— В комнате или именно в раковине?
Она печально посмотрела на него.
— В раковине.
— Пойдем посмотрим.
— Вызовите охрану, Дмитрий Андреевич.
Он взялся за перила и покрутил головой:
— Какую, к дьяволу, охрану, Маша?! У меня нет охраны, и у Весника нет! Что ты мне прикажешь делать? Искать пани Степченко, излагать ей про твой нож в раковине, чтобы она кликнула своих макак?! Да с минуты на минуту приедет этот самый Кольцов…
— Он уже приехал!
— …и еще тот, второй, как его?
— Головко. Кандидат в президенты.
— Вот именно. Пошли, ты мне покажешь.
Гуськом, он впереди, она следом, они поднялись по лестнице, и Маша опять чуть не упала, загрохотала каблуками.
— Тихо ты!…
— Скользко очень.
— На катке, что ли? — спросил он сердито.
Сверху затопали, и ловко, как на пружинах, пробежал официант, в белых перчатках, бабочке и с бутоньеркой. У Мирославы Цуганг-Степченко все официанты были с бутоньерками. Завидев Машу с Родионовым, он посторонился и неким особым, официантским образом склонил голову, словно готовый к услугам. Под мышкой у него был круглый серебряный поднос. Переждав их, он вскинул голову и ринулся вниз, только каблуки затрещали.
Маша подозрительно посмотрела ему вслед.
— Что он там делал?
— Где?
— На втором этаже.
Родионов пожал плечами:
— Может, подавал юным леди сельтерскую воду и прохладительные лимонады.
— А там есть юные леди?
— Где?
— На втором этаже.
Родионов раздраженно пожал плечами:
— Маш, это обыкновенный официант. Их тут два десятка, если не больше. Они все чем-то заняты и что-то кому-то подают, на всех этажах и еще на улице!
В коридоре было тихо и пусто, и шум снизу отдалился и стал почти неслышен, как тогда. Неизвестно, что именно ожидал увидеть знаменитый детективный писатель Родионов — свежий труп, что ли? — но вид пустого и тихого коридора сразу вогнал его в скепсис и иронию. Он поднял брови, поставил их уголками и с высоты ста девяноста пяти сантиметров посмотрел на Машу вопросительно.
— Предпоследняя дверь, — сказала она. — По правую руку.
— По правую руку? — переспросил Родионов. — Замечательно.
Широко шагая, он дошел до этой самой предпоследней двери, поднял брови еще выше и постучал. Маша подошла и остановилась у него за плечом, стараясь не дышать. За дверью была тишина, никто не отзывался на стук, и Родионов еще раз постучал.
Маша затаила дыхание.
Он оглянулся на нее, сделал решительное лицо, взялся за ручку и распахнул дверь.
В квадратной просторной комнате по-прежнему было много солнца, и им обоим пришлось зажмуриться на секунду, а потом Маша открыла глаза.
Ну да. Вот комод с зеркалом в виде груши. Вот искусственные кладбищенско-пасхальные цветы, и полированная гостиничная дверь в ванную слегка приоткрыта, кажется, именно так, как Маша ее оставила.
Родионов кивком указал на дверь, и она кивнула. Он постучал и в нее тоже, а потом заглянул.
Маша сжала кулаки. За дверью было темно, ничего не видно. И раковину не видно.
— Здесь?
— Да.
— Точно?
— Конечно.
— Свет зажги.
А кто его знает, где он зажигается, этот самый свет. Маша посмотрела на правую стену, потом на левую — никаких выключателей.
— Маша, свет!
— Сейчас, сейчас…
— Что ты копаешься?
— Я не могу найти выключатель.
— Посмотри в шкафу.
— Где?!
— Шутка.
Выключатель нашелся, и вовсе не там, где Маша его искала. Почему-то он был в комнате, а не в крохотной прихожей, куда выходила дверь ванной.
— Ну что там?
— Ничего, — в полный голос ответил Родионов, и голос его странно отдался в кафельных стенах. — Ничего и никого.
Маша тоже заглянула в ванную.
Раковина была абсолютно пуста, никаких следов.
Маша протиснулась мимо Родионова и уставилась в раковину, и даже зачем-то открыла и закрыла кран.
— Ничего нет, — сказала она упавшим голосом.
— Я вижу, — подтвердил Родионов.
Она заглянула под раковину — он посторонился, — потом осмотрела стены, фарфоровую мыльницу с цветком на дне и мусорную корзину с блестящей крышкой. Ничего.
— А что ты хочешь найти? — спросил Родионов. — Нож с отпечатками пальцев и следами крови?
— Но он же здесь был!
— Возможно.
— Ах, как вы не понимаете, Дмитрий Андреевич! Я же видела его своими глазами!
— Я тебе верю, — ласково сказал Родионов.
— Ну, конечно, верите! — с досадой ответила Маша. — Еще бы вы мне не верили! Я же не сумасшедшая!
Ей даже в голову не пришло, что он может подозревать ее… во вранье или в галлюцинациях. Ничем таким она отродясь не страдала, и ее шеф был об этом осведомлен.
— Вы не понимаете. Если здесь был нож пятнадцать минут назад, а теперь его нет, значит, есть человек, которому нужно замести следы! Если бы он этим ножом банку с краской открывал и заляпал себе руки, зачем бы ему было так тщательно все… ликвидировать?
Родионов немного подумал.
— А ты точно видела нож?
— Дмитрий Андреевич!…
Родионов сквозь зубы засвистал какой-то марш — ну, точно сегодня день маршей! Маршей и лавин, которые сходят с Альп! Засвистал и проделал еще раз то, что минуту назад проделала Маша, — осмотрел стены, фарфоровую мыльницу с цветком на дне и мусорную корзину с блестящей крышкой, потом обыскал всю комнату.
Пусто. Никаких следов ножа и крови.
Маша следила за ним.
Он снова поднял брови:
— Что ты хочешь от меня услышать?
— Надо предупредить охрану. Хотя бы этого самого Кольцова. Вы же понимаете!…
— Я понимаю, что никто тебя с твоими предупреждениями слушать не станет! Это я знаю, что ты нормальная, а кроме меня, никто не знает! Нож в раковине, на втором этаже, на даче, где кругом сплошная охрана! Я в сортир пошел, так у сортира человек сидит, с проводом в ухе! Охраняет он сортир, понимаешь?!
— Я понимаю, что здесь что-то произошло, Дмитрий Андреевич! — твердо сказала Маша. — Нож был, на нем была кровь, и он пропал, и следов никаких нет. А прошло, между прочим, всего минут… пятнадцать-двадцать с момента, как я видела нож, и до момента, когда мы сюда вошли.
— Но ведь нет ничего!
— И все равно надо охрану предупредить!
— Ну, предупреждай, предупреждай, — разрешил он раздраженно. — Только ко мне не кидайся, если тебе Мирослава психовозку вызовет.
Он пошел к двери, и Маша двинулась за ним, беспомощно озираясь, словно в поисках вещественных доказательств невесть чего, и в коридоре он еще раз спросил:
— Ты… точно видела нож?
— Да.
Родионов помолчал, подошел к окну в коридоре и зачем-то открыл его и выглянул наружу. Маша топталась сзади.
— Веснику сказать, что ли… — промямлила она.
— Что твой Весник сможет сделать, вот объясни мне! — Родионов достал сигареты и закурил.
«Разозлился, — поняла Маша. — Разозлился потому, что я решила, будто он не справился, и как бы выражаю надежду, что справится Весник». Легкое злорадство приятно пощекотало ее воображение. Значит, не наплевать тебе на то, что я о тебе думаю, значит, хочется тебе, чтобы я видела в тебе рыцаря на белом коне!
Хочется или не хочется?! Или это просто мужская сущность такая — я лев, царь зверей, и про то, что слон тоже царь зверей, ты мне лучше не напоминай.
Что я стану делать, когда очередная девушка его жизни женит Родионова на себе и, уходя из его дома, я буду оставлять его у камина с малюткой на руках, отрезанного от меня целиком и полностью, как бывает отрезан человек на фотографии?! Вроде бы он, и картинка знакомая, но его нет, это просто видимость, одна только видимость, и больше ничего!
Родионов докурил сигарету и бросил окурок в окно.
Они спустились на первый этаж и дошли уже почти до высоких двустворчатых дверей, когда великий писатель обернулся и спросил скучным голосом, где ему теперь искать свои книжки на подпись.
А и правда! Где книжки искать?!
Она растерялась, и Родионов заметил это.
— Ладно, — сказал он великодушно, — потом разберемся.
И они вошли в зал, где продолжалось «ожидание моржа».
Продюсер Матвей Рессель слушал «дивчину» Стаса Головко, которая что-то очень активно ему доказывала, и вид у него при этом был недовольный, словно ему не нравилось то, что она говорила. Супруги Поклонные, похожие на собственное изображение в глянцевом журнале, ворковали над столиком с напитками. Мирослава вдалеке руководила Нестором, а он слушал ее и кивал, как китайский болванчик. Мирославин «чоловик» в твиде слонялся в одночестве и то и дело прикладывался к стакану, в котором по виду было виски или коньяк. Его казацкие усы уныло свисали по обе стороны безвольного рта, и Маша вдруг решила, что жизнь у него не сахар.
По лужайке, которая простиралась за распахнутыми дверьми, носились дети, Сильвестр Иевлев и Михаил Кольцов, а родителей последнего не было видно. Маша посмотрела на часы — надо же, прошел почти что час, как они поднялись на второй этаж. А ей показалось, что они были наверху минут десять.
К прочим аквариумным обитателям — Маша заметила это не сразу — добавились еще две довольно крупные рыбы. Статная дама с косой, уложенной вокруг головы, как у Оксаны на иллюстрации к «Ночи перед Рождеством», и еще какой-то тип, которого закрывал Весник, Маша никак не могла его рассмотреть.
— Позвольте, — спросил у нее Родионов, — кто это там с Ильей?
— Я не вижу, Дмитрий Андреевич, мне Весник весь обзор закрывает.
— Да ничего он тебе не закрывает! Где-то я этого типа видел, причем совсем недавно…
— Вряд ли, потому что это все местные гости.
— Да ладно! Говорю тебе, что я его видел!
Тут Весник повернулся, замахал рукой, и стало видно, что он хохочет, и перспектива обзора открылась, и Маша узнала «типа».
— Это телевизионщик, Веселовский его фамилия, — зашептала она, состроив ответную радостную улыбку, — мы его видели у Ильи в кабинете, перед самым отъездом. Помните?