— Вы трое уже такие взрослые, — продолжает мама. — И такие разные. Вы и маленькими не были похожи. Элис была бесстрашной, Нора — самодостаточной, а ты просто обожал быть в центре внимания. Серьезно, все говорили, что ты вылитый отец.
Папа ухмыляется, а я теряю дар речи. Никогда не думал о себе в таком ключе.
— Я помню, как впервые взяла тебя на руки. Твой маленький ротик. Ты тут же накинулся на мою грудь.
— Мам.
— Ох, это был невероятный момент. А папа принес в палату твою сестру, и она повторяла: «Нет, малыш!», — смеется мама. — Я не могла от тебя глаз отвести. Поверить не могла, что у нас появился мальчик. Мы привыкли быть родителями девочки, а теперь нас ждал совсем новый опыт.
— Простите, что мальчик из меня не особо вышел, — говорю я.
Папа разворачивается ко мне вместе со стулом.
— Ты что, шутишь?
— Типа того.
— Ты отличный парень, — говорит он. — Ты как ниндзя.
— Ну спасибо.
— Всегда пожалуйста!
Внизу хлопает входная дверь, а потом раздается стук собачьих когтей по деревянному полу.
Нора вернулась домой.
— Слушай, — говорит мама, снова касаясь моей ноги. — Я не хочу вмешиваться в твою жизнь, но, может, ты бы хоть иногда нас баловал? Рассказывай немного о своей жизни, а мы постараемся не надоедать.
— Справедливо, — соглашаюсь я.
— Отлично, — говорит она. И они снова переглядываются. — Ладно. Мы хотим тебе еще кое-что сказать.
— Поделитесь очередной неловкой историей о моем грудном вскармливании?
— Боже мой, ты так любил грудь, — выдает папа. — Поверить не могу, что ты оказался геем.
— Ну ты и остряк, пап.
— Знаю, знаю, — улыбается он. А затем встает, вынимая что-то из кармана. — Вот, держи, — говорит он, протягивая мне какой-то предмет. Мой телефон.
— Ты все еще наказан, но на выходных мы разрешим тебе погулять. И завтра после выступления можешь забрать ноутбук, если не забудешь свой текст.
— У меня нет реплик, — медленно отвечаю я.
— Тогда, сынок, и волноваться тебе не о чем.
Забавно, но даже без реплик я боюсь что-нибудь перепутать и жутко нервничаю. Волнуюсь, предвкушаю и нервничаю. Со звонком мисс Олбрайт зовет Эбби, Мартина, Тейлор и еще нескольких актеров на дополнительную распевку, а остальные сидят в актовом зале на полу и едят пиццу. Кэл бегает, решая какие-то технические вопросы, поэтому я остаюсь наедине с парой незнакомых двенадцатиклассниц и очень этому рад. Никаких Кэлвинов Кулиджей и Мартинов ван Бюренов или каких бы то ни было других парней с президентскими именами. И никакой Лии, пронзающей меня своим взглядом.
Начало в семь, но мисс Олбрайт хочет, чтобы к шести мы уже переоделись в свои костюмы. Я надеваю линзы и костюм еще раньше и жду Эбби в женской гримерке. В половине шестого она заходит, и я сразу понимаю: что-то не так. Она коротко здоровается не глядя на меня.
Я придвигаю к ней стул и наблюдаю, как она красится.
— Нервничаешь? — спрашиваю я.
— Немного. — Она смотрит в зеркало и быстрыми движениями наносит тушь на ресницы, слегка похлопывая по ним щеточкой.
— Ник будет, да?
— Ага.
Такие резкие, отрывистые ответы. Кажется, она чем-то раздосадована.
— Когда закончишь, — продолжаю я, — поможешь мне снова стать настоящим красавчиком?
— Глаза подвести? — переспрашивает она. — Хорошо, секунду.
Эбби берет косметичку и садится напротив меня. В гримерной теперь только мы вдвоем. Она снимает колпачок с карандаша для подводки и оттягивает мое веко, а я стараюсь не дергаться.
— Ты чего такая тихая? — спрашиваю я. — Все в порядке?
Она не отвечает. Я чувствую, как карандаш движется по краю века. Чирк-чирк-чирк.
— Эбби? — зову ее я.
Она отводит карандаш, и я открываю глаза.
— Не открывай, — говорит она и принимается за второй глаз. Потом, помолчав немного, спрашивает: — Что за история с Мартином?
— С Мартином? — Внутри у меня все сжимается.
— Он мне все рассказал, — говорит она, — но я хотела бы услышать это от тебя.
Я замираю. Все? Что это вообще значит?
— Про шантаж?
— Да. Про это. Так, открой глаза. — Она переходит к нижнему веку, и я изо всех сил стараюсь не моргать. — Почему ты мне не рассказал?
— Потому что. Не знаю. Я никому не рассказывал.
— И ты просто подчинился?
— У меня и выбора-то толком не было.
— Но ты знал, что он мне не нравится, так? — Она надевает колпачок на карандаш.
— Ага, — говорю я, — знал.
Эбби отодвигается, окидывает меня взглядом, а затем вздыхает и наклоняется ко мне. — Нужно чуть подправить, — добавляет она и опять замолкает.
— Прости меня. — Мне вдруг очень хочется, чтобы она поняла. — Я не знал, что делать. Он грозился всем рассказать… Но я правда не хотел ему помогать. И в итоге не особо-то и помог.
— Ага.
— За это он, кстати, и выложил тот пост на «Тамблере». Из-за того, что я не стал ему помогать.
— Нет, я все понимаю, — говорит она.
Убрав карандаш, она размазывает подводку пальцем. Секунду спустя моих щек и носа касается какая-то пушистая кисточка.
— Готово, — говорит Эбби, и я открываю глаза: она смотрит на меня нахмурившись. — Просто, знаешь… Я понимаю, ты был в непростом положении. Но это моя личная жизнь, и не тебе принимать решения. Я сама выбираю, с кем мне встречаться. — Она пожимает плечами. — Мне казалось, уж ты-то, как никто другой, должен это понимать.
Я шумно вздыхаю.
— Прости меня, пожалуйста. — И опускаю голову.
Серьезно, мне хочется провалиться сквозь землю.
— Да что уж там. Что было, то было. — Она снова пожимает плечами. — Я пойду, ладно?
— Ладно, — киваю я.
— Может, завтра тебе кто-нибудь другой с макияжем поможет, — говорит она.
Премьера проходит хорошо. Даже не хорошо — отлично. Тейлор выглядит по-настоящему искренней, Мартин — по-настоящему сварливым, а Эбби — такой жизнерадостной и забавной, будто никакого разговора между нами и не было.
Но как только постановка заканчивается, она исчезает не попрощавшись. И Ника тоже нигде не видно. А приходила Лиа или нет — вообще загадка.
Такие дела. С премьерой все супер. А вот со мной — полный отстой.
Родители встречают меня в атриуме. У папы в руках гигантский букет, как из книжки Доктора Сьюза. Похоже, даже несмотря на то, что я не произнес ни слова со сцены, мой талант — настоящий дар для театрального мира. Всю дорогу домой они напевают песни из нашей постановки и обсуждают потрясающий голос Тейлор, а еще спрашивают, дружу ли я с тем смешным бородатым мальчиком. То есть с Мартином. Боже, вот это вопрос.
Вернувшись домой, я наконец воссоединяюсь с ноутбуком. Честно говоря, я совершенно сбит с толку.
Ничего удивительного, что Лиа обиделась на нас из-за пятницы. Она, конечно, слегка перегнула палку, но понять ее можно. Собственно, я подозревал, что так оно и будет. Но Эбби?
Вот кто по-настоящему меня удивил. Так странно: я перед всеми чувствовал себя виноватым, но только не перед Эбби. Вот же идиот! Ведь нельзя принудить человека кого-то полюбить. И если кто и должен это понимать, так это я.
Я дерьмовый друг. Даже хуже, чем дерьмовый, ведь я должен попросить у Эбби прощения, но не прошу. А вместо этого гадаю, что же именно ей рассказал Мартин. Потому что, кажется, он рассказал ей только о шантаже…
А это может означать, что он либо не хочет признаваться, что он Блю, либо, что никакой он вовсе не Блю. И при мысли, что Блю не Мартин, во мне вспыхивает надежда.
Настоящая надежда, несмотря на то, что я все испортил. Несмотря на всю драму. Несмотря ни на что. Потому что даже после всех паршивых событий этой недели мне по-прежнему нужен Блю.
То, что я чувствую к нему, похоже на биение сердца — спокойное и неизменное, лежащее в основе всей моей жизни.
Я залогиниваюсь в свою секретную почту, и до меня вдруг доходит. И это не логика Саймона. Это объективная, неоспоримая правда: В каждом письме от Блю есть время отправления. Многие из них отправлены сразу после школы. И многие отправлены в то время, пока я был на репетициях. А значит, Мартин тоже был на репетициях, и у него не было ни времени мне написать, ни доступа к интернету.
Блю не Мартин. Блю не Кэл. Он кто-то другой.
Я возвращаюсь к самому началу нашей переписки, к августу, и читаю все подряд. Тему каждого письма. Каждую строчку.
Я понятия не имею, кто он. Ни единой чертовой догадки.
Но, кажется, я влюбляюсь в него заново.
31
ОТ: hourtohour.notetonote@gmail.com
КОМУ: bluegreen118@gmail.com
ДАТА: 25 января, 09:27
ТЕМА: Мы.
Блю!
Я писал, стирал и переписывал это письмо все выходные, и все никак. Но я все равно напишу.
Итак, поехали. Да, я давно не писал тебе. Последние две недели были ужасно странными.
Поэтому я хочу сказать тебе главное: я тебя знаю.
Нет, я все еще не знаю, как тебя зовут, как ты выглядишь и прочее. Но, пойми, я по-настоящему тебя знаю. Я знаю, что ты умный, осторожный, странный и смешной. Ты многое подмечаешь, прислушиваешься к окружающим, но не просто суешь нос не в свои дела, а действительно интересуешься. Ты помнишь мельчайшие подробности и всегда, всегда говоришь то, что нужно.
И мне, пожалуй, нравится, что мы сначала узнали друг друга изнутри. Но я вдруг понял, что провел кучу времени, думая о тебе, перечитывая твои письма, пытаясь тебя рассмешить, — и при этом почти не пытался объяснить, что на самом деле чувствую, не пытался рискнуть и раскрыть свое сердце.
Как видишь, я сам не знаю, что творю, но пытаюсь донести до тебя вот что: ты мне нравишься. Даже больше, чем нравишься. Флиртую я с тобой не в шутку, и говорю, что хочу познакомиться, не из простого любопытства. Не буду делать вид, будто знаю, к чему я это все веду, и я, блин, понятия не имею, можно ли влюбиться по переписке. Но я бы очень хотел с тобой встретиться, Блю. И попробовать… Представить не могу, что, увидев тебя, не захочу зацеловать до смерти.