Блю
ОТ: hourtohour.notetonote@gmail.com
КОМУ: bluegreen118@gmail.com
ДАТА: 10 января, 15:45
ТЕМА: Re: Правда?
Все складывается именно так, как я хотел? Ты это, блин, о чем?
???
Саймон
ОТ: hourtohour.notetonote@gmail.com
КОМУ: bluegreen118@gmail.com
ДАТА: 12 января, 00:18
ТЕМА: Re: Правда?
Серьезно, я понятия не имею, о чем ты говоришь, потому что буквально ничего не складывается так, как мне хотелось бы.
Ладно, я понимаю, что ты не хочешь переписываться по эсэмэс. И не хочешь со мной встречаться. Как хочешь. Но меня расстраивает, что теперь все изменилось — даже в имейлах. Да, согласен, ситуация неловкая. В общем, я просто пытаюсь сказать, что пойму, если ты не считаешь меня привлекательным или типа того. Я переживу. Но ты стал моим лучшим другом, и я не хочу тебя терять.
Мы можем сделать вид, что ничего не было, и снова начать общаться как раньше?
Саймон
27
Но думать об этом я, разумеется, не перестал.
Воскресенье я провожу у себя в комнате, слушая на полной громкости то The Smiths, то Kid Cudi. И плевать, если родителям моя подборка кажется слишком странной. Пусть удивляются, мне по барабану.
Я пытаюсь заставить Бибера посидеть со мной на кровати, но он носится по комнате, поэтому я выгоняю его в коридор. Он тут же начинает выть под дверью.
— Нора, погуляй с Бибером! — ору я, перекрикивая музыку, но Нора молчит.
Тогда я пишу ей сообщение.
Она отвечает:
Сам погуляй. Я не дома.
Где ты?
Ненавижу эту ее новую фишку вечно где-то шляться.
Она не отвечает. А я чувствую такую тяжесть и вялость, что не могу заставить себя встать и попросить маму.
Я разглядываю вентилятор на потолке. Раз Блю не собирается говорить мне, кто он, значит, я сам должен это понять. Уже не один час я мысленно прохожусь по одному и тому же списку подсказок.
Имя — как у одного из президентов США и малоизвестного персонажа комиксов. Наполовину еврей. Безупречно грамотный. Его часто мутит. Девственник. Толком не ходит на вечеринки. Любит супергероев. Любит «Рисиз» и «Орео» (то есть не дурак). Родители разведены. Старший брат Крошки Зародыша. Папа — учитель английского и живет в Саванне. Мама — эпидемиолог.
Проблема в том, что, похоже, я почти ничего ни о ком не знаю. Ну, то есть я примерно в курсе, кто еще девственник. Но я понятия не имею, у кого родители в разводе и чем занимаются. Ладно, допустим я знаю, что у Ника родители — врачи. Но вот чем занимается мама Лии? И что у нее за отец? Она о нем никогда не говорит. И я понятия не имею, почему папа и брат Эбби все еще живут в Вашингтоне. А ведь это мои лучшие друзья. Мне всегда казалось, что я любопытный, но, видимо, любопытство мое распространяется только на всякую чушь.
Если задуматься, это и правда ужасно. Но вообще, какой смысл? Ведь даже если я решу загадку, это никак не изменит того, что я не нравлюсь Блю. Он узнал, кто я. И теперь все испорчено, и я не знаю, что делать. Я сказал, что пойму, если не нравлюсь ему, и старался, чтобы это звучало так, будто мне все равно.
Но я не понимаю. И мне уж точно не все равно.
Честно говоря, это полный отстой.
В понедельник я обнаруживаю на ручке своего шкафчика целлофановый пакет, и издалека мне кажется, что это чья-то защитная «ракушка»[42]. Я так и представил, как какой-нибудь тупой спортсмен презентует мне свой вонючий бандаж — широкий жест, мудаческий и унизительный. Не знаю. Наверное, у меня паранойя.
Но никакой это не бандаж. Внутри пакета — трикотажная футболка, на которой картинка с альбома «Figure 8» Эллиотта Смита. К ней приложена записка: «Полагаю, Эллиотт понимает, что ты бы сходил на его концерт, если бы мог».
Эти слова написаны на зеленовато-синем картоне прямыми ровными буквами — без малейшего наклона. И, конечно, он не забыл вторую «т» в слове «Эллиотт». Потому что это Блю. Он помнит о таких вещах.
Футболка размера M, очень по-винтажному мягкая, и все в ней абсолютно изумительно и прекрасно. С секунду я раздумываю, не зайти ли в туалет, чтобы сразу в нее переодеться.
Но останавливаю себя. Потому что это все-таки странно, ведь я до сих пор не знаю, кто он. И мысль о том, что он увидит меня в этой футболке почему-то меня смущает. Я аккуратно складываю ее, убираю в пакет и запираю в шкафчике.
Весь оставшийся день я пребываю в нервном и счастливом возбуждении.
Но потом иду на репетицию, и настроение резко меняется. Даже не знаю. Наверное, это из-за Кэла. Когда я подхожу к залу, он как раз выходит в туалет и на пару мгновений останавливается в дверях. Мы улыбаемся друг другу, а затем каждый идет своей дорогой.
И все. Всего лишь секунда. Но в моей груди поднимается такая ярость… Я ощущаю ее физически. И все из-за того, что Блю — чертов трус.
Значит, повесить футболку мне на шкафчик он может, а подойти боится?..
Он все испортил. Вот очаровательный парень с классной челкой, которому я, кажется, даже нравлюсь — но что толку? Не буду я общаться с Кэлом. И парня у меня тоже, наверно, никогда не будет. Я слишком занят, пытаясь не влюбиться в кого-то ненастоящего.
Остаток недели пролетает в том же изнурительном тумане. Теперь все репетиции длятся на час больше, а значит, ужинаю я наспех за кухонной стойкой, стараясь не ронять крошки на учебники. Папа говорит, что скучает, хотя на самом деле его просто расстраивает, что новые выпуски «Холостячки» приходится записывать. Блю так и не объявился, и я ему тоже не писал.
В пятницу у нас важный день или типа того. До премьеры остается всего неделя, и «Оливера!» мы репетируем дважды, уже в костюмах: девятиклассники и двенадцатиклассники — утром, а десятиклассники и одиннадцатиклассники — после обеда.
В школу в этот день мы приезжаем на час раньше, поэтому Норе приходится торчать с нами в актовом зале. Однако Кэл и ей находит работу, и она, вполне довольная, идет в атриум — расклеивать фотографии актеров возле скриншотов из старого фильма с Марком Лестером и длиннющего списка участников нашей постановки.
За кулисами царит вдохновляющий хаос. Часть реквизита куда-то запропастилась, народ ходит наполовину переодетый в костюмы, а в оркестровой яме музыкальные таланты Криквуда повторяют увертюру. Сегодня мы впервые выступаем под музыку живого оркестра, и только слушая, как ребята играют свои партии, начинаешь по-настоящему ощущать, что премьера совсем скоро. Тейлор, уже переодетая и накрашенная, стоит у занавеса и делает какие-то нелепые вокальные упражнения, которые сама же и придумала. Мартин ищет свою бороду.
На мне первый из трех костюмов: мешковатая рубашка овсяного цвета, обвислые штаны с завязками и никакой обуви. Девчонки мажут мне волосы какой-то фигней, чтобы растрепать их посильней (Хотя куда уж больше? Все равно что одеть каблуки на жирафа!), а потом заявляют, что я должен подвести глаза, и это, мягко говоря, не радует (мне и так пришлось напялить линзы!).
Эбби — единственная, кому я доверяю. Она ведет меня в женскую гримерку и сажает на стул у окна. Девчонкам, кстати, плевать, что в их гримерной парень, и даже не потому, что я гей: просто все ходят, где хотят, — а те, кто стесняется, переодеваются в туалете.
— Закрой глаза, — велит Эбби.
Я закрываю их, и тут же чувствую, как ее пальцы мягко оттягивают мое веко. Потом что-то чиркает по коже, будто она рисует у меня на лице, и оказывается (я не шучу!), что подводка — это чертов карандаш!
— Я выгляжу по-идиотски?
— Вовсе нет, — отвечает Эбби.
Мы молчим.
— Я хотел тебя кое о чем спросить.
— О чем?
— Почему твой папа в Вашингтоне?
— Ну, он пока не нашел здесь работу.
— А-а. А они с твоим братом собираются сюда переезжать?
Она водит кончиком пальца по краю моего века.
— Папа переедет, рано или поздно. А брат только что поступил в Говардский университет.
Она кивает и переходит к другому веку.
— Как-то тупо, что я этого не знал, — говорю я.
— Почему тупо? Наверное, я просто об этом не рассказывала.
— Но я никогда и не спрашивал.
Она принимается за нижние веки, и это сущий ад. Мне приходится держать глаза открытыми, при том что карандаш опасно снует по краю века, а я просто ненавижу, когда что-то касается глаз.
— Не моргай, — просит Эбби.
— Пытаюсь.
Она работает, слегка высунув язык, и пахнет от нее ванилью и тальком.
— Ну вот. Посмотри на меня.
— Готово? — спрашиваю я.
Она окидывает меня оценивающим взглядом:
— Почти.
А потом атакует целым арсеналом пудр и кисточек, как ниндзя.
— Ого! — проходя мимо, восклицает Брианна.
— Знаю, — говорит Эбби. — Саймон, не пойми меня неправильно, но ты стал настоящим красавчиком.
Я поворачиваюсь к зеркалу так резко, что едва не сворачиваю себе шею.
— Как тебе? — спрашивает Эбби, довольно ухмыляясь у меня за спиной.
— Странно.
Так необычно. Мне и без очков-то непривычно на себя смотреть, а теперь с этой подводкой все мое лицо — одни сплошные ГЛАЗА.
— Подожди, вот сейчас Кэл увидит… — шепчет мне Эбби.
Я качаю головой.
— Он не.
Но замолкаю.
Не могу перестать на себя смотреть.
Первое представление в этот день проходит на удивление гладко, хотя большинство двенадцатиклассников, воспользовавшись случаем, остались дома отсыпаться. Зато девятиклассники так рады пропустить первые два урока, что становятся наикрутейшей в мире аудиторией. Накопившаяся за неделю усталость отступает, и я полностью переключаюсь на волне адреналина, смеха и аплодисментов.
Счастливые и полные энергии, мы переодеваемся в обычную одежду, слушаем наставления мисс Олбрайт, а потом идем на обед вместе с ребятами не из кружка. Я еще в гриме, отчего чувствую странное возбуждение. И не только потому, что я теперь «настоящий красавчик». Просто круто, когда все видят, что ты участник труппы.