[23] … ни «Начала»[24] … ни «Кватернионы»[25] … ни «Термодинамика»[26] … А вот и книга, которая попала в цель!
Когда он поднял ее с пола, его охватило необъяснимое щемящее чувство. Малкольмсон побледнел, слегка поежился и, беспокойно оглянувшись, пробормотал себе под нос:
– Матушкина Библия! Какое странное совпадение!
Вздохнув, он вернулся к занятиям, а крысы возобновили свою возню. Они не мешали ему. Более того, каким-то образом их присутствие создавало дружескую атмосферу, и его не так угнетало одиночество. Но он никак не мог сосредоточиться на материале, который штудировал. Вконец отчаявшись, Малкольмсон решил отложить работу на следующий день и пошел спать. В это время в окнах, выходящих на восток, зарделась первая полоска зари.
Спал он крепко, но беспокойно, тревожные сны бесконечно сменяли друг друга, как в калейдоскопе, и когда миссис Демпстер разбудила его поздним утром, он был явно не в своей тарелке, ему даже потребовалось несколько минут, чтобы осознать, где он. Придя в себя, он сразу же обратился к пожилой женщине с просьбой, которая немало удивила ее:
– Миссис Демпстер, пожалуйста, протрите и отмойте от пыли и грязи эти картины, особенно третью справа от камина, я хочу посмотреть, что на них изображено.
После завтрака Малкольмсон отправился заниматься в облюбованную накануне тенистую аллею, работа спорилась, и к концу дня жизнерадостность и хорошее настроение вернулись к нему. Все, что вчера ему не давалось и ставило его в тупик, сегодня не вызывало никаких трудностей, и он заметно продвинулся в своих штудиях. Это так воодушевило его, что по дороге домой он решил завернуть в «Благостный путник», чтобы повидать миссис Уитем. Малкольмсон нашел ее в уютной гостиной в обществе незнакомого мужчины, которого она представила ему как доктора Торнхилла. От его наблюдательного взгляда не укрылась старательно скрываемая неловкость, сквозившая в поведении хозяйки гостиницы, и это, в сочетании с градом вопросов, тут же последовавших от доктора, навело Малкольмсона на мысль, что доктор здесь не случайно. Поэтому он без обиняков сказал:
– Доктор Торнхилл, я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы, если сначала получу ответ всего на один вопрос, который сам хочу задать вам.
Доктор был, похоже, удивлен, но улыбнулся и без малейшей заминки сразу откликнулся:
– Спрашивайте! Что вас интересует?
– Это миссис Уитем попросила вас прийти сюда, чтобы вы поговорили со мной и поделились своим профессиональным мнением?
Доктор Торнхилл на мгновение опешил, а миссис Уитем зарделась от смущения и отвернулась. Но доктор был прямым, искренним человеком, поэтому не стал юлить, а честно признался:
– Да, так и есть, но она не хотела, чтобы вы об этом проведали. Видимо, ваши подозрения вызвала моя неуклюжая поспешность. По мнению миссис Уитем, вам не следует жить в Доме судьи одному, а еще она считает, что вы пьете слишком много крепкого чая. Она надеялась, я смогу убедить вас отказаться от злоупотребления чаем и ночных бдений, поэтому и попросила встретиться с вами. Я сам в свое время был увлеченным учебой студентом, так что предполагаю, что могу взять на себя смелость дать вам совет на правах бывшего члена университетского братства, который хорошо знаком с подобным образом жизни.
Малкольмсон с сияющей улыбкой протянул доктору рук у.
– По рукам, как говорят в Америке! – воскликнул он. – Я должен поблагодарить вас, а также миссис Уитем за вашу доброту и заботу. В ответ обещаю больше не пить крепкого чая без вашего на то разрешения и постараюсь сегодня лечь спать не позднее часа ночи. Так вас устроит?
– Более чем, – одобрил доктор. – А теперь расскажите нам обо всем, что вам довелось наблюдать в этом старом доме.
И Малкольмсон в мельчайших деталях поведал им подробности событий, произошедших за две минувшие ночи. Миссис Уитем то и дело прерывала его испуганными восклицаниями, а когда он наконец добрался в своем рассказе до эпизода с Библией, хозяйка «Благостного путника» совсем перестала владеть собой, и ее долго сдерживаемые эмоции нашли выход в нервном визге. Потребовалась значительная порция бренди, разведенного водой, чтобы успокоить ее. Доктор Торнхилл слушал, постепенно все больше мрачнея, а когда Малкольмсон закончил и миссис Уитем пришла в себя, спросил:
– Крыса каждый раз взбиралась по веревке набатного колокола?
– Да.
– Полагаю, вы знаете, – продолжил доктор после небольшой паузы, – что это за веревка?
– Нет, не знаю.
– Это, – медленно сказал доктор, – та самая веревка, на которой были повешены все жертвы приговоров безжалостного судьи!
Его речь была прервана громким криком миссис Уитем, у которой от ужаса случился обморок, и пришлось снова принимать меры, чтобы привести ее в чувство. Взглянув на часы, Малкольмсон обнаружил, что близится время обеда, и отправился домой, не дожидаясь, пока хозяйка гостиницы окончательно успокоится.
Когда миссис Уитем наконец смогла говорить, она тут же стала упрекать доктора, сердито вопрошая, зачем он тревожит бедного юношу такими ужасами.
– У него и без этого достаточно поводов расстраиваться, – добавила сердобольная женщина.
– Дорогая моя миссис Уитем, я сознательно привлек его внимание к веревке набатного колокола, ибо преследовал вполне конкретную цель! – ответил доктор Торнхилл. – Надеюсь, мои слова крепко засели у него в голове, и теперь он не забудет о ней. Допускаю, что этот юноша сильно переутомлен вследствие чрезмерных занятий, хотя мне он показался вполне здоровым – и душевно, и телесно… вот только крысы… и неприкрытые намеки на дьявола… – Доктор покачал головой, затем продолжил: – Я хотел было предложить ему свою компанию на ближайшую ночь, но не стал, опасаясь, что он сочтет это оскорбительным. Если ночью что-нибудь испугает его или ему привидится нечто странное, мне бы хотелось думать, что он догадается потянуть за веревку. Ведь он в доме совсем один, а так, услышав тревожный сигнал колокола, мы узнаем, что он нуждается в нашей помощи и сможем добраться к нему вовремя. Я сегодня подольше не лягу спать и постараюсь держать ухо востро. Не паникуйте, если еще до зари жителям Бенчерча будет преподнесен какой-нибудь сюрприз.
– Ах, доктор, что вы имеете в виду? Что вы хотите этим сказать?
– Я хочу сказать, что возможно – и даже более чем возможно, – сегодня ночью город будет разбужен звоном большого набатного колокола, установленного на крыше Дома судьи. – И с этими словами доктор откланялся, наслаждаясь произведенным эффектом.
Малкольмсон вернулся домой немного позже, чем обычно. Миссис Демпстер, строго соблюдавшая правила приюта Гринхау, уже ушла, но в комнате было прибрано, в камине весело потрескивал яркий огонь, а предусмотрительно зажженная лампа исправно светила, что он с удовольствием не преминул отметить. Вечер был непривычно холодным для апреля, дул сильный ветер, порывы которого с такой стремительностью набирали мощь, что ночью можно было ожидать настоящую бурю. После прихода Малкольмсона крысы на некоторое время затихли, однако быстро привыкли к его присутствию и снова затеяли свою возню, чему он даже обрадовался, ибо, как и накануне, почувствовал себя менее одиноким. Странно, что они, где-то затаившись, сразу перестают шуметь, как только огромная мерзкая тварь с недобрым взглядом нагло вторгается в его личное пространство, подумал Малкольмсон, но тут же отогнал от себя эту мысль. Лампа под зеленым абажуром, которую он использовал для чтения, оставляла потолок и верхнюю часть стен в темноте, и потому ярко пылавший в камине огонь казался ему особенно приветливым и теплым. Создавая уютную атмосферу, он освещал не только пол, но и ожидавшую Малкольмсона трапезу на покрытом белой скатертью столе. В приподнятом настроении Малкольмсон сел за стол и с аппетитом пообедал, после чего позволил себе выкурить сигарету и сразу приступил к работе, полный решимости ни на что не отвлекаться, ибо помнил обещание, данное доктору, и хотел использовать имевшееся в его распоряжении время максимально плодотворно.
Около часа он интенсивно занимался, но потом потерял концентрацию, его мысли отвлеклись от книг и стали блуждать где-то далеко. Бесконечная крысиная возня вокруг, постоянные шорохи и писки, помноженные на физическую усталость и нервное напряжение, – все это не могло не сказаться на его состоянии. Между тем ветер усилился до штормового, и разыгралась нешуточная буря. Даже старый дом, прочность которого не вызывала сомнений, казалось, содрогался до самого основания под шквальными порывами ветра. Буря ревела и бушевала в дымоходах и сточных трубах, с неистовством обрушивалась на причудливые старинные фронтоны, порождая странные, неземные звуки, гулким эхом разносившиеся по пустым комнатам и коридорам. Большой набатный колокол на крыше, видимо, тоже ощутил на себе разгул стихии и слегка покачивался, о чем можно было судить по тому, как едва заметно поднималась и опускалась веревка, а конец ее с тяжелым глухим стуком раз за разом ударялся о дубовый пол.
«Это – та самая веревка, на которой были повешены все жертвы приговоров безжалостного судьи!» – вспомнил Малкольмсон слова доктора Торнхилла и, подойдя к камину, взял ее в руки, чтобы получше рассмотреть. Она обладала какой-то притягательной силой, и, казалось, направляла ход его мыслей: глядя на нее, он неосознанно думал о том, кем были люди, ставшие жертвами судьи, и о странном желании жестокого блюстителя закона хранить эту зловещую реликвию в собственном доме, где она всегда была у него перед глазами. Пока Малкольмсон размышлял, веревка в его руке по-прежнему ритмично подергивалась, следуя движениям колокола, а потом вдруг начала еще и вибрировать, как будто по ней кто-то перемещался.
Малкольмсон непроизвольно посмотрел вверх: по веревке набатного колокола медленно спускалась огромная крыса, чей злобный взгляд буквально пронизывал его насквозь. Тихо выругавшись, Малкольмсон бросил веревку и отпрянул; крыса тут же развернулась, мгновенно вскарабкалась наверх и исчезла в темноте. В тот же момент Малкольмсон осознал, что временно стихший шум крысиной возни, как уже не раз бывало, возобновился с удвоенной силой, а еще вдруг вспомнил, что до сих пор не выяснил, где находится логово мерзкой твари, и не осмотрел картины, хотя и собирался это сделать.