Но самое ужасное, в суп всегда клали картошку быстрозамороженную, «сухая» она называлась – такая дрянь. А вот когда мы попали уже за границу, то там везде были или склады картошки, или в Германии весной они были просто около ферм на дороге сложенные такими кучами для посадки. Вот такая крупная желтоватая роскошная картошка. Останавливали поезд, прямо наших санитаров мы посылали ведрами набирать эту картошку, и тогда вообще хорошо было.
ЮР А сам день победы вы где встретили?
ЕБ В Дойчеэйланд. Это такой город, город мы не больно видели, станция, но мы стояли там, наверное, двое суток. 8-го числа сообщили о победе, что кончилась война. У нас 8-го, а не 9-го.
И я не знаю, где кто-то из наших солдат увидел и приволок вот такими коробками фанерными, как решетки – ящики яиц. А у нас мука была на поезде, сахар был. И вот наши повара затеяли бисквиты печь, на больших таких противнях. Вот это я очень хорошо помню. И, кроме того, кто-то пришел и сказал: девки, все идите, там «Военторг» приехал, и дают, то есть продают чернобурки. Наверное, они склад обнаружили, я не знаю. Потому что это была не одна чернобурка, а всем бабам. А я думаю: а на хрена мне чернобурка?
ЮР Был признак достатка такой: берет набок и чернобурка.
ЕБ Но я не купила. Берет я носила.
ЮР Когда я посмотрел на фотографию 47-го года, я сразу понял, что это того времени фотография, потому что такая прическа характерная. Вот здесь таким валиком, берет и взгляд такой устремленный черт знает куда.
ЕБ После демобилизации я съездила к маме в лагерь. Я получила пенсию как инвалид и еще что-то такое подрабатывала. А у меня в доме – еще мама не вернулась – был полный кагал девчонок.
ЮР Мамы дома не было около десяти лет?
ЕБ Около девяти. И жили девчонки, потому что у всех, кто не был в армии, а был в эвакуации, квартиры забрали для тех, кто из разбомбленных или еще что-то, а этих ставили на очередь. У меня человек пять девчонок жило, школьных моих подружек.
ФИАН. Рядом со своим кабинетом, на двери которого все время ссылки висела табличка с его именем. Прежде в этом кабинете работал его учитель – академик Игорь Евгеньевич Тамм.
И в результате нам всегда не хватало хлеба – карточка была у меня, у Дуськи, которая работала в газете, и еще у кого-то. И я вела хозяйство, потому что инвалидам войны через пять человек в очереди можно было проходить. Поэтому закупки делала я.
И вот я стою в очереди за коммерческим батоном, там передо мной три, наверное, инвалида, так мне человек 20 надо простоять всего, а очередь длинная-длинная. И ходит парень взад-вперед, в очередь не встает, а вот лицо у него такое голодное, что я понимаю, что у него денег нет, карточки нет, ничего нету. И я уже, когда получаю свой батон, натыкаюсь на его голодные глаза. И вот я совершенно машинально отдаю ему вот так этот батон. В руке, не завернутый ни в какой пакет, ничего этого не было, так давали. Продавщица давала, перчатки грязные с отрезанными пальцами и все – в руку. И он как-то отшатывается, а потом наоборот, и говорит – спасибо, так тоненько-тоненько, как будто маленький мальчик. И почти бегом от меня.
И я прихожу домой, второй раз уже не становлюсь, и девки мне говорят: что, тебе не досталось? Я говорю: досталось! Сама съела? Да не ела я. И когда я им рассказываю, я думаю: они меня сейчас прибьют. Ничего! Дуська сказала: ну ничего, сделаем фальшивое жаркое. Фальшивое жаркое – это была картошка, обжарить лук, а картошка такая мороженая, гадкая. А девки здоровые, молодые, жрать охота. Еще мало того, что жрать охота, у большинства очень долгий срок не было месячных. Вот у меня не было месячных года два с половиной, а потом они начались, и это изнурительным стало.
ЮР А что, нарушался цикл от недоедания?
ЕБ От недоедания и, может быть, от нервного напряжения, в армии все-таки не было голода для солдат, тоже нарушался цикл.
ЮР А беременели?
ЕБ Да не дай Бог! Как у нас Верка Тишкова забеременела и ее списывали, так жалко девку было, ужас. Аборты запрещены были. Нам на портянки давали, на две смены портянок – такая байка, довольно толстая. И девки аккуратнее, чем мужики, обычно одну пару и носишь, и ее же и стираешь, а другую где-то припасаешь. И как мы Верке Тишковой собирали эти портянки на пеленки, когда ее списывали. Тоже жизнь была! Хорошая такая девчонка была – блондинка пухленькая.
ЮР Но тем не менее, вы эти последние месяцы до декабря как прожили?
ЕБ Хорошо прожили. Понимаешь, Юра, особенность моей памяти, но у меня дурные эпизоды и из армии, и из всех мест выпадают. Ну, вот у каждого концентрируется память на каких-то своих особенностях, что ли.
ЮР Но тогда мы просто к декабрю вернемся. Вот вы сидите, и вдруг входят люди.
ЕБ Сам момент до звонка Горбачева был тяжелый очень. Мы услышали по радио, что Ларису Богораз[154] вроде вызывают в ОВИР и предлагают уехать, и какая-то была неточная передача. Мы поняли так, что Марченки уезжают. И я хотела послать Ларисе какую-то поздравительную телеграмму, а на следующий день сообщение о том, что Толя умер.
ЮР А у вас с Ларисой были какие-то отношения?
ЕБ С Ларисой хорошие отношения, и очень хорошие с Толей[155] были отношения. Я прекрасно помню, как Толя приходил сюда. А до этого я помню такой эпизод: лето 79-го года или 78-го, оба лета мы отдыхали в Сухуми. Жили в гостинице, и однажды вечером возвращаемся из кино, в вестибюле на полу на корточках сидит Толя с таким большим-большим арбузом, это значит его освободили из ссылки, они вернулись и приехали с Пашей, с Ларисой. Мы пошли в номер, там ели этот арбуз, и Андрей уговаривал Толю, что лучше бы ему уезжать. А Толя сказал: нет, я русский, писать, что у меня родственники в Израиле, это врать. И я не хочу играть в эти игры, а я вот буду строить дом в Конаково или где они строили дом здесь, недалеко от Москвы? И на этом его арестовали другой раз. И когда был суд над ним, это был или 80-й или 81-й год, он еще успел написать письмо в защиту Сахарова.
До звонка Горбачева мы услышали сообщение, что Толя умер. Убиты оба были, просто невозможно. А «Эмнисти интернешнл» и «Свобода» призывали всех на следующий день – День прав человека, 10 декабря – на окне должны зажечь свечи. Я купила свечи, на всех окнах поставила. А наши топтуны ходили вокруг и ничего сделать не могут, это же внутри, у меня. И всю ночь они горели.
Но в день, когда звонил Горбачев, шла телевизионная постановка по пьесе Радзинского «Лунин». И там была такая фраза, что хозяин думает, что раб убежит, а раб выбирает другой путь. Как-то это очень тонко было сделано, такое потрясение было от этой передачи – ну прямо проецировалось на судьбу Толи.
А вечером накануне нам поставили телефон. И вот этот спектакль о Лунине шел в тот день, когда мы ждали звонка.
ЮР Они что, пришли, просто поставили, ничего не сказали?
ЕБ Было десять часов вечера. Мы уже поужинали, сидели телек смотрели, и вдруг звонок в дверь. Входят три человека. Два явно гэбэшники и третий – видно, что работяга. Вот, Андрей Дмитриевич, мы вам ставим телефон. Мы очень удивились, более того, пока они там возились, ставили телефон, мы с Андреем в большой комнате шепотом переговаривались. И Андрей сказал: это, может быть, начальство такое благородное, знает, что тебе нельзя выходить на мороз, а дети нас вызывают на переговорный, так вот поэтому ставят телефон. Я сказала: что-то я сомневаюсь. Дело в том, что у меня в заключении послеоперационном было написано: не рекомендуется выходить на улицу, если температура ниже минус семи.
И вообще всем шунтированным зима не рекомендуется, потому что холод физиологически сужает сосуды. В общем, они там в коридоре возятся, чего-то включают. Довольно быстро это все сделали. И потом один из гэбэшников говорит: ну вот, все работает. Завтра утром вам позвонят.
ЮР Не воспользовались вы?
ЕБ Нет. Гудка не было. Я сразу сообразила позвонить Гале, а гудка нет. А утром, когда я встала, гудок был. Но он сказал – завтра утром вам позвонят, и поэтому мы решили ничего не делать. А утро проходит, потом дело к трем часам, и Андрей сказал: да никто не будет звонить, я пошел за хлебом, чтобы был свежий хлеб к обеду. А до обеда он всегда ходил за хлебом, он любил свеженький хлебушек, и так в кулаке зажимал кусочек и с супом с большим удовольствием жевал. И вот в этот момент, когда Андрей решил идти за хлебом, раздался телефонный звонок.
Андрей снял трубку и сразу мне сказал – это звонит Горбачев. Ему сказала какая-то женщина. А телефон поставили у нас в коридоре около двери. А за дверью у мильтонов целые клубы собирались, особенно когда дежурил милиционер по имени Николай. По-моему, у него там был местный публичный дом, и все одинокие бабы ходили по ночам, и днем тоже вертелись около этого Николая. И шум там. Они гогочут, а дверь почти фанерка. Я открыла дверь и рявкнула: тише вы, Горбачев звонит. И сразу как немая сцена в «Ревизоре». Ну и вот знаменитый разговор с Горбачевым. Горбачев сказал, что можете возвращаться в Москву.
ЮР Вместе со своей женой Боннэр?
ЕБ Не так. Не «вместе с женой», сказано было. «Возвращаться в Москву к патриотическим делам ваша Боннэр тоже может». А Андрей сразу стал говорить: я написал вам письмо о необходимости освобождения политзаключенных, несколько дней тому назад погиб в тюрьме Марченко, это большая трагедия, а вообще все политзаключенные должны быть освобождены.
И Горбачев стал говорить – да, там разные люди. Или «всякие люди», вот какое-то такое слово, но Андрей, боясь, что Горбачев скажет насчет политзаключенных какие-то слова, что нельзя освобождать, и потом ему будет трудно отступать от этих слов, сказал: еще раз спасибо, до свидания и положил трубку. То есть он прекратил разговор. И вот после этого я позвонила Галке сразу же.