Через полчаса я сделала перерыв, потянулась, размяла шею и плечи, потом пошла в туалет. Открыв дверь отдела, я услышала в коридоре шаги: совсем тихие, бегущие. Было похоже на звук собачьих лап. Я ждала, но ни собаки, ни человека не увидела.
Выйдя из туалета, я опять услышала шаги, но стоило мне остановиться, как они стихли. А потом я заметила в дальнем конце коридора ребенка – совсем маленького, лет четырех-пяти. В тени было не разглядеть, кто это, мальчик или девочка, но, как ни странно, я была абсолютно уверена, что передо мной именно девочка. Просто чувствовала, и все. На ней была какая-то светлая одежда, то ли платьице, то ли ночная рубашка. Сначала девочка стояла неподвижно, как статуя, и молча глядела на меня. По коже пробежала дрожь, но я не испугалась. То же самое чутье подсказывало, что в коридоре не обычный ребенок, а привидение. Впрочем, ребенку из плоти и крови нечего делать в офисном здании в такой ранний час. Но моя уверенность в потусторонней природе девочки не имела отношения к разумным доводам. Это было просто внутреннее знание.
Я гадала, что делать. Уйти? Шагнуть к ней? Не двигаться с места? Заговорить? Но тут девочка медленно подняла руку и поманила меня. Значит, я должна к ней подойти. Я без колебаний направилась к девочке. Ни малейшего страха я не испытывала. Вдруг девочка тоже устремилась вперед, продолжая манить меня за собой. Вслед за ней я поднялась по лестнице, потом прошла по коридору мимо запертых дверей, а дальше меня ждала еще одна лестница, а за ней третья. На верхнем этаже была всего одна дверь. «Эвакуационный выход». Я знала, что она ведет на огороженный балкон, с которого можно попасть на пожарную лестницу. Этот выход только для тех, кто работает на двух верхних этажах. Над ним горел зеленый огонек. Чтобы открыть дверь, нужно было нажать на тревожную кнопку. Вот она, на стене, прямо передо мной. Раз в неделю кнопку проверяли вместе со всей противопожарной системой. Мы во время этих проверок всегда зажимали уши.
Но сигнала я не услышала, и дверь оказалась заперта. На площадке никого не было. Если бы девочка вышла на балкон, система бы сработала, да и вообще, кнопка находилась слишком высоко. Ребенку до нее не дотянуться – только взрослому. Я прислушалась. Тишина. Ни шагов, ни других звуков.
Я стала спускаться обратно, но снова услышала шаги, на этот раз за спиной. Я оглянулась. Выждала. Ничего не происходило.
Я опять зашагала по ступенькам вниз. Меня ничуть не пугало маленькое топающее привидение, хотя я терялась в догадках, откуда оно взялось и почему бродит именно здесь.
Раньше на этом месте домов не было, только пустырь, а все здания располагались с той же стороны, что и наш бывший офис.
Я вернулась за стол и снова принялась за работу, но тут у меня закончилась бумага. Я держала небольшой запас канцтоваров в шкафу в нашем отделе, но бумаги не оказалось и там. А значит, нужно идти в подвал: все, что необходимо для работы, хранится там в больших количествах. Ну а поскольку я глава отдела, у меня был ключ.
Дежурство ночного сторожа еще не закончилось, но в будке его не оказалось. Скоро семь утра, и, скорее всего, он в последний раз обходит здание. Интересно, увидит ли он маленькую девочку?
На лестнице постоянно горели настенные светильники. От них исходило холодное голубоватое сияние. В остальной части здания до сих пор чувствовались запахи свежего дерева, краски и линолеума, но здесь пахло цементной пылью и затхлостью. Я спустилась в подвальный коридор, и тут в меня будто врезался мощный порыв ветра, хотя воздух вокруг был неподвижен. Меня охватил сильнейший страх, прямо-таки ужас. Подобное кошмарное чувство возникает, когда случилось что-то ужасное или вот-вот случится. Помню, оно возникало у меня несколько недель назад, но с тех пор душевное равновесие меня не покидало, поэтому я была поражена до глубины души, когда у меня вдруг подогнулись колени. Но в коридоре пусто, свет горит, двери закрыты, и даже маленькая девочка сюда не спустилась. А ведь ее присутствие не доставляло мне ни малейшего дискомфорта.
Я чуть не сбежала. Мне не терпелось взлететь вверх по лестнице туда, где светло и более или менее спокойно. Но я взяла себя в руки и направилась в комнату с канцтоварами. Шагала вперед, и всю дорогу мне казалось, что я задыхаюсь, что меня душат. Меня окутал страшный холод. На коже выступил холодный пот, в висках стучало, словно крови что-то мешало течь по венам.
Мне отчаянно хотелось с кем-то поделиться тем, что со мной происходит, но вокруг никого не было. Я нуждалась в помощи, но здесь ее не дождешься. Я остановилась и сделала несколько глубоких вдохов, стараясь унять дрожь. Потом я заставила себя подойти к двери комнаты. Ключ я держала наготове, но повернуть его сумела не то со второй, не то с третьей попытки: меня всю трясло, ладонь стала скользкой от пота. Я понятия не имела, откуда взялись все эти ощущения, но вдруг я разозлилась на собственную глупость и, набравшись решимости, все-таки повернула ключ и распахнула дверь. Выключателя не было, свет зажегся автоматически. Увидев, что передо мной, я закричала, и мои крики эхом разнеслись по подвальному коридору. И наконец-то, наконец-то с лестницы послышались торопливые мужские шаги.
Я застыла, прижав ладонь ко рту и не сводя глаз с раскачивавшейся под потолком фигуры. Элис Бейкер повесилась на металлической потолочной решетке.
Я держалась, пока не подоспел ночной сторож, а потом рухнула к его ногам без сознания.
Поговаривали о том, чтобы отправить меня в больницу: интенсивная терапия в спокойном месте поможет мне прийти в себя. Но спокойнее всего мне было дома. На работу я ходить не могла: была не в состоянии не то что исполнять свои обязанности, но даже войти в офисное здание. Но тихая жизнь и немножко успокоительного – ровно столько, чтобы расслабиться и сохранять душевное равновесие, – оказались лучшим лекарством. Я вставала поздно, бездельничала, много читала, но только книги с незамысловатыми, спокойными сюжетами. Снова начала вязать. Листала журналы. Заходили друзья, соседи и родственники, приносили еду и напитки, оставались поболтать. Дон обо мне заботился, но, похоже, был рад, что ему не приходится сидеть со мной целый день. Он любил свою работу, и хотя домой возвращался уставшим, с удовольствием готовил для меня, развлекал разговорами и старался развеселить. Так продолжалось несколько месяцев. Мне было велено ни с кем не обсуждать то, что я видела, – только с психиатром, к которому я ходила на прием. Но та просто сидела и молча хмурилась: похоже, ее мои проблемы не волновали. Вопросов она не задавала. Замечаний не высказывала, только черкнула пару записей. Видимо, я должна была помочь себе сама, а она – получить за это деньги. Через некоторое время я перестала к ней ходить. Во врачах я не нуждалась – только во времени, личном пространстве, покое и тишине.
Получив все это, я почувствовала, как душевное равновесие ко мне возвращается. Через некоторое время я стала разбираться, что случилось на самом деле, а что – нет. Элис Бейкер точно была. В тот вечер, когда я видела ее в старом офисном здании, она мне не померещилась. Или померещилась?.. Все, что окружало Элис, все, что от нее исходило, улавливала не я одна. Это в один голос подтвердили навещавшие меня коллеги. Что-то неладное чувствовали все, тут сомнений не оставалось.
Но меня, да и остальных тоже, беспокоили два момента. Призрачного ребенка никто не видел, топота ее ножек не слышали. Единственный человек, у которого была такая возможность, – ночной сторож, но он все отрицал, да и вообще заявил, что во время дежурств ни с чем сверхъестественным не сталкивался. Он уволился вскоре после того, как прибежал ко мне на помощь. Но, прежде чем уйти, клялся, что на решетке в подвале никто не висел – ни Элис Бейкер, ни кто-либо другой. Обнаружив меня в почти бессознательном состоянии, он заглянул в комнату, убедился, что там все в порядке, и закрыл дверь. По его словам выходило, что я просто открыла дверь своим ключом и вдруг ни с того ни с сего хлопнулась в обморок. Без сознания я была недолго и быстро очнулась. Сторож говорил, что я бормотала про какую-то Элис, про то, что кто-то висит на решетке, а потом про маленького ребенка на верхнем этаже, который дошел до пожарного выхода и исчез. Так сторож понял, что я то ли брежу, то ли не в себе. Он даже на всякий случай вернулся в комнату с канцтоварами, чтобы проверить, нет ли там кого, а потом поднялся на верхний этаж, но ничего подозрительного не обнаружил.
Тела не оказалось. Оно не пропало, его просто не было. Никто не вешался: ни Элис Бейкер, ни кто-либо другой из сотрудников. И маленькой девочки тоже не было. Это удивляло больше всего. Я подробно ее описывала, но мне все равно никто не верил. Тот факт, что на следующий день Элис Бейкер в офис не явилась, да и вообще пропала, ничего не доказывал. Все думали, она просто ушла с работы, никого не предупредив.
– Всегда была со странностями, – гласило общее заключение.
Никто не упоминал про то, что ее окружало: зловоние, недобрые предчувствия. Девушкам не хотелось, чтобы подумали, будто у них тоже нервный срыв, как у меня, поэтому они сочли за лучшее забыть все эти подробности. Пара человек из офиса приходили ко мне, но стоило заикнуться про Элис Бейкер или связанные с ней события, как девушки менялись в лице и отводили взгляд. Через некоторое время коллеги перестали меня навещать.
Оправилась я быстро. Вела нормальную повседневную жизнь. Но при одной мысли о возвращении на работу меня охватывала паника. Дон советовал мне уволиться по состоянию здоровья. Говорил, я имею право требовать компенсацию за моральный ущерб, но я в этом очень сомневалась, к тому же гордость не позволяла унижаться. Я была не намерена выклянчивать подачки.
С устройством на новое место можно было не спешить. Дон хорошо зарабатывает, детей у нас нет. Я просто брала местную газету и проглядывала объявления: вдруг что-то попадется? Оттуда я все и узнала.
В разгар тех событий, когда я то ли видела, то ли не видела маленькую девочку, а потом то ли нашла, то ли не нашла повесившуюся Элис Бейкер, я совсем забыла, что накануне вся строительная техника и грузовики встали, а рабочие исчезли. Теперь же на первой странице красовалась фотография стройплощадки: люди в касках, ряды траншей, ограждения из колышков и лент.