И пошла в спальню и думаю, ну, я немножечко прилягу. Так, в халате и проспала всю ночь как убитая, вот так провалилась, что обычно со мной не бывает. Утром довольно рано проснулась, 9-е мая. Очень бодренько вымылась, оделась парадно, как на праздник. Купила букет красных гвоздик и поехала в больницу. И на входе больницы меня окружили мужики и сказали, что, если я близко подойду или вообще попытаюсь еще раз проникнуть в больницу, то хорошо не будет ни мне, ни моему мужу. Ну, и все.
По дороге, около дома уже, встретила Николая Ивановича, о котором я тебе рассказывала, и вот этот букет красных гвоздик разделила пополам и, сунув ему, сказала: с Победой! Так что я с ним Победу отпраздновала и пошла домой. И дальше началась рутина. С одной стороны, довольно регулярные допросы, с другой – довольно регулярные сердечные приступы. Они в какой-то мере провоцировались и нервным состоянием, и ужасно ветреное было лето. В Горьком вообще жуткие ветра бывают.
ЮР А Андрей Дмитриевич в это время в больнице?
ЕБ Да, Андрей Дмитриевич в больнице. Ничего про него не знаю. Я пишу заявления, чтобы мне разрешили свидание, а отвечает мне на заявление следователь в устной форме, что по определению врачей свидание со мной вредно для здоровья академика Андрея Дмитриевича Сахарова.
Допросы очень смешные иногда были, и иногда я себя на допросах чувствовала немножко сволочью. Это было связано с тем, что мой следователь Колесников – инвалид войны, и у него больше, чем у Ельцина, изуродована рука одна. Пишет он этой рукой, и очень трудно, а я отвечала на любой вопрос одной и той же фразой, я ее выработала, она очень некрасивая и громоздкая: «на любой поставленный вопрос отвечать отказываюсь, так как никогда и нигде не клеветала на советский государственный или общественный строй» и что-то там еще. Он мне все время грозил 70-й и даже 64-й.
ЮР Это что за статьи?
ЕБ 70-я – антисоветская агитация и пропаганда. А 64-я – измена родине, а 190-1 (вроде как следствие шло по ней) – это клевета на советский строй. И все я талдычила и талдычила. И понимала, что ему временами ужасно трудно писать этот длинный ответ. А иногда он говорил: ну хорошо, не для протокола. И тогда мы разговаривали. Не знаю, странное у меня ощущение, я даже думаю, что он и не самый плохой человек.
ЮР А сколько там Андрей Дмитриевич на этой голодовке лежал?
ЕБ Его выпустили после кассационного суда, 7-го сентября. С 7-го мая по 7-е сентября.
ЮР Вы его не видели и ничего не знали о нем.
ЕБ Не видела. В конце следствия Колесников сказал, что Андрей Дмитриевич давно не голодает. Можете ему передачи делать.
ЮР А письма они передавали ваши или тоже нет?
ЕБ Потом были записки. Некоторые он разрешал. И я помню, что первая передача была мед и какие-то ягоды. Потом я решила, раз он голодал, надо чего-нибудь добавить к этому, орехи покупала, чищеные грецкие орехи. И однажды он сказал, можете к передаче написать, что это от вас, но чтобы ничего лишнего, две строчки. Оказывается, Андрей, когда ему приносили передачи без записки, стал брать, только когда понял, что это действительно от меня. И от него были записки. Они у меня есть, они короткие и довольно странные. Я не говорила это Колесникову, но они меня повергли в ужасающее уныние, потому что по почерку я поняла, что у Андрея был или спазм, или микроинсульт.
А потом стал почерк выравниваться.
ЮР Но содержание там тоже дозированное было какое-то?
ЕБ Уверена, что да, потому что кроме «Люсенька, дорогая и милая» там ничего не было, и «спасибо». Мог бы что-нибудь по существу. Например, я только при чтении дела узнала, что он несколько раз подавал заявление вызвать свидетелем в суд.
ЮР На ваш?
ЕБ Да.
ЮР Про суд расскажите.
ЕБ О, толком тоже не помню. Ну да, я потребовала адвоката Резникову[147] из Москвы. Разрешили Резникову. Мы с ней общались при чтении дела, вместе ходили в обеденный перерыв в какую-то столовую.
ЮР На вашем суде никого не было из диссидентов?
ЕБ Не только из диссидентов на суде, но и на улице никого не было. Никто же в Горький допущен не был.
ЮР А суд закрытый был?
ЕБ Формально открытый. Но сидела только гэбэшная публика, хотя по 190-й не должен быть закрытым суд. Там обычно пускают жену, родителей, взрослых детей, а у меня никого не было, кроме этого гэбэшного зала. Ну, суд как суд – ничего хорошего.
ЮР И что вам присудили?
ЕБ Присудили пять лет ссылки[148].
ЮР Ну, а что вы на суде говорили, то же самое, тот же ответ?
ЕБ Нет, я на суде отвечала на вопросы, я уже не помню, что я говорила, что спрашивали. Было два свидетеля, оба врали. Было интересно читать мое дело, там были и допросы лагерников некоторых по моему делу: Вани Ковалёва[149], Мальвы Ланда[150], еще кого-то. Ваня написал, что он может только восторженные слова обо мне говорить, я ему вторая мать и еще что-то. Но между делом написал, что он за время сидения 353 дня находился в карцере – умудрился вставить в эту оду. Об этих 353 днях карцера я на суде сказала, а Резникова кому-то в Москве сказала, дальше – по секрету – всему свету.
Потом был довольно странный эпизод. Мне ставили эпизод клеветы на пресс-конференции в Осло, после получения Нобелевской премии, где я, рассказывая о Советском Союзе, сказала, что у нас в стране два рода денег, мы их про себя называем деньги для черных и деньги для белых. Рубль обыкновенный и рубль березковый[151]. Я знала, что этот пункт у меня в обвинении. Я взяла с собой в сумочке обыкновенный рубль и березковые деньги. И просто показываю судье, и судья говорит – откуда у вас эти деньги, вы их за вашу клевету получали? Я говорю – нет. И достаю из сумки бумагу, где Андрею пишут: опубликовано в журнале, там статья какая-то научная, в каком виде вам перевести гонорар? И копия ответа Андрея, что он просит перевести гонорар в сертификатах. И у меня доверенность от Андрея на получение его гонорара нотариальная. Все законно.
Кстати, об этом писали в газетах, о том, что я за свою клевету получаю березковые эти самые; писали про Лизу, что она наркоманка, а я еще ее заставляю аборты делать, и домработницей у меня. И что я двух женщин убила, у Яковлева это где-то. Два убийства.
И я на суде сказала: а вот надо меня не за клевету судить, а вот тут пишут, что у меня два убийства на счету. Так давайте меня судить за убийства. Это гораздо серьезнее. Или, если я никого не убивала, то судить автора за клевету. А судья очень резко сказал: не ваше дело решать, за что вас судить.
ЮР Но вы спокойно себя так чувствовали, вы же не знали, какой приговор будет и что будет дальше?
ЕБ Нет, я предполагала, что не оставят Андрея без меня. Все – тогда он повесится. Им же хуже будет. Это я предполагала, но сказать, что я совсем спокойна была, – нет, все-таки меня брали сомнения, и большие. И все-таки подшила покороче свою синюю юбку, потому что я знаю, что мне не идут длинные юбки, купила новую блузку на выход в суд. Волновалась, но не забыла про длину юбки.
Но опять мы все про плохое.
ЮР Давайте про хорошее. Наконец, когда вы увидели Андрея Дмитриевича.
ЕБ На следующий день после кассации[152], я где-то в середине дня решила, что я еду на рынок купить цветы, ягод каких-нибудь, еще чего-нибудь вкусненького и поеду в больницу. Меня остановила черная «Волга», и мне сказали: Елена Георгиевна, поезжайте домой, сейчас привезут Андрея Дмитриевича.
ЮР Вы на машине поехали?
ЕБ Да. На своей машине. И я сразу им поверила, поехала домой. И почти сразу Андрея привезла медсестра. И радость, и почерк почти восстановился. Кроме почерка, у Андрея было, и они – дураки-врачи – пропустили ко мне записки, где был такой повтор – два «а» или три «в». Понимаешь, две каких-нибудь буквы в повторе. И это точно, что это был или микроинсульт, или сильный спазм. А когда Андрей приехал домой, я, наверное, в тот же день заметила – у него появилось подрагивание нижней челюсти. Со временем оно почти сгладилось, но в общем оно было до самого конца. И Андрей мне рассказал, что во время одного из насильственных кормлений он потерял сознание. И вот он думает, что с ним случилось что-то в результате этого насильственного кормления.
ЮР А они ему капельницы ставили?
ЕБ Они ему вводили зонд силой, а в другой раз капельницы ставили, а потом опять зонд. О, это ужасно мучительно, это я все не могу рассказывать.
ЮР Ладно, вернулся он…
ЕБ Я думаю, хватит. Я вообще думаю, что нам с тобой хватит разговаривать. Надо посмотреть, что получается. А потом закруглиться. Про этот съезд дурацкий.
ЮР Мы не дошли.
ЕБ Когда была одержана победа, в том смысле, что меня пустили к чертовой матери – в Америку и в Италию, были очень смешные эпизоды борьбы с ОВИРом, ты даже представить себе не можешь.
ЮР Значит все, завтра мы вспоминаем выход из той голодовки – победу, поездку и радости все до возвращения в Москву. Сейчас отдых.
день за два //
Сумка с письмами
Третья голодовка
Приход Горбачева
Подкуп почтальонши
Пропавшие лица
Милан. Встреча
Операция на сердце
Вирджинские острова
Домой
Трудная встреча
«Армянский характер»
Играть до конца
ЕБ Андрей считал, что он проиграл. И был мой суд, который меня осудил. Мы оказались в полной изоляции. И я Андрею говорила: хватит, хватит, больше мы не можем. Да, надо смириться с поражением. Я сказала такую фразу.