И он сказал: мы ждем человека, который должен прийти и подтвердить вот то, что я говорил тогда по поводу Афганистана, бомбежек этих[176]. Я, говорит, хочу, чтобы был свидетель. Мне было приятно, что мне доверяют. Мы просидели до четырех часов ночи вот здесь. Он мне рассказывал все путешествия. Это было такое счастье, потому что делать нам было нечего, а насчет политики я с ним никогда не разговаривал. Потому что я считал, что ему этих разговоров и без меня хватает, к тому же боялся, что он воспримет мое отношение к нему как некую заинтересованную журналистскую такую историю.
ЕБ Ну, ты эту историю не знаешь до конца. В тот вечер, когда он тебя позвал, этот человек не появился. А на следующий день пришел и даже ночевал здесь. Изображал ослепшего солдата, бывшего в Афганистане. Вроде хотел рассказать, как наши бомбили тех, кто в плен попал. Но, похоже, человек этот был обманщик – и не слепой, и не афганец. Это странная история, и меня она беспокоит до сегодняшнего дня. И, похоже, что это было подстроено, когда меня нет, КГБ. А зачем – я не знаю!
У меня такая коробочка есть фарфоровая, в которой мои «бриллианты» в кавычках лежали. И Андрей спрятал эту коробочку, забоялся, что этот чужой человек мои якобы бриллианты украдет.
ЮР Это очень смешно, конечно, было и трогательно с его стороны – сохранить ваши ценности.
ЕБ В ней нет ничего смешного, она странная и, на мой взгляд, страшная. У меня в запасе все описание этой истории от двух свидетелей, все странности этого визита зафиксированы.
ЕБ Мы не знаем, почему мы – страна – такими стали. У них – у наших демократов – оказалась эта самая демократическая пленка, знаешь, как жир в плохо вымытом стакане сверху, тоненькая-тоненькая, а дальше вода.
ЮР Но не у всех.
ЕБ Ну, а у кого нет?
ЮР У тех, кто не удержался.
ЕБ Правильно, у тех, кто не удержался. А кто удержался, у всех как на подбор. Из политиков у нас остался один Сережа Ковалёв и еще Рыбаков[177], так это маргинальное уже явление в этой стране. И это ужасно. Потому что если нравственность, социальная активность, стремление защитить слабого – маргинальное явление, то никакой демократии нет и не будет.
ЮР А что вы вкладываете в это слово?
ЕБ Маргинальное? Не имеющее поддержки в обществе никакой, ноль поддержки. И в целом гуманистические, человеческие устремления – тоже маргинальное явление в этом обществе. Я не говорю хуже оно или лучше советской власти, такое общество, но оно стало в массовом масштабе более антигуманным. Если брежневский период мог характеризоваться антигуманным отношением к тем, кто что бы то ни было вякнул против режима, а не ко всему населению целиком и меньшим ожесточением в отличие от Сталина, то сегодня все антигуманно в стране.
ЮР Я бы не сказал, что существует активная позиция какая-то антигуманная, а я считаю, что просто полное отсутствие заинтересованности: ну, люди превратились в электорат и они нужны только для того, чтобы легально обеспечить руководящим сословиям возможность занимать некие посты и обретать власть, и больше они не нужны.
Это фото – свидетельство доверия. Впрочем, может, Сахаров и не заметил, что я у него за спиной с фотоаппаратом.
ЕБ Но если люди нужны только как электорат, то это и есть антигуманность. Ладно. Ты знаешь зарплату государственных служащих или избранников в США? Там 60 тысяч долларов губернатор Арканзаса получает.
ЮР Это не ряд. Если губернатор, то надо смотреть, сколько у нас получает губернатор. Официально у нас губернатор будет столько же получать.
ЕБ А у нас губернатор будет грести бессчетно.
ЮР У нас президент тоже получает, наверное, не больше, чем президент Соединенных Штатов?
ЕБ Ладно тебе, и говорить не о чем. А с тем, что есть, надо жить. Все. Вопросы есть у товарища Юрия Михайловича Роста?
ЮР Вопросы есть, но сегодня я вам их задавать не буду.
ЕБ Юрий Михайлович, сделай одолжение, крутани кран покруче.
ЮР Для вас, Елена Георгиевна, сделаю что угодно, даже…
ЕБ Храните воду, энергетический голод, а мы воду пускаем так зазря.
ЮР Как я сказал бы, струйка воды толщиной в спичку убивает лошадь. А я абсолютно уверен, что вы не последний раз в России и даже не предпоследний. Я уверен, что вам здесь надо бывать.
ЕБ Не надо мне бывать, Юра, потому что я не могу. Если я приезжаю, то я вынуждена заниматься музеем и архивом. А я, с одной стороны, не хочу, а с другой стороны, я предвижу судьбу музея и архива, и она представляется мне очень грустной.
ЮР Это очень обидно.
ЕБ И дальше, как только я умру, найдутся охотники помогать музею – какой-нибудь президентский Фонд, администрация Москвы ли, президента ли. И постепенно, не заметишь как, они будут делать из Сахарова русского националиста православного и еще какого-нибудь. И я уверена, что так будет. И через 20 лет это уже будет не Сахаров, а, не знаю, Константин Леонтьев.
ЮР Думаю, что может быть, и будут изменения, но совершенно другие.
ЕБ Какие?
ЮР К сожалению, Сахаров сегодня не столько укор власть предержащим…
ЕБ Сколько укор общественности? Правильно.
ЮР И именно общественность заинтересована в том, чтобы его поскорее забыть и изменить, чтобы превратить его в странного человека, который придумывал какие-то прожекты. С удовольствием поставят ему памятник и забудут. И будет Елена Георгиевна его вспоминать по датам и говорить, что вот был великий человек, а уже никто не захочет…
ЕБ Великий русский человек? Но, во-первых, я эти слова никогда не говорила, а во-вторых, Елена Георгиевна будет уже недолго.
ЮР Он и был великий русский человек.
ЕБ Нет, он был гражданин мира.
ЮР Но он был русский человек, и в этом как раз величие русской культуры, что Сахаров представил как раз великую терпимость, толерантность и экуменизм, если даже будучи человеком по рождению из православной семьи, ему абсолютно были все равны. Это невыгодные вещи.
Елена Георгиевна Боннэр сегодня заканчивает цикл наших бесед, которые длились месяц, и в результате я записал, ну приблизительно – 35–36 часов разговора, то есть полных полтора суток. И я, точно так же, как и Андрея Дмитриевича, пытался вас перебить, и точно так же, как и он, с упорством, его упорством, вы возвращались к прерванному рассказу и начинали с той фразы, которую не успели договорить.
Ладно, золотая моя, отдыхайте. Завтра я подойду попрощаюсь, а в понедельник… Самолет когда летит?
ЕБ В час пятьдесят. Но мне надо заранее, потому что коляску, чтобы там не ходить. И тем более в понедельник в такие часы может плохо быть.
ЮР Ну, в ту сторону, наверное, не очень плохо, хорошо. Чашку гоните, вы обещали чашку.
ЕБ Забирай, и свое варенье не забудь!
Эпилог
Зимой одиннадцатого года я приехал в Бостон, где рядом с дочерью поселилась Елена Георгиевна Боннэр. Мы разговаривали и выпивали с ее друзьями и соседями Максимом и Машей Франк-Каменецкими, чей отец работал с Андреем Дмитриевичем Сахаровым на «объекте».
– Знаешь, Юра, я все время ловлю себя на мысли, что формально живу до и после ухода Андрюши, а внутренне ощущаю, что мы все время вместе.
Она пригубила по поводу своего восьмидесятивосьмилетия и сказала, что хочет лечь на какую-то сложную операцию на сердце, но в Америке ее не делают, может, в Германии. Она была бесстрашна, хоть и слаба. Мы с ней покурили и попрощались.
Наконец в ее восемьдесят восемь лет мне удалось сфотографировать Елену Георгиевну Боннэр похожей на мое представление об этой удивительной женщине.