, еще летом 79-го в Жуковке я просто перепечатывала все – было хорошо. В Горьком печатать нельзя. Как только садишься за машинку, они слышат. Все. Я заставляла Андрея писать под копирку. Мы делили на две части – одну он носил в сумке, вторую я прибинтовывала к себе. Зимой куда ни шло. Но летом просто вот здесь кожа на спине становилась, как детская опрелость.
ЮР А что, вы в целлофан заворачивали?
ЕБ Ну конечно, иначе мой пот ее там прошибал бы. Живая же я. Целлофановый пакет, а потом прибинтуешь. Это кошмар вообще вспоминать эти глупости. Далее, когда мы делили на два экземпляра, он вырывал из блокнота. Блокнот был такой с дырочками. Я тебе покажу. И вот Андрей сидит в своей комнате, вырывает, а перегородки плевые. А я в другой комнате. Теперь-то я плохо слышу, а тогда хорошо. И я понимаю, что звук трещащей бумаги слышен.
ЮР А телевизор нельзя было включить погромче?
ЕБ Как-то про телевизор я не подумала.
ЮР Около телевизора и все, включили, телевизор заорал и вырвали.
ЕБ Не подумала, не было умного. Я ему приношу ножницы и показываю, большие, вот такого размера.
ЮР Вообще интересно, вы же не могли разговаривать, у вас еще язык жестов.
ЕБ Он меня не понимает, я пишу – не рви, звук рваной бумаги слышен, резать надо. А он мне говорит: это в сто раз дольше – вслух. Ну, таких, казалось бы, мелких вещей в нашей жизни было дикое количество.
ЮР Но они слышали все?
ЕБ Абсолютно все.
ЮР Наверняка вся квартира была в микрофонах?
ЕБ Да. А ночью, лежим рядом друг с другом, я его несколько раз спрашивала: Андрюша, а где у нас все-таки телескрин, помнишь, у Оруэлла? И он, смеясь, говорил: в ножках кровати, успокойся. Это называется «личная жизнь академика Сахарова».
ЮР Вот это ощущение, конечно, отвратительное, гнусное, когда ты говоришь какие-то слова нежные и знаешь, что они сидят с наушниками и слушают.
ЕБ Ужасно. Это надо было обладать очень стойкой психикой, чтобы это не влияло на взаимоотношения, да на все, на самом деле. Очень трудно.
ЮР А не было такого ощущения – да ну их в жопу?
ЕБ Ну, вообще я все время говорила – КГБ на три буквы. Это как лозунг жизни.
Ну, в общем, так и жили. И еще было ужасно – Андрей больше, чем я, страдал: психологический нажим, когда не знаешь, сумасшедший ты или нет. Причем он совершенно не в политической сфере был.
ЮР То есть?
ЕБ А вот Андрей утром, я на кухне там кофе делаю, а он мне из ванной кричит: Люся, а ты не знаешь, где моя зубная щетка? Где была, там и есть – кричу ему. Нет, ее нет. Действительно, ее нет. Днем пошли, купили новую зубную щетку. Приходим – та стоит там, где стояла, в том же стаканчике. Там очки какие-то ищем по всему дому, и я иногда говорю – да ты всегда засунешь неизвестно куда, то в одном кармане, в другом. Приходим, лежат.
ЮР Они с вами играли?
ЕБ Но это психологически очень трудная игра. И я раньше, чем Андрей, поняла эту игру, а у Андрея вообще очень часто это бывало уже за пределами игры.
ЮР То есть он сделал и забыл как будто?
ЕБ Как бы да. И вот у него возникает такой дискомфорт. И вот с этими исчезнувшими дурацкими вещами то же самое было.
Потом был период: у нас все время исчезали ключи или ломали нам замок. В один прекрасный день я, выходя из квартиры (сидит милиционер, слушает), сказала: Андрюша, все, с сегодняшнего дня мы дверь не замыкаем, потому что без конца делать ключи или без конца делать замки мне надоело. Вот так объявила Андрюше, а этот сидит.
Да, еще была одна история, и ее очень важно отметить. Мы приехали в Горький и начали там жить, пользуемся электричеством, пользуемся газом, течет у нас горячая вода. В доме все удобства, кроме телефона. Проходит сколько-то времени, и нам приносят квиток на оплату квартиры. И Андрей, как добропорядочный гражданин, там сколько-то рублей, я не знаю. Могло быть сорок рублей?
ЮР Вполне.
ЕБ Вот, мне кажется, Андрюша сказал: Люсенька, дай мне сорок рублей. Я говорю: не дам. А он говорит: ты же видела? Надо же заплатить.
ЮР А деньги у вас вообще…
ЕБ У нас сберкнижка на обоих была, но Андрей всегда носил в кармане порядка 25 рублей. И какую-то мелочь в кошельке. Это я ему сказала: мало ли чего тебе надо, такси надо, еще что-то тебе надо. Нельзя, чтобы не было в кармане ни копейки. И вот кошелек его, видишь, лежит, там какая-то мелочь, рублики и 25 рублей образца 89-го года. И там были счастливые трамвайные билеты, мы с ним собирали, играли.
ЮР Счастливые вы как считали – три и три?
ЕБ Да. Трамвайные билеты мы собирали и девятки на автомобилях считали, кто первый. Я говорю: я плачу в Москве за квартиру, за электричество, за газ. А здесь я не дам ни одного рубля на это удовольствие. Мы живем здесь не по собственному желанию. Им надо, чтобы мы жили, пусть они и платят. Им не надо, пусть пустят нас домой. Все! Еще раза два приносили квитанции. Никаких санкций по этому поводу, что нас выселят за неуплату, не было. И мы шесть лет 11 месяцев за квартиру, газ, электричество там не платили. Здесь, когда меня засадили в Горький, Галка все равно с нашей сберкнижки все платила.