Сердобольная женщина разошлась не на шутку, убеждая его, но говорила так искренне, что Малкольмсон, к собственному удивлению, был тронут. Он поблагодарил ее за участие и заботу, сказав, что очень ценит столь неравнодушное отношение к его скромной персоне, а потом, улыбнувшись, добавил:
– Однако, миссис Уитем, вам не стоит обо мне беспокоиться! Поверьте, стипендиату Кембриджа, готовящемуся к экзамену по математике, некогда думать о каком-то таинственном «нечто». Математика – точная наука, требующая предельной собранности, ясности ума и упорной, весьма прозаической работы, которая полностью поглощает разум, не оставляя возможности отвлекаться на какие бы то ни было таинственные материи. Мне хватает тайн, заключенных в гармонической прогрессии, преобразованиях, комбинациях и эллиптических функциях!
Миссис Уитем любезно предложила присмотреть за тем, как доставят необходимые ему вещи, заказанные в местных лавках, и Малкольмсон отправился к рекомендованной Карнфордом пожилой женщине, чтобы нанять ее для уборки дома. Когда, уже вместе с ней, он пару часов спустя пришел к Дому судьи, помимо хозяйки гостиницы его там ждали несколько мужчин и мальчишек-посыльных, нагруженных тюками и свертками, а также приказчик из мастерской по обивке мебели, который привез ему кровать, поскольку миссис Уитем сочла, что прежние столы и стулья еще сгодятся, но кровать, полвека простоявшую в затхлости и пыли, необходимо сменить, ибо негоже юноше спать на таком ложе.
Любопытство и желание увидеть дом изнутри оказались сильнее неподдельного страха миссис Уитем перед таинственным «нечто»; ни на секунду не отпуская от себя Малкольмсона и судорожно сжимая его руку при малейшем шорохе, она все-таки нашла в себе силы обойти все закоулки этого старинного особняка.
В результате осмотра дома Малкольмсон решил обосноваться в столовой, достаточно просторной и полностью отвечающей его требованиям, после чего миссис Уитем и миссис Демпстер, как звали нанятую им уборщицу, занялись обустройством его быта. Когда распаковали принесенные в столовую тюки и корзины, Малкольмсон увидел, что заботливая хозяйка гостиницы предусмотрительно наполнила одну из корзин провизией с собственной кухни, так что еды ему должно было хватить на несколько дней. Перед уходом миссис Уитем пожелала ему всяческих благ и, обернувшись у двери, напоследок посоветовала:
– В такой большой комнате наверняка гуляют сквозняки; думаю, сэр, вам стоит на ночь загораживать кровать от окна широкой ширмой из тех, что стоят у изголовья, хотя сама я, если честно, наверное, просто померла бы от страха, оказавшись одна в замкнутом пространстве со всей этой нечистью… которая будет выглядывать отовсюду, таращиться на меня со всех сторон и впиваться глазами, свешивая головы сверху!
Картина, нарисованная ее собственным воображением, была настолько пугающей, что нервы миссис Уитем не выдержали, и она в ужасе выбежала из комнаты.
Как только хозяйка гостиницы ретировалась, миссис Демпстер пренебрежительно фыркнула, заметив, что ее никакая нечисть напугать не сможет, даже если это будут все призраки королевства вместе взятые.
– Потому что призраки, сэр, – вовсе не призраки, – продолжала она. – Все что угодно, только не потусторонняя нечисть! Я скажу вам, что это, сэр. Это крысы и мыши, жуки и тараканы, скрипучие двери и расшатанные крепления черепицы, окна с трещинами в стеклах и тугие ящики комода, не задвинутые до конца днем и елозящие в пазах посреди ночи. Взять хотя бы эти стенные панели – взгляните на них! Да им не меньше ста лет! И вы полагаете, что за ними нет крыс, жуков и тараканов? Или что эта мерзкая живность не попадется вам на глаза? Крысы и есть здешние призраки, а призраки – не что иное, как крысы! Поверьте мне, тут двух мнений быть не может!
– Миссис Демпстер, – с легким вежливым поклоном очень серьезно сказал Малкольмсон. – Своей эрудицией вы затмите любого студента-старшекурсника! И позвольте мне в знак почтения к вашей несомненной рассудительности и крепости духа заверить вас, что, когда я уеду, этот дом останется в полном вашем распоряжении до конца аренды, так что вы сможете целых два месяца распоряжаться им по своему усмотрению, мне же для моих целей хватит и четырех недель.
– Спасибо за любезность, сэр! – ответила она. – Но я не могу ночевать вне приюта Гринхау, где теперь обитаю, у нас очень строгие правила. Если хотя бы один раз не вернуться вечером в свою комнату, можно потерять всё – слишком много желающих занять освободившееся место! Мне нельзя так рисковать. Если бы не это, сэр, я бы с радостью перебралась сюда и прислуживала вам все время вашего пребывания здесь.
– Дорогая миссис Демпстер, я ни в коей мере не хотел вводить вас в искушение, – поспешил заверить благонравную женщину Малкольмсон. – Меня привело в ваш город желание побыть в уединении, и, можете не сомневаться, я весьма признателен покойному Гринхау за его замечательный приют и строгие правила, которые не позволяют поддаваться каким бы то ни было соблазнам! Сам святой Антоний не смог бы проявить большей стойкости!
– Ох уж эта юношеская бесшабашность! – рассмеялась в ответ миссис Демпстер. – Ничего-то вы не боитесь! Что ж, может, вам и удастся найти здесь покой и уединение, как вы того хотите.
Она принялась за работу, а Малкольмсон отправился на прогулку, которую провел весьма плодотворно, ибо имел обыкновение брать с собой какой-нибудь из учебников, дабы совмещать приятное с полезным. Когда он вернулся, в комнате уже было прибрано, полы сверкали чистотой, в старинном камине горел огонь, мягкий свет зажженной лампы создавал уютную атмосферу, а на сервированном к трапезе столе, благодаря заботливой предусмотрительности миссис Уитем, его ожидал отличный ужин.
– Вот это настоящий комфорт! – воскликнул он, довольно потирая руки.
Поужинав, Малкольмсон сдвинул поднос на противоположный край большого дубового обеденного стола, достал свои книги и учебники, подбросил поленьев в огонь, подрезал фитиль лампы и погрузился в математические формулы. Прозанимавшись до одиннадцати часов вечера, а это потребовало от него немалых усилий, он решил ненадолго прерваться, чтобы поддержать новой порцией поленьев затухающее пламя в камине, подкрутить огонь в лампе, а заодно приготовить себе чаю. Будучи большим любителем крепкого чая, он во время своей студенческой жизни, частенько засиживаясь допоздна над книгами, выпивал за ночь не одну чашку этого бодрящего напитка. Роскошь короткого отдыха выпадала ему редко, тем слаще были восхитительные мгновения блаженства, которые он смаковал как истинный гурман. Языки вновь ожившего в камине пламени искрились в неистовом танце, отбрасывая причудливые тени на стены просторной комнаты. Любуясь этим зрелищем, Малкольмсон потягивал горячий чай и наслаждался уединением, которое обрел в этом старом доме. Но неожиданно его состояние расслабленной неги было нарушено шумом крысиной возни.
«Вряд ли они так шумели, пока я занимался, – подумал он. – Как бы я ни был поглощен чтением, не услышать такое просто невозможно! Видимо, все это время они никак не проявляли себя, иначе я бы их точно услышал!»
Усилившийся шум тут же подтвердил его предположение. Поначалу крысы, похоже, остерегались присутствия человека, света лампы и потрескивающего в камине огня, но постепенно они осмелели и теперь вовсю хозяйничали в доме, как привыкли за долгие годы, когда он пустовал.
Как же активно они себя вели! И сколь странными были звуки, которые производила их возня! Крысы безостановочно сновали вверх-вниз за стенными панелями, копошились над потолком и под полом, носились как угорелые, грызли трухлявую древесину, царапались и скреблись! Малкольмсон мысленно усмехнулся, вспомнив слова миссис Демпстер: «Крысы и есть здешние призраки, а призраки – не что иное, как крысы!»
Бодрящее действие крепкого чая уже прояснило его ум и подняло дух, наполнив радостным предвкушением плодотворной работы, значительную часть которой он надеялся одолеть до утра. Не сомневаясь в своих силах, Малкольмсон позволил себе еще ненадолго отвлечься от занятий, чтобы как следует осмотреть комнату. Взяв со стола лампу, он обошел столовую, поражаясь, что такой красивый, неповторимо своеобразный старинный особняк столь долгое время пустовал. Дубовые стенные панели были украшены оригинальной рельефной резьбой, которую дополняли искусно вырезанные изысканные узоры на дверях и дверных косяках, а также на окнах и ставнях. На стенах висело несколько старых картин, покрытых таким густым слоем пыли и грязи, что, как Малкольмсон ни старался, поднимая лампу повыше, рассмотреть их ему не удалось. В многочисленных отверстиях и щелях, которые образовались за долгие годы в дубовых панелях, он то и дело замечал крысиную мордочку с ярко блестевшими в свете лампы бусинками глаз, но уже в следующее мгновение она исчезала, и сразу же возобновлялась невидимая возня, сопровождаемая писклявым визгом. Однако особенно сильно его поразила веревка установленного на крыше большого набатного колокола, свисавшая с потолка в углу комнаты, справа от камина.
Малкольмсон придвинул поближе к огню массивное дубовое кресло с высокой резной спинкой и устроился в нем, чтобы с удовольствием выпить последнюю чашку чаю. Затем он добавил поленьев в огонь и вернулся к работе, расположившись за столом так, что камин теперь был слева от него. Какое-то время крысы своей непрерывной беготней и возней мешали ему сосредоточиться, но постепенно он привык к этим звукам и перестал на них отвлекаться, как привыкают люди к тиканью часов или к гулу прибоя. Математические формулы захватили его целиком, и он полностью отрешился от происходящего вокруг, забыв обо всем на свете.
Внезапно Малкольмсон явственно ощутил приближение рассвета, того призрачного времени суток, которое так страшит грешников. Оторвавшись от своих занятий, он прислушался. Крысы затихли. Видимо, только что. Ему показалось, что именно прекращение уже привычной возни и привлекло его внимание. Огонь в камине уже едва теплился, но темно-красные всполохи все еще озаряли комнату. То, что Малкольмсон увидел в отсветах пламени, заставило его содрогнуться, несмотря на свойственное ему хладнокровие.