До сих пор Том Уильямс внимательно слушал мой рассказ, но тут я заметил, что он зевнул. За прошедший час в камин уже дважды подбрасывали растопку, но в тот момент огонь погас и на его месте осталась лишь горка пепла.
– Пойдемте, Том, пора домой. Ваша супруга будет волноваться. – Я встал.
– Нет! – запротестовал тот. – Где это видано – бросить историю на самом интересном месте! Я должен узнать, что случилось дальше!
– Непременно узнаете, только в другой раз. А сегодня я устал.
– Тогда давайте встретимся завтра. Постараюсь запастись терпением. Но хотя бы намекните, чего ждать. Подбросьте хоть одну интригующую деталь, дайте мне пищу для размышлений.
– Завтра я занят, но послезавтра можете угостить меня обедом, а потом мы с вами расположимся в этом же самом углу, и я поведаю вам неприятный финал моей истории.
Глава 5
О смерти Сайласа Уэбба в газетах сообщили на следующий же день после трагедии. Заслуги, почести и награды покойного были перечислены даже в чрезмерных подробностях, однако про обстоятельства и причину его кончины умолчали: сообщили только, что коронер объяснил ее «естественными причинами».
На самом деле Уэбб умер от остановки сердца в гостевой комнате клуба «Табор» между десятью минутами второго ночи, когда он поднялся в спальню по окончании карточной игры, и семью пятнадцатью утра, когда слуга принес ему утренний чай. Постоялец не отреагировал на стук в дверь, и слуга вошел в комнату и обнаружил на полу тело сэра Сайласа. Он не раздевался, но развязанный галстук-бабочка болтался у него на шее, будто он сорвал его, отчаянно пытаясь глотнуть побольше воздуха.
Состоялись закрытые похороны и пышная поминальная служба, на которой присутствовали сотни выдающихся именитых деятелей, после чего память о Сайласе Уэббе не омрачали никакими разбирательствами.
Примерно три месяца спустя в конце рабочего дня я записывал информацию по расследуемым делам, как вдруг в дверь моего кабинета тихонько постучали. Я никого не ждал. Мой последний клиент ушел в пять, а было уже начало седьмого. На улице зажгли фонари, лампа освещала бумаги на столе.
Я открыл дверь и увидел на пороге женщину средних лет в фиолетовом пальто с меховым воротником, маленькой фиолетовой шляпке и изящных черных сапожках на пуговицах. В руках она держала саквояж.
– Доктор Роупер? Простите, что явилась без предупреждения, но я надеялась, что вы сможете меня принять.
Я объяснил, что мой рабочий день подошел к концу, к тому же потенциальные клиенты обычно записываются на прием заранее, но эта женщина была преисполнена и отчаяния, и решимости.
– Я все понимаю. Несколько дней я собиралась вам позвонить, но всякий раз храбрость изменяла мне в последний момент. До вас я дошла лишь благодаря тому, что действовала под влиянием порыва и не дала себе времени передумать.
Плечи ее пальто намокли от дождя, а глядя на ее бледное, осунувшееся лицо, я понял, что бедняжку совсем вымотали бессонница и тревоги. У меня просто не хватило духу указать ей на дверь. Я пригласил ее сесть, и она опустилась на край кресла, прижимая саквояж к груди.
– Уверена, если кто-нибудь в состоянии мне помочь, если кому-нибудь по силам докопаться до правды, то это вы, доктор Роупер.
– Весьма польщен, но не исключаю, что вы заблуждаетесь. Вынужден спросить, откуда вы обо мне узнали?
– Ваше имя… широко известно. Друзья… люди, которым я доверилась, рассказали… Никаких объявлений я не видела.
– Я их не даю. Личные рекомендации исправно обеспечивают меня посильным объемом работы. Итак, вы знаете, кто я, в то время как мне о вас ничего не известно. Будьте добры, представьтесь.
– Эстер Уэбб. Мой муж – покойный муж – сэр Сайлас Уэбб. Может быть, вы о нем слышали?
– Да. Пожалуйста, примите мои соболезнования, леди Уэбб.
Она чуть кивнула:
– Я точно не знаю как… что…
Она уставилась на свои руки, теребившие только что снятые перчатки. Я ждал. Леди Уэбб устремила на меня взгляд, исполненный мольбы.
– Возможно, вам будет проще, если я объясню, как обычно работаю?
– Да. Благодарю, – едва слышно ответила она.
– Все зависит от того, что именно вы хотите выяснить, от обстоятельств дела и его сложности. К примеру, если член вашей семьи пропал…
– Я прошу вас узнать правду о гибели моего мужа. Сразу постановили, что он скончался от внезапной остановки сердца. Возможно, вам известно, что коронер именно так записал причину смерти. Но Сайлас никогда не жаловался на сердце, да и вообще, он был совершенно здоров. Мой муж болел редко, и за все пятнадцать лет, что я его знаю, он не страдал серьезными недугами.
– Тем не менее случается так, что сердце дает сбой внезапно, даже при отсутствии предыдущей медицинской истории, – как можно более мягко заметил я.
– Но все это подозрительно, очень подозрительно. Я готова поклясться: с моим мужем что-то произошло и его смерть вызвана отнюдь не естественными причинами.
– А чем же?
– В этом и проблема, доктор Роупер. Понятия не имею. Но я абсолютно убеждена, что в этой истории все не так, как кажется.
– Хотите сказать, что ваш муж умер от… извините, но придется мне выразиться прямо… что его убили? Кроме естественных причин, самоубийства и несчастного случая, это единственно возможное объяснение его смерти. Самоубийство исключено, будь даже у сэра Уэбба причины покончить с собой. Несчастный случай тоже: упасть и удариться головой он никак не мог, в этом случае полиция и врач обнаружили бы следы.
– Ничего подобного не нашли.
– Если сэр Уэбб погиб от руки убийцы… Снова выскажусь напрямик – только в романах можно замаскировать насильственную смерть под естественную. Даже яд оставляет следы. Уверен, леди Уэбб, вы и сами об этом думали.
– С тех пор как умер мой муж, я сутки напролет думаю только об одном.
– У сэра Сайласа были враги?
– У каждого человека, добившегося успеха и признания, есть недоброжелатели, но чтобы кто-то желал его смерти? Нет, конечно! Никто не стал бы причинять моему мужу вред, я в этом совершенно уверена.
– Тогда как же?..
– Мои подозрения ничем не обоснованы. Доказательств у меня нет. Только внутреннее убеждение.
– Я вас понимаю. Ко внутренним убеждениям следует относиться со всей серьезностью. И все же, чего именно вы хотите от меня? Обстоятельства гибели вашего мужа были тщательно расследованы профессионалами своего дела, и я вовсе не намерен безо всяких оснований бросать тень на репутацию честных людей.
– Мне сказали, что вы обладаете… необычными способностями. Я не вполне поняла, о чем речь.
– Леди Уэбб, если вам говорили, что я медиум, то это неправда. Я не общаюсь с мертвыми и никого не обманываю, утверждая или изображая, что я этим занимаюсь. Но иногда мне дается возможность заглянуть в прошлое: в моей голове одна за другой мелькают картины. Я вижу произошедшие события: иногда недавние, иногда отдаленные по времени, и я могу пересматривать данные сцены повторно. Объяснить нелегко. Откровенно говоря, я и сам не совсем понимаю, как это происходит. Не подумайте, что я просто воскрешаю в памяти события, которым был свидетелем. Это могут все. А я вижу события, при которых не присутствовал.
– Значит, таким образом вы способны увидеть, что случилось с моим мужем? Вы…
Я жестом остановил ее:
– Могу только попытаться. У меня далеко не всегда получается. Поэтому гарантий не даю.
– Но вы ведь попытаетесь? Прошу вас, обещайте, что попробуете. Я обеспечу вас всем необходимым. Деньги не проблема, я заплачу любую сумму прямо сейчас.
– Я не требую платы, леди Уэбб. Мне посчастливилось: я человек со средствами. Я работаю только затем, чтобы по мере сил помогать ближним. Праздность не для меня. Единственное, что мне требуется, – вещь, которая принадлежала вашему мужу и была ему дорога, к примеру карманные часы. Сам по себе предмет особой роли не играет, просто с ним мне проще будет настроиться на нужный лад.
Она выпустила саквояж, который держала на коленях:
– Вот, возьмите. Меня предупредили, что вам понадобится одна из его любимых вещей. Мой муж всегда брал его с собой в поездки. В молодости он достался ему от отца. Когда я уговаривала Сайласа купить новый, он всегда отвечал, что саквояж добротный, просто потрепанный. Собираясь в клуб «Табор», мой муж сложил в него вещи, но, когда саквояж нашли в его комнате, он был пустой.
Я взял сумку и поставил на стол. Обычный коричневый саквояж, напоминающий докторский: кожа в некоторых местах потрескалась, истертые ручки явно чинили. Я заглянул внутрь, но ничего не обнаружил.
– Подойдет?
– То, что нужно.
Я попросил леди Уэбб вернуться послезавтра, в пять часов вечера. Мог бы пригласить ее на следующий день, поскольку планировал заняться ее делом этим же вечером. Считаю, что, если дело «теплое», лучше приступить к нему как можно скорее. Одна из причин, по которой я отказываюсь от многих дел, – это когда чувствую, что они совсем «холодные».
Но от саквояжа Сайласа Уэбба холодом не веяло. Стоило до него дотронуться – и я сразу ощутил не только тепло, но и заряд, напоминающий статическое электричество, только слабее. Я не прибегаю к эффектным фокусам, впрочем, в них нет необходимости, поскольку я работаю в одиночестве, закрывшись в своем кабинете.
После ужина я поставил саквояж на стол и сел в кресло. Занавески были задернуты, в углу горела лампа. Телефон я отсоединил. Я просто сидел неподвижно и не сводил глаз с саквояжа, сконцентрировавшись на нем всем своим существом. Я будто нацелил на него луч яркого света. Иногда я провожу в ожидании по двадцать-тридцать минут, но ничего не происходит. Потом мои энергия и концентрация ослабевают, и приходится завершать сеанс, чтобы завтра снова вернуться к данному предмету.
Бывает, что при повторной попытке связь возникает сразу, хотя понятия не имею, чем обусловлены подобные задержки. Если же и во второй раз ничего не улавливаю, дальнейших попыток не предпринимаю: смысла в них не будет. Время от времени я сразу понимаю: сейчас что-то произойдет. Именно такое ощущение у меня возникло, когда я уселся напротив саквояжа. Я почувствовал легкое покалывание в пальцах, потом эти иголочки побежали вверх, к плечам. В то же самое время мое обычно острое зрение стало мутноватым, будто я глядел на саквояж сквозь легкую туманную дымку.
Я замер в ожидании, и вскоре туман рассеялся. Теперь я смотрел не на сам саквояж, а на нечто в пространстве прямо перед ним. Видение приближалось и становилось все более четким, а потом саквояж померк и отступил на задний план, а вместе с ним и вся комната. Похожий эффект возникает, когда смотришь на картинки старого волшебного фонаря, вот только эти образы гораздо более яркие и живые. Я погружаюсь в них целиком. То, что я вижу, – не фильм или спектакль, а реальная жизнь. Передо мной восстает прошлое, но я не становлюсь его частью, а остаюсь в своем мире, на том же месте и в том же времени.
Я увидел спальню в какой-то маленькой гостинице: в комнате отсутствовали безделушки или другие признаки обжитого помещения. Спальня выглядела очень опрятно и аккуратно, меблировка отличалась простотой: платяной шкаф из красного дерева, стол и стул с прямой спинкой, кровать и тумбочка возле нее. В дальнем углу располагался умывальник, над ним висело зеркало, а неподалеку от него – полка с обычными для подобных номеров старыми книгами, которые постояльцы берут для чтения крайне редко: Библия, путеводитель по Лондону, два-три романа Диккенса и сэра Вальтера Скотта в кожаных переплетах. На крючке висел мужской пиджак, у двери стояла пара ботинок: хозяин еще не выставил их за дверь, чтобы их почистили. Кожаный саквояж (тот самый, который помог мне сконцентрироваться), стоял на кровати.
На моих глазах дверь открылась, и вошел мужчина, одетый к обеду. По фотографиям, которые время от времени печатали в газетах, я узнал в нем сэра Сайласа Уэбба. Он был невысок, однако держался напыщенно, отчего казался крупнее. Лицо было гладко выбрито, в очертаниях носа и губ будто сквозила насмешка. Лицо сэра Уэбба раскраснелось. Видимо, он позволил себе выпить несколько бокалов хорошего портвейна. Сэр Уэбб приблизился к зеркалу, развязал бабочку и вынул запонки из воротника. Потом направился к саквояжу и поставил его на стол. Именно в этот момент меня охватило ощущение, сходное с клаустрофобией, и нарастающий страх, заставивший меня вжаться в спинку кресла. Сердце билось слишком быстро, на лбу и на шее выступили капли пота, а когда сэр Уэбб стал расстегивать верхнюю застежку саквояжа, эти ощущения только усилились.
Саквояж распахнулся – и от ужаса у меня перехватило дыхание. Изнутри начали вылетать насекомые: сначала один или два мелких бледных мотылька, а потом целые стаи крупных темных существ с уродливыми мохнатыми головами и жуткими узорами на крыльях. Казалось, на них были нарисованы лица, черепа и мелкие злобные глаза. Мотыльки потоком вылетали наружу, они кружили вокруг головы Сайласа Уэбба, били крыльями по его рукам и лицу. Некоторые устремились к лампе, а остальные метались наугад, будто не видели, куда летели: то поднимались к потолку и ударялись об него, то снова падали и скрывались в темных углах комнаты или приземлялись на шкаф, но всякий раз они возвращались и опять кружили вокруг головы ошеломленного Уэбба. Он размахивал руками, как сумасшедший, пытаясь отогнать их, его мертвенно-бледное лицо выражало ужас. Уэбб издал стон, потом позвал на помощь, потом закричал. С хриплыми воплями он поворачивался то в одну сторону, то в другую, а огромные мотыльки с их мохнатыми, облепленными пыльцой телами не переставая хлопали и били крыльями. Создавалось впечатление, будто насекомые атаковали его целенаправленно.
У меня самого пересохло в горле, пот струился по лицу. Казалось, эта сцена длилась несколько часов, хотя на самом деле прошли лишь мгновения. Уэбб прижал руку к груди, гримаса боли исказила его лицо, а потом он рухнул на пол. Мотыльки, не причинившие ему ни малейшего вреда, забились в складки занавесок, отчего их будто бы стало меньше, к тому же теперь они уже не выглядели такими огромными, как в момент, когда сплошной тучей вылетали из саквояжа. Несколько из них сели на стену и полностью слились с обоями. И вот не осталось ни одного. Все вокруг было неподвижно, в комнате повисла гробовая тишина.
Я словно очнулся: картина передо мной сжалась до одной точки и исчезла. В такие моменты я пребываю в ясном сознании и не погружаюсь ни в какой транс, но я полностью сосредоточиваюсь на картинах, а когда они вдруг пропадают, мне нужно время, чтобы перестроиться.
Разыгравшаяся передо мной сцена была ужасной. Мужчина умер от потрясения – у него и впрямь остановилось сердце. И причиной тому стал всего лишь розыгрыш, какими обычно увлекаются школьники. Но школьники никому не хотят навредить, а если нечто подобное происходит, они сами же приходят в ужас.
Однако, хотя теперь я знал, что произошло с сэром Сайласом Уэббом, я по-прежнему не имел представления, кто и почему сыграл с ним эту злую шутку. Понимал я и то, что вряд ли сумею это выяснить.
Теперь я встал перед выбором: либо сказать леди Уэбб правду и тем самым безо всякой необходимости причинить ей величайшие моральные страдания, либо идти в полицию. У меня есть друзья среди служителей закона, которым известен род мой деятельности, поэтому я мог бы обратиться к ним частным образом. Но им понадобятся доказательства, а мне нечего предъявить. Еще один путь – провести собственное расследование, но, скорее всего, оно не принесет результатов и я лишь напрасно потрачу силы.
Я сразу рассудил, что ничего из этого списка делать не стану. Скажу леди Уэбб, что убедился: ее муж действительно умер от остановки сердца, то есть причины его смерти естественные. Это чистая правда. Но ради удовлетворения собственного любопытства я хотел предпринять еще что-то, хотя и сомневался, что мои действия принесут результат.
До поздней ночи размышляя над увиденным, я задался вопросом, что стало с мотыльками. Наверное, большинство насекомых обнаружили во время уборки. Но видимо, по причине случившейся в комнате внезапной смерти все в ней вымели и вычистили еще более тщательно, чем обычно. Мотыльки живут недолго, и их хрупкие тела давно рассыпались в пыль.
Я подумывал о том, чтобы посетить номер, где умер Уэбб. Но под каким предлогом? Я не желал, чтобы меня приняли за любителя поглазеть на места трагических событий.
Глава 6
Я подал официанту знак, чтобы принесли еще бренди. Нам обоим выпить не мешало. Когда тепло от огненного напитка растеклось по моему горлу, я как можно более непринужденно произнес:
– Вот моя история, Том. Возможно, она придется вам не по вкусу. Но вы спрашивали о самом необычном и интригующем случае в моей практике. Возможно, поскольку мы находимся в стенах того самого клуба, мне на ум пришло именно это дело.
– Ужасный случай, – передернулся Том и отпил большой глоток бренди. – До чего подлая, злобная выходка! Надеюсь, виновный лишился сна от угрызений совести, когда узнал, что его «шутка» обернулась трагедией. Кстати, мне интересно, что вы сказали леди Уэбб?
– Именно то, что собирался.
– И такой ответ ее удовлетворил?
– Похоже, что да. С тех пор она ко мне не обращалась.
– А что стало с саквояжем?
– Леди Уэбб забрала его. Я бы посоветовал уничтожить эту вещь, но леди Уэбб все твердила, как ее супруг дорожил своим саквояжем. Леди Уэбб прижала его к груди. Предполагаю, что саквояж стал чем-то наподобие священной реликвии. Женщинам свойственно хранить такого рода сувениры, напоминающие о покойных.
Мы покинули клуб и отправились по домам. Том поблагодарил меня за то, что я развлек его «столь жуткой историей».
– Даже не знаю, смогу ли сегодня уснуть.
– Мой дорогой друг, я просто исполнил ваши пожелания.
Я проводил Тома до кеба, но милю до собственного дома решил пройти пешком. Была холодная звездная ночь, полная луна, окруженная тонкой сияющей морозной дымкой, плыла по небу над куполом собора Святого Павла. На улицах царила тишина, и мои мысли снова обратились к той истории.
Судя по тому, что я впоследствии узнал о сэре Сайласе, его нельзя было назвать приятным человеком, и все-таки он заслуживал того же, чего и любой другой человек, поэтому я вознес искреннюю молитву за упокой его души. Больше я ничего не мог для него сделать.
Глава 7Послесловие. История Уолтера Крейга
Со дня смерти Сайласа Уэбба прошло много лет. Его гибель не принесла мне ни радости, ни удовлетворения, как бы я ни презирал этого человека за то, что он добился почестей и признания, присвоив результаты чужого труда. Он вор, мошенник, лжец и лицемер. Меня все больше переполняли горечь и досада. Но вместе с этими темными чувствами, бурлившими, будто кипящая смола, во мне пробудилась жажда мести, разросшаяся внутри меня, словно чудовищная опухоль. Наконец я не выдержал и осознал, что утолить ее сможет только агрессивное действие.
Я задумал напугать Уэбба, устроить ему ночь кошмаров, превратить его в бледного, трясущегося заику с растрепанными нервами, в страхе ожидающего новых ужасов. Но Бог свидетель, я не желал ему вреда и тем более не хотел убивать его. Мне в голову не приходило, что сильнейший испуг окажется для него смертельным. Когда я узнал о его внезапной гибели от остановки сердца, я был потрясен до глубины души. Осознание собственной вины привело меня в трепет, ведь я был абсолютно уверен, что сердце Уэбба остановилось именно из-за меня. Я никому не мог рассказать о случившемся. Коронер вынес свой вердикт, состоялись похороны. Только я знал правду. Только мне было известно, как Уэбб со мной поступил. До конца моих дней мне придется жить с этой тайной и чувством вины.
Я мог бы помолиться о том, чтобы меня постигла заслуженная кара, но не стал этого делать, поскольку не верю в существование сил, к которым можно обратиться с подобной просьбой. Я проникся убеждением, что умру так же, как Уэбб, от остановки сердца, но это всего лишь суеверие. Я понятия не имел, при каких обстоятельствах ко мне придет смерть, поэтому оставался в мрачной тени и продолжал влачить то же тоскливое, неприметное существование.
Я подал в отставку, поскольку давно потерял тягу к научным исследованиям и утратил вдохновение. Однако мне поручили написать учебник для студентов. Со своей задачей я справился неплохо, а потом за этим учебником последовали другие. Работа была нетрудной, но требовала глубокой сосредоточенности. Я обнаружил, что от природы мне дана способность объяснять сложные темы ясным и простым языком. Так у меня спустя столько лет наконец появился некоторый повод для гордости. Я не забыл ни Сайласа Уэбба, ни то, как мы обошлись друг с другом, но мысли о нем отошли на второй план.
Однажды вечером я поздно вернулся из библиотеки, где трудился над составлением алфавитного указателя. Был октябрь, и в моей квартире царили холод и темнота. Я поспешил включить лампы, развел в камине огонь и задернул занавески. Когда я коснулся шторы, что-то легонько задело тыльную сторону моей руки. Прикосновение было таким мимолетным, что я едва ощутил его. Из складок шторы вылетел мотылек и устремился прямо к лампе. Насекомое было небольшое и светлое, с едва заметными красно-коричневыми разводами на кончиках крыльев.
Я никогда не испытывал страха ни перед мотыльками, ни перед какими-либо другими насекомыми. Иначе я не сумел бы проделать свои манипуляции с саквояжем Сайласа Уэбба. Фобии были мне несвойственны. Меня не пугали ни тесные замкнутые пространства, ни высота, ни даже моя детская спальня, когда слабый огонь в камине отбрасывал на стены тени пугающих форм. Эти силуэты были моими старыми знакомыми.
Неожиданное появление мотылька заставило меня вздрогнуть, но вдруг в первый раз в жизни сам вид этого существа вызвал у меня отвращение. Крошечный хоботок, торчавший между подрагивающими крыльями, был мне омерзителен. Когда я услышал, как насекомое бьется о стенки абажура из пергаментной бумаги, с которыми оно полностью слилось, меня передернуло.
Я не стал читать вечернюю газету возле лампы, потому что от одной мысли, что мотылек вьется возле моей головы, становилось не по себе. Я решил лечь спать, но, когда складывал газету, заметил дату. Отчего-то она показалась мне знакомой, хотя я никак не мог сообразить, с чем она связана, но посреди ночи я проснулся оттого, что точно вспомнил: именно двадцать четвертого октября умер Сайлас Уэбб, и виновен в его смерти я.
Я потянулся и включил прикроватную лампу. Выпью стакан воды и снова усну, подумал я. Царила тишина. Я постарался выбросить из головы мысли о памятных датах, но не успел я снова лечь, как мне на лицо опустилось что-то подрагивающее, легкое, да так там и осталось.
Эта ночь послужила началом тому, что я мысленно назвал «преследованием». По вечерам и по ночам мотыльки не давали мне покоя, и со временем они становились все крупнее. Я никогда не мог предсказать их появление: они возникали бесшумно, исподтишка, неотвратимо, всякий раз заставая меня врасплох. Порой они исчезали на несколько дней, иногда на неделю или две, отчего я расслаблялся и убеждал себя, что в происходящем нет ничего странного или зловещего. Бывают года, когда осенью ос почти нет, зато в другую их засилье достигает масштабов стихийного бедствия. С мотыльками то же самое. Наверняка существует естественное объяснение, скажем, связанное с благоприятной температурой или с количеством пыльцы. Кто знает?
Но потом не успевал я успокоиться, как один из них заставлял меня подпрыгнуть, внезапно вылетев из чулана. Или я замечал мотылька, неподвижно застывшего на занавеске или притворяющегося мертвым на рукаве моего пальто. Я боролся с ними, разбрызгивал отраву, а когда удавалось, топтал их ногами или прибивал. Чем дольше все это продолжалось, тем сильнее мной овладевал страх. Я перестал посещать старую часть научной библиотеки, после того как мотылек вылетел из открытой книги. По ночам я задергивал занавески медленно, с помощью палки. Я спал плохо, в мои сны то и дело впархивали мотыльки, превращая их в кошмары. В темноте насекомые садились на мои руки и лицо, и в конце концов я стал спать, зарывшись под одеяло и дрожа от страха.
Постепенно я начал бояться и других существ, покрытых пухом: птиц, грызунов, даже кошек. Я больше не в состоянии был работать. Мое сердце билось стремительно, нервы были измотаны от постоянной бдительности и тревоги.
Так продолжается уже некоторое время. Но сейчас, когда я пишу эти строки, съежившись в полутьме за письменном столом, я вижу, что уже половина одиннадцатого. Я провел значительную часть этого майского вечера, глядя в окно на сад и цветущие, покрытые молодой листвой деревья, потому что выйти на воздух я не могу. Меня охватил странный паралич: эти приступы случаются со мной каждый день ближе к вечеру. Тело будто медленно сковывает льдом. Я не в состоянии ходить. Если сажусь в кресло, то потом не могу встать. Руки меня не слушаются, шея не поворачивается. Я вижу, слышу, дышу, но не могу издать ни звука.
В этом беспомощном состоянии я буду пребывать до утра. Я пытался убежать, но стоит мне шагнуть к двери, как меня сразу разбивает паралич. Небольшая передышка наступает, только если я не покидаю квартиру.
Хозяйка приносит мне еду, и каждый день мне удается уделить несколько часов работе.
Но даже если бы неведомая сила позволила мне сбежать, куда бы я отправился? Где бы скрылся? За мной не охотятся, на меня не нападают. Нет, безопаснее всего оставаться в моей комфортабельной тюрьме. Я даже был бы вполне счастлив, если бы не сгущающиеся сумерки, убыль света и приближение ночи. Потому что в это время я обречен выносить пытку, которой подверг его. Мотыльки появляются из каждой трещины и щели, из-за занавесок и из пространств между складками ткани, из-под подушек и кресел, из книг и из-под картин, с ковра и половика. Их все больше и больше, они будто рождаются из пылинок, летающих в воздухе. Меня окутывают вздымающиеся, роящиеся, трепещущие облака насекомых, они садятся на меня, застревают в волосах и оставляют следы пыльцы на моей коже. В их беззвучной атаке ощущается угроза, и я становлюсь их беспомощной жертвой. Мотыльки не причиняют мне вреда – только нагоняют страх. Иногда от них исходит едва уловимый запах праха и тлена. Мотыльки юркие, живые, с поблескивающими бусинками глаз, но одновременно они мертвые, иссохшие. Иногда мне чудится, что в узоре их крыльев и тел я различаю призрачный образ Сайласа Уэбба, но это, безусловно, фантазия, вызванная моим воспаленным разумом и неконтролируемым страхом.
Этот ужас может продолжаться час или всю ночь, две минуты или два часа. Я утрачиваю чувство времени и будто переношусь в пространство, где оно не властно. Молюсь, чтобы меня, как Уэбба, сразила внезапная смерть.
Но Сайлас Уэбб мстит мне. Моя месть была короткой и закончилась, едва начавшись, но теперь я в его власти, пока он не пожелает меня отпустить. Когда? Завтра? Через год? Через двадцать лет? Или он всегда будет меня преследовать? Не знаю. Чувствую только, что эта ночь еще не последняя. Ледяной холод растекается по моему телу, я уже не в силах пошевелить ногами. Темнота окутывает небо, крыши, деревья, сады, и скоро легкие крылья и тела мотыльков с шорохом облепят меня со всех сторон.