Когда все это было решено, я расписывалась в том, что я знаю, каков процент смертельных исходов, процент того, процент этого – об осложнениях. Но когда мне делали ангиографию, Остин считал, что мне надо сделать три шунта и что на это уйдет не больше двух часов. А когда они добрались до моего сердца, оказалось, что мне надо делать шесть шунтов, а в шунтировании очень важно, сколько уйдет времени. Считают, что без серьезных изменений в мозгу при гипотермии этот лимит не больше трех часов. И когда время стало кончаться, они ужасно запсиховали, ребята, что выходят за пределы. Но потом пришел доктор, сказал, что операция прошла очень хорошо, что все идет нормально и начинают вывод из гипотермии и прочее.
И тогда Таня позвонила Андрею, до этого Андрей не знал даты операции. Таня ему говорила: Андрей Дмитриевич, дату еще не установили. А тут она ему позвонила и брякнула, что операция сделана и прошла хорошо. Он ужасно разволновался постфактум. Но, наверное, если бы он ждал, еще хуже было бы.
ЮР Конечно. А когда вы сами с ним поговорили после операции?
ЕБ После операции, я думаю, на третий день. Я сутки была в реанимации, потом меня перевели в палату, и Таня принесла мне карточку, по которой я могу звонить.
ЮР Тогда же не было мобильных телефонов?
ЕБ Мобильных не было, но в каждой палате, около каждой кровати в МакДженерал есть телефон.
ЮР Ну и что это был за разговор?
ЕБ А, по-моему, в нем не было содержания. Он был весь одна сплошная эмоция, которая идет по проводам. Но потом все было не очень гладко. Вообще это очень тяжелая операция. Я поняла, что после нее все на какой-то срок впадают в депрессию. Гипотермия так влияет или еще что-то? Я тоже была угнетенная. А потом у меня начался перикардит. Меня выписали очень быстро – на седьмой день. А на девятый или на десятый день Леша повез меня назад с дикими болями в неотложку госпиталя того же самого, и меня вновь положили на двое суток.
ЮР Это воспаление сердечной мышцы?
ЕБ Сердечной сумки – это там внутренняя оболочка и наружная трутся между собой, и это безумно больно. Двое суток меня снова подержали на каких-то растворах. Но потом я ушла. Довольно долго болела мышца, плечо, до сих пор, между прочим, иногда болит все это. Но вот шесть шунтов – это не дурочка.
ЮР И сколько вы прожили в Америке?
ЕБ Долго, я уехала из Америки в конце мая. Но это не только операция, еще глазные истории были.
ЮР Встали на капремонт?
ЕБ Капремонт был очень серьезный. Потом я полетела общаться, мне же было запрещено с корреспондентами общаться. Расписку Андрей давал.
ЮР Это вы не говорили.
ЕБ Это я пропустила. Когда мне давали визу, то с Андрея потребовали расписку в Горьком, что я не буду общаться с масс-медиа, с прессой.
ЮР Но как же вы летели с корреспондентами в самолете?
ЕБ Я разговаривала с ними как с людьми, а не как-нибудь, и я их не собирала в самолет. А официальной пресс-конференции я не давала никакой. Или официальных заявлений я не делала. Но мне никто не запретил общаться с учеными. Поэтому я общалась со всей бостонской ученой компанией, с нью-йоркской академией, с Академией наук США, я выступала сколько угодно.
ЮР Вот, как говорят, бой-баба.
ЕБ А Андрей написал стихи, где такое – «красотка с хваткою солдата».
ЮР Кто оплачивал операцию?
ЕБ Не знаю, частично был отказ от гонораров. Вот госпиталь – ни анестезиолог, ни хирург, никто. Между прочим, то же самое, как и в Италии. Во-первых, для них имело значение, что я врач – вроде коллега, не только политический и все, а в России всегда была такая корпоративность. В России до революции никогда врач с врача не брал гонорары. Это было неприлично.
По-моему, московское высокое начальство все ждало, что я возьму и не вернусь. И особенно, мне кажется, у них появилось такое ощущение, когда я себе позволила неделю чрезмерно роскошной жизни. Карибское море, Вирджинские острова, и вот там маленький остров, такой очень роскошный, фешенебельный, вроде как санаторий. Там есть немножко местных жителей, которые обслуживают богатую эту публику, и там очень богатые люди приходят в себя. Я там неделю жила, у меня отдельное бунгало было: вот я, а вот море, и вот пальмы. Это я себе разрешила. И, по-моему, ГБ решило, что мне так понравилось, что я останусь и дальше не поеду. Мне понравилось очень. Честное слово.
Я взяла с собой пишущую машинку и срочно начала писать книгу прямо там. Из соседнего бунгало люди жаловались, что стук пишущей машинки им мешает жить. Голая, только в трусах и лифчике, шлепала, шлепала, потом босиком по песочку прошлепаю в воду, потом сяду, руки вытру, чтобы руки не были мокрыми, – и опять! И так взад и вперед.
ЮР Это какую вы книгу начали писать?
ЕБ «Постскриптум». Это сняло все мои депрессии, я ее писала как сумасшедшая. И когда один кусок книги был опубликован в «Нью-Йорк таймс», он назывался «Американцы не хотят войны, американцы хотят дом», то ее цитировал Рейган. А к этому времени жить вместе – Леша, Лиза, ребенок и Ремина семья – напряженно уже очень стало в доме.
ЮР Это вы сейчас о чем говорите?
ЕБ О детях моих.
ЮР То есть они жили одно время вместе?
ЕБ Все вместе в одном доме, который был куплен за 64 тысячи в городе Ньютоне, – 40 тысяч взяли из Нобеля, а остальное – заем в банке. Но уже напряженно, Леша и Лиза начали снимать. А я решила, что им надо дом. Они хорошие дети, и почему бы нет. И я с книгой, с готовой рукописью пошла в издательство.
ЮР То есть вы что, там написали книгу целиком?
ЕБ Да.
ЮР Ни хрена себе.
ЕБ Пришла к Бобу Бернстайну в издательство «Рэндом Хаус» и сказала: вот, продаю рукопись, а вы мне даете чек. Мне надо для Алеши дом. Вот сегодня Боб дал кому-то читающему по-русски мою рукопись, завтра он мне дал чек на 250 тысяч долларов.
ЮР А объем какой был?
ЕБ Ну, «Постскриптум» моя книга.
ЮР Там, по-моему, листов десять?
ЕБ Нет, больше. Ну не знаю, сейчас посмотрим. Около 15.
ЮР Но как же вы успели написать, за сколько вы ее написали?
ЕБ Ну, наверное, за четыре месяца, но и то не каждый день. Я же шаталась еще по всему белому свету. Ну, написала, получила чек. И мы ездили смотрели дома вокруг Бостона. И Алеша и Лиза выбрали дом.
На семинаре в Физическом институте Академии наук.
ФИАН. Семинар окончился.
ЮР Вот эта счастливая жизнь. А как Андрюша реагировал на все это?
ЕБ Хорошо. Разговаривали по телефону без конца. Только нам мешали говорить. Как только я переходила на политические темы или пыталась ему что-то рассказать о его коллегах, о их хлопотах о нем, так сразу прерывали разговор. Когда я говорила про детей, про Сашку, которую он еще никогда не видел, – пожалуйста.
ЮР А их не интересовало, что в этой книге; знали кэгэбэшники, что вы пишете книгу или нет? Или за вами уже там не следили в Америке?
ЕБ Я не знаю, знали они или нет. Следили очень. Настолько, что даже за Таниным домом ГБ наблюдало постоянно.
ЮР И КГБ решило, что вы останетесь там. Они надеялись, им хотелось бы. А вам хотелось домой?
ЕБ Слово «домой» многопланово, дом там, где Андрюша. Я ужасно стосковалась по Андрюше.
ЮР А когда вы уже двинулись домой, после чего?
ЕБ 1-го мая и дней пять я была в связи с книгой в Нью-Йорке, потом я полетела с Лешей в Англию. И была встреча с Маргарет Тэтчер, были встречи с учеными и еще с кем-то. А мы с Таней и с Лешей в Париж – встреча с Миттераном. Я пропустила еще один очень важный момент. День рождения Андрея Дмитриевича Сахарова – его решили отмечать в Капитолии. 86-й год, ему 65 лет. Я купила белое платье, и все было на высшем уровне.
ЮР А кто там был?
ЕБ Там разные конгрессмены, сенаторы, американские правозащитники, ученые, много прессы. Большой, колоссальный торт. Забыла фамилию – черный очень популярный певец, прекрасно пел. И я сказала речь, которая даже сегодня, спустя много лет, мне кажется очень хорошей. Но до этого было еще одно событие в Вашингтоне. Годовое собрание американской Академии наук, «Академик Гарден-парти» – это в саду Академии, где памятник Эйнштейну знаменитый, который очень нравился Андрею. Мы сидели за столом, какие-то ученые, еще кто-то, и вдруг как шелест прошел по всему собранию, все встрепенулись. Что такое? Лешка побледнел и говорит: только что передали: авария на Чернобыле. Это было в день Гарден-парти.
И все. Я прилетела сюда. Прилетела я 2-го, а в Горький поехала 4-го.
ЮР Ну, встречал?
ЕБ Да, встречал. Трудная встреча была, со скандалом. Не между нами. У меня много багажа было, у меня же было с собой много денег лишних, Галка мне давала, и Эмиль давал, и они же мне по ходу дела заказали что-то купить, и вообще всем подарки. У меня список на 80 человек был. Даже если перчатки, все равно места много. А Андрей писал мне в стихах: «смилуйся, государыня рыбка, и купи мне новые джинсы, старые совсем поизносились, ну и что ты сама захочешь, да ты плохого и не придумаешь».
И у меня вещи были отправлены багажом. И я, не дождавшись багажа, уехала в Горький, но все равно у меня было много вещей. И я Андрея предупредила, чтобы он был с носильщиками. И Андрей, ожидая поезд, искал носильщика, и все носильщики ему говорили, что им заранее приказано не обслуживать вагоны СВ, я ехала в СВ из Москвы. Ну, вот приехала, носильщиков нет. Андрей хватается за мои сумки. И начинается все с крика. Я говорю: к чертовой матери, не для того я ездила оперироваться, чтобы потом ты, таская это дерьмо, надорвал себе сердце и помер, пошли вон отсюда.
И мы оставили все в вагоне и ушли. Сели в машину, из соседнего рафика, отодвигая занавеску, нас снимают, видно прямо. А мы сидим в нашей машине, обнимаемся, целуемся и выплескиваем друг на друга все, что можно выплеснуть. Потом Андрей говорит: слушай, Люсенька, а багаж? Я говорю – обойдется. Еще раз поцелуемся, а багаж обойдется.