Я обновляю страницу в браузере и говорю:
— Моя очередь. Окей. Еврей, который пишет о Рождестве.
Еврей-епископал, мой парень по переписке. Интересно, как у него дела.
— Почему Ник никогда ничего не публикует? — спрашивает Нора.
Он считает, что «Фейсбук» — это дно общественного дискурса. Хотя и любит говорить о социальных сетях как средстве построения и воплощения своей личности. Что бы это, блин, ни значило.
— Нашла. Яна Голдштейн. «Список кинопремьер в одной руке, меню на вынос — в другой. Готова к завтрашнему дню. С Рождеством, иудеи!»
— Кто такая Яна Голдштейн? — интересуется мама.
— Знакомая из университета, — отвечает Элис. — Хорошо. Что-нибудь об адвокатах. — Она отвлеклась, и я понимаю, что у нее гудит телефон. — Простите, я на минутку.
— Адвокаты? Какого черта, Элис! — вздыхает Нора. — У папы же явное преимущество.
— Знаю, просто мне его жалко, — бросает Элис через плечо и исчезает на лестнице. — Привет, — отвечает она на звонок, и через секунду мы слышим, как закрывается дверь ее спальни.
— Есть! — Папа сияет.
Обычно он фигово играет, потому что на «Фейсбуке» у него всего друзей двенадцать.
— Боб Лепински. «Счастливых праздников от компании „Лепински и Уиллис“».
— Молодец, пап, — говорит Нора и переводит взгляд на меня. — С кем там болтает Элис?
— Черт ее знает, — отвечаю я.
Элис говорит по телефону уже два часа. Неслыханно.
Игра в охотников-следопытов сходит на нет. Нора лежит с ноутбуком на диване, а родители исчезают в своей комнате. Даже не хочу думать о том, чем они там занимаются. Особенно после новостей об отце Блю и его жене.
Бибер скулит на пороге. С жужжанием приходит сообщение от Лии:
Мы снаружи.
Лиа почему-то не любит стучаться. Стесняется родителей, я думаю.
Я иду к двери, чтобы впустить ее, и вижу, что Бибер уже стоит на задних лапах и пытается поцеловать ее через окно или типа того.
— Лежать, — командую я. — Ну же, Биб.
Я хватаю его за ошейник и открываю дверь. На улице холодно, но солнечно, и на Лии черная шерстяная шапка с кошачьими ушками. Ник как-то неловко мнется позади.
— Привет, — говорю я, оттягивая Бибера в сторону и пропуская их в дом.
— Мы, вообще-то, думали прогуляться, — говорит Лиа.
Я смотрю на нее. Что-то не так с ее интонацией.
— Ладно, — киваю я. — Только мне надо одеться. — (На мне все еще пижамные штаны с золотистыми ретриверами.)
Через пять минут я в джинсах и толстовке с капюшоном, надеваю поводок на Бибера и выхожу на улицу.
— Вы, ребята, просто прогуляться хотели? — спрашиваю я.
Они переглядываются.
— Ага, — выдавливает Ник.
Я вопросительно поднимаю брови, ожидая пояснений, но он отводит взгляд.
— Как вообще дела, Саймон? — интересуется Лиа странным мягким голосом.
Я резко останавливаюсь. Мы едва сошли с моей подъездной дороги.
— Что происходит?
— Ничего. — Она теребит помпоны у себя на шапке. Ник пялится на дорогу. — Просто интересуемся, хочешь ли ты поговорить.
— О чем? — спрашиваю я.
Бибер подходит к Лии, садится на задние лапы и смотрит на нее умоляющим взглядом.
— Ты чего на меня так смотришь, сладкий? — Она треплет его за уши. — Нет у меня печенья.
— Так о чем вы хотите поговорить? — спрашиваю я снова.
Мы не идем, мы стоим у бордюра, и я переваливаюсь с ноги на ногу.
Лиа и Ник снова переглядываются, и тут до меня доходит.
— О боже. Вы переспали.
— Что? — Лиа краснеет, как помидор. — Нет!
Я перевожу взгляд с нее на Ника и обратно.
— Вы не…
— Саймон, нет! Просто замолчи.
Лиа не смотрит на Ника. Она села на корточки и прижалась лицом к морде Бибера.
— Окей, тогда о чем речь? Что происходит?
— Эмм, — произносит Ник.
Лиа выпрямляется:
— Ладно, я пойду. Счастливого Рождества, ребята. Счастливой Хануки. Без разницы.
Она коротко кивает. Потом снова наклоняется, позволяя моему псу лизнуть ее в губы. И исчезает.
Мы с Ником стоим в тишине. Он постукивает пальцами о подушечку большого пальца.
— Ханука закончилась, — наконец говорит он.
— В чем дело, Ник?
— Слушай, не парься. — Он вздыхает, глядя вслед Лии. — Она припарковалась у моего дома. Дам ей минутку, не буду догонять.
— Можешь зайти ко мне. Родителям все равно. Элис дома.
— Да? — Ник оглядывается на мой дом. — Не знаю. Я просто…
Он поворачивается ко мне, и на его лице написано что-то такое… Я знаю Ника с четырех лет и никогда не видел этого выражения.
— Слушай, — он касается моего предплечья. Я ничего не могу с собой поделать и опускаю взгляд на его руку. Ник никогда не прикасается ко мне. — Счастливого Рождества тебе, Саймон. Правда.
А потом он убирает руку, машет на прощание и плетется по дороге вслед за Лией.
Наша семейная традиция диктует поедание гренок по бабушкиному рецепту на ужин в канун Рождества: толстые ломтики вчерашней халы (они идеальны для максимального впитывания яичной смеси) готовятся в тонне масла на противнях, частично прикрытых кастрюльными крышками. Когда гренки готовит бабуля, она постоянно перемещает крышки, переворачивает хлеб и суетится вовсю (бабушка у меня хардкорная). А когда их делает папа, они никогда не получаются такими сливочными, хотя и все равно обалденные.
Мы едим из свадебного фарфора родителей, причем за обеденным столом, в центр которого мама ставит рождественское украшение, вроде Святого Вертепа. Оно вращается, если зажечь под ним свечу. Очень завораживает.
Элис приглушает свет, мама раскладывает салфетки — и выглядит это роскошно.
Но так странно… Нет ощущения Рождества. Как будто не хватает какой-то искры, только я не знаю какой.
Я чувствую себя так всю неделю и не понимаю почему. Почему в этом году все кажется настолько другим? Может, потому что Элис уехала. Или потому, что я постоянно тоскую по парню, который не хочет встречаться вживую. Который «еще не готов». И в то же время подписывает свои письма «с любовью». Ох, не знаю, не знаю.
Все, чего я сейчас хочу, — снова почувствовать дух Рождества. Вернуть то особенное чувство.
После ужина родители включают «Реальную любовь» и устраиваются на софе, а Бибер вклинивается между ними. Элис снова исчезает поговорить по телефону. Мы с Норой какое-то время сидим на противоположных концах дивана, и я смотрю на елочные огни.
Если прищуриться, они расплываются перед глазами ярким пятном, и мне почти удается поймать то знакомое чувство. Но это бессмысленно, поэтому я возвращаюсь в свою комнату, падаю на кровать и слушаю музыку в случайном порядке.
Спустя три песни раздается стук в дверь.
— Саймон?
Это Нора.
— Чего?
Вот, блин.
— Я вхожу.
Я приподнимаюсь на подушках и недовольно смотрю на нее. Но она все равно заходит, скидывает мой рюкзак с компьютерного кресла и усаживается, подтянув ноги и обхватив руками колени.
— Привет, — говорит она.
— Чего тебе?
Нора уже сняла контактные линзы и смотрит на меня сквозь стекла очков. Волосы ее неряшливо зачесаны назад, она переоделась в футболку с эмблемой Уэслианского университета, и просто удивительно, насколько она теперь похожа на Элис.
— Мне надо кое-что тебе показать, — говорит она, придвигается вместе с креслом к столу и начинает открывать мой ноутбук.
— Ты прикалываешься? — Я вскакиваю.
Серьезно? Она серьезно думает, что я позволю ей влезть в свой ноутбук?
— Ладно. Без разницы. Тогда сам давай.
Она отсоединяет зарядку и придвигается к кровати, передавая ноутбук мне.
— Так что я должен увидеть?
Она поджимает губы и снова смотрит на меня.
— Зайди на «Тамблер».
— Типа… на «Криксекреты»?
Она кивает.
Эта страница у меня в закладках.
— Грузится, — говорю я. — Окей. Готово. И что?
— Можно я сяду рядом? — спрашивает Нора.
— На кровать?
Я поднимаю на нее взгляд.
— Ага.
— Ну, ладно.
Она забирается на кровать рядом со мной и смотрит в экран.
— Листай вниз.
Я листаю вниз. И останавливаюсь.
Нора оборачивается ко мне.
Просто охренеть.
— Ты в порядке? — негромко спрашивает она. — Мне жаль, Сай. Я подумала, ты захочешь знать. Я так понимаю, ты этого не писал.
Я медленно качаю головой.
— Нет, не писал.
24 декабря 10:15
ОТКРЫТОЕ ПРИГЛАШЕНИЕ САЙМОНА СПИРА ДЛЯ ВСЕХ ПАРНЕЙ
Глубокоуважаемые парни Криквуда!
Настоящим посланием я заявляю, что я гей в кубе и готов к сотрудничеству. Заинтересованные стороны могут обратиться ко мне напрямую, чтобы обсудить подготовку к анальному заднепроходному сексу. Или БЛЮнету. Только я не люБЛЮ, когда дразнят, а потом не дают. Дамочек прошу не беспокоить.
На этом все.
— Я уже пожаловалась на этот пост, — говорит Нора. — Его удалят.
— Но народ его уже прочитал.
— Ох, не знаю… — Она на мгновение замолкает. — Кто мог такое опубликовать?
— Тот, кто не знает, что «анальный заднепроходный секс» — речевая избыточность.
— Совсем крыша поехала, — заключает Нора.
Ну да, я знаю, кто опубликовал этот пост, и, наверное, должен быть рад, что он не выложил свои долбаные скриншоты. Только эта хитрая гребаная отсылка к Блю делает Мартина величайшей, грандиознейшей скотиной на свете. Господи, а что, если Блю прочитает?
Я захлопываю ноутбук и спихиваю его на кресло. Потом откидываю голову назад, а Нора прислоняется к спинке кровати. Идут минуты.
— Ну, вообще это правда, — наконец говорю я. Я не смотрю на нее. Мы оба уставились в потолок. — Я гей.
— Я догадалась, — отвечает она.
Теперь смотрю.
— Правда?
— По твоей реакции, наверное. — Она моргает. — Что будешь делать?
— Ждать, когда пост удалят. А что я еще могу делать?
— Но ты расскажешь людям?
— Думаю, Ник и Лиа уже прочитали, — медленно говорю я.