Старательно исполняя роль истинного джентльмена – или истинного придурка, – я с преувеличенным вниманием принялся изучать узенькую полоску паркета, где мне предстояло провести ночь. Я мог устроить себе постель из всей одежды, которая лежала в моем рюкзаке, но, вне всяких сомнений, вряд ли бы мне удалось дать отдых костям.
Уповая на волшебное действие пива, долгой прогулки и позднего часа, я рухнул на импровизированный матрас из вещей; сложенный в несколько раз свитер служил мне подушкой.
– Oyasumi nasai[36], – промолвила Идзуми, не открывая глаз.
– Что это значит? – спросил я с пола.
– Нетрудно догадаться… – хихикнула Идзуми.
Я раздраженно поискал в телефоне постер с приветствиями, сфотографированный в холле. «Значит, „konbanwa“ означает „добрый вечер“, а не „спокойной ночи“», – заключил я. Пока я обдумывал эту мысль, Идзуми уже спала, причем с поразительно довольным и безмятежным видом.
Закрыв глаза, я обхватил себя руками, чтобы занимать меньше места: это была вынужденная мера, поскольку на узком пятачке паркета я мог устроиться только на боку.
Под аккомпанемент глубокого, ровного дыхания девицы, узурпировавшей мою кровать, я проворочался около часа, пытаясь заснуть, но затем сдался.
Свет я зажечь тоже не мог, чтобы не разбудить Идзуми, так что пришлось взяться за «Последние дни Кузнеца». Усевшись на край койки, подальше от голых ног моей гостьи, я открыл страницу наугад и включил фонарик на своем телефоне.
В детстве я плакал, когда шелковичные черви превращались в бабочек: мне очень нравились эти симпатяги в белых пижамках, я кормил их листьями тутового дерева; а вот моль, которая вылуплялась из кокона цвета яичного желтка, не вызывала у меня ни малейшей приязни. Мне больше импонировали личинки, чем продукт их метаморфоза. И меня сильнее волновало исчезновение червяков, чем полет бабочки. Хотя, возможно, в глубине души мне было наплевать и на тех и на других.
Я очнулся, лежа на спине на краешке кровати, а согнутые ноги так и оставались на полу; утренний свет уже просачивался сквозь закрытые жалюзи.
С трудом поднявшись, я увидел на полу книгу Кузнеца. На расстоянии вытянутой руки от меня возвышался огромный чемодан, который непонятно откуда взялся.
Нервно повернувшись, я искал паранормальных объяснений этому непонятному явлению и обнаружил, что Идзуми в постели нет.
Звук льющейся воды из ванной помог мне собрать воедино части головоломки. По правде, это оказалось не так уж и сложно. Выспавшись существенно лучше, чем я, она успела слетать на вокзал за своим багажом. Как я уже понял, у нее была мания менять одежду каждые несколько часов.
Словно в подтверждение моей гипотезы в тот же миг дверь ванной распахнулась. Представшее передо мной зрелище лишило меня дара речи.
С помощью заколок Идзуми собрала свою непослушную гриву в изысканную прическу; расшитое цветами шелковое кимоно было украшено широким оранжевым поясом, скрепленным на спине бантом и чем-то вроде сумочки или муфты, о назначении которой я мог лишь догадываться. Ансамбль довершали деревянные сандалии, напоминавшие скамеечки, позже я выяснил, что они называются гэта.
– Ух ты! Не понимаю, ты изображаешь гейшу? Или ты принцесса, сбежавшая из сказки?
– Сразу видно, что ты совершенно не знаешь японок, – улыбнулась Идзуми. – В Киото для посещения храмов и прочих священных мест девушки любят одеваться в традиционном стиле. Чтобы выразить свое уважение, понял?
– А мы что, идем в храм? – глупо брякнул я. – Я слышал, их здесь больше тысячи. С какого начнем?
– Однозначно со святилища Фусими-Инари-Тайся[37]. Надеюсь, ты любишь красный цвет…
Нидзю сан (23)二十三
Прогулка с Идзуми по храмам Киото обернулась сном наяву. Мы сфотографировались под десятью тысячами врат алого цвета – торий, образующих сплошные извилистые коридоры по пути на гору Фусими. В этом синтоистском святилище мы увидели еще и множество скульптурных изображений кицунэ[38] в ритуальных нагрудниках, похожих на слюнявчики.
Угостившись мороженым с юдзу[39], мы отправились в Золотой павильон Кинкаку-дзи[40]. Моя спутница рассказала, что Мисима[41] посвятил этому храму роман, после того как в 1950 году какой-то монах-фанатик устроил там поджог. В результате павильон пришлось долго восстанавливать. Современные монахи показались мне намного более миролюбивыми, не говоря уж о том, что они торговали саке с золотой пылью[42] в лавчонке в самом храме.
Эти две экскурсии совершенно нас вымотали, и мы пошли перекусить в центр города, напоминающий координатную сетку. Наш выбор пал на кафе «Bibliotic», полное пышных комнатных растений. В своем традиционном костюме, среди этой зелени Идзуми казалась персонажем с литографии другой эпохи.
Однако ее своеобычная манера разговора тут же вернула меня к действительности:
– Ты соображаешь, что мы даже не переспали? Думаю, это первый раз за всю мою жизнь, когда я делю комнату с парнем, а он даже никаких поползновений не делает! Ты, часом, не…
Я отрицательно замотал головой, мои щеки пылали. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не показаться смешным.
– Я не знаю, кто я и что я. Да разве ктонибудь знает? Одно я могу сказать: хоть ты и трещишь без умолку, ты мне нравишься. Полагаю, ты это заметила.
– Я польщена, Энцо, – сказала Идзуми, сплетая пальцы и кладя на них подбородок. – А кстати, ты когда-нибудь пил чай по-настоящему?
Резкая смена темы меня ошарашила, особенно с учетом того, насколько неожиданно прозвучали для меня ее первые слова. Я потихоньку начинал понимать, что такова суть Идзуми: находящийся в вечном движении маятник между двумя крайностями.
– Я вообще не разбираюсь в чае, – признался я. – Последний раз, помнится, это был пакетик «Хорниманс»[43], а отец еще добавил сахар и лимон.
– Жуть какая! Тогда ты точно не знаешь, о чем я толкую. К счастью, недалеко отсюда находится «Ипподо», чайный дом с трехвековой историей. Мои родители продают в своем магазине некоторые редкие сорта чая. Хочешь, заглянем туда?
Через десять минут мы входили в темное двухэтажное здание. Первый этаж занимал магазин, где около десятка продавщиц в зеленых передниках и белоснежных косынках хлопотали вокруг посетителей.
Идзуми провела меня по коридору, который заканчивался ширмой, отделявшей магазин от чайного салона.
Мы уселись у стойки; изящная юная официантка с легким поклоном подала нам по паре маленьких пирожных. Затем поставила кипятиться воду, узкой палочкой набрала немного зеленого порошка и высыпала его в большую чашу. Затем вылила воду из ковшика в чашу и чем-то вроде кисточки для бритья принялась взбивать содержимое.
Чаша с темно-зеленой жидкостью, еще пузырящейся, оказалась перед Идзуми. Она приблизила свой изящный носик к напитку, понюхала и заявила:
– Вот это настоящий чай. Церемониальный матча высшего класса!
– Церемониальный из-за того, что подается на чайной церемонии?
– Ага, и у каждой школы имеется собственный рецепт матча, – добавила она; тем временем и мне подали чашу. – Этот порошок – растертые листья чая, но не абы какого. За несколько недель до сбора урожая чайный лист закрывают тканью, чтобы он приобрел более темный цвет. Эта традиция насчитывает не одну тысячу лет.
– То есть мы сейчас сидим на чайной церемонии?
– Ну да!
Идзуми хихикнула, деликатно прикрыв губы рукавом кимоно.
Пристыженный, я взял обеими руками чашу – слегка неправильной формы и грубовато вылепленную. Чай был густым, как суп, и горьким, с еле заметным сладковатым привкусом. После первого глотка я не смог решить, нравится ли он мне.
– Мои родители иногда приглашают в свой магазин женщину – чайного мастера, чтобы провести церемонию, – объясняла Идзуми. – Этот ритуал организуется только по предварительному заказу. Он проводится на специальной циновке татами и в самом коротком варианте длится не менее часа. Если у тебя нет привычки, то тебе, скорее всего, будет неудобно долго сидеть в необычной позе. Каждое движение мастера исполнено смысла и отрепетировано, как танец. Но европейцам обычно предлагают облегченную версию. Настоящая тяною[44] намного длиннее. Фактически она может продолжаться весь день.
Когда мы справились с церемониальным матча, официантка подала нам «aftertea» – намного более слабый настой чайного листа, чтобы избавить нёбо от вкуса того зеленого варева.
Именно этот момент и выбрала Идзуми, чтобы неожиданно вернуться к теме, которую я считал исчерпанной:
– Я еще не поняла, Энцо, нравишься ты мне или нет, но думаю, что потихоньку начинаю в тебя влюбляться. Это, конечно, совершенно нелепо, с учетом нашего двухдневного знакомства. Собственно, поэтому я и хочу тебе помочь.
– Я польщен, Идзуми, – выпалил я, повторив ее слова и скрывая смущение, – но что-то не припоминаю, чтобы я просил о помощи.
– Знаю, но она тебе определенно понадобится. Покажешь мне список своей… подруги?
Она вовремя сдержалась, чтобы не ляпнуть «умершей». С горьким чувством, как после чая матча, я достал из кармана письмо, сложенное так, чтобы был виден список.
Идзуми аккуратно взяла листок, словно бабочку с белыми крыльями.
– Три первых желания я уже выполнил.
– Вижу, – улыбнулась она. – И четвертое тоже выполнишь, если поедешь со мной. Я точно знаю, где слушать шум бамбука на закате.
Идзуми с энтузиазмом вскочила, и мы покинули чайный салон, чтобы обратным путем через магазин выбраться на улицу. Все десять официанток хором кричали нам вслед: