— Дмитрий Андреевич, мы должны узнать, что здесь происходит, — упрямо договорила она.
Родионов моментально взвился на дыбы. Маша прекрасно знала, что возражать ему можно только до определенной степени. Ну раз, ну два, а на третий он обязательно выйдет из себя, станет орать, хлопнет дверью и повернется к ней и к человечеству оскорбленной спиной.
— То, что здесь происходит, решительно не наше дело, Марья Петровна! Я тебе уже один раз сказал и больше повторять не буду. Кивни, если ты меня поняла.
Маша исподлобья смотрела на него. Он ждал.
Она кивнула, а потом из стороны в сторону отрицательно покачала головой.
— И что это означает?
— Дмитрий Андреевич, я не хочу… лезть в политическое убийство, хотя я совершенно уверена, что никакое оно не заказное. Но… здесь происходит что-то совсем непонятное.
— Маша, здесь убили кандидата в президенты! Зарезали. Ты видела труп своими глазами. Что тут непонятного?!
— Все, — твердо заявила Вепренцева. — Все, Дмитрий Андреевич. Почему его убили на даче, когда здесь полно народу?! Что он делал на втором этаже, где одни спальни и больше ничего нет, ни гостиных, ни бильярда?! Он что, среди дня решил вздремнуть?! Это очень странно! Кто мылся в ванной, когда я искала свою комнату?! Куда делся нож? Если это был профессиональный киллер, почему он нанес ему двадцать семь ножевых ранений?! Почему он не стрелял из пистолета, как это обычно делают киллеры, а зарезал Головко?
Она перевела дыхание.
Родионов молчал.
Солнце светило, отражалось от хрустальных фужеров, рядами выставленных на буфете. Пахло травой, цветами и влажной землей, и солнечный зайчик зыбким пятном дрожал на потолке.
Май — самое лучшее время в жизни, когда все еще впереди.
Все впереди.
— Это все очень любопытно, — вдруг сказал Родионов. — Гимнастика для ума. Но мы тут ни при чем. Это не наше дело.
— Я думаю, как раз наше, — перебила его Маша. — Именно наше с вами, Дмитрий Андреевич. Потому что именно нам с вами накануне отъезда кто-то звонил и угрожал расправой, если мы полетим в Киев. Если вы полетите в Киев!…
Родионов открыл и закрыл рот. Он совершенно позабыл об этом звонке.
— Откуда вы знаете, что Головко никто не угрожал перед приездом сюда? Что Кольцову никто не угрожал? Почему вы уверены, что не будете следующей жертвой… с двадцатью семью ножевыми ранениями?…
Детективное колесо в мозгу закрутилось моментально и стало стремительно набирать обороты.
Сколько этих самых «дачных» детективов было написано и еще больше прочитано!… Ну конечно, конечно! «Десять негритят» — ничего не подозревающих приговоренных собирают в уединенном месте и одного за другим убивают по прихоти чокнутого судьи, спятившего полицейского инспектора или еще кого-то!… Это такой же классический сюжет для детектива, как спрятать одно-единственное убийство в череде совершенно бессмысленных убийств!
Итак, звонок с угрозами, уединенный особняк, гости подобраны очень продуманно — знаменитости и их приближенные, — и первая смерть в длинном ряду смертей!…
Тумблер щелкнул, проектор погас, кино закончилось.
— Неувязочка, — сказал Дмитрий Родионов громко. — Ужасная неувязочка у вас, Марья Петровна.
— Какая?
— А такая, что ни один преступник не станет убивать свою жертву в присутствии такого количества охранников!… Их же тут гораздо больше, чем гостей, это уж точно.
— И тем не менее убил, — возразила Маша Вепренцева, и они уставились друг на друга.
«Самое поразительное в этом замечании, — стремительно подумал Родионов, — это то, что оно совершенно справедливо»,
«И тем не менее убил!»
— Мне нет дела до… украинского президента, то есть до…
— Кандидата в президенты.
— Ну, кандидата в президенты, — согласилась Маша. — Зато есть дело до… нас. И Сильвестр с нами. Господи, зачем я его-то потащила с собой!
— Затем, что ты не могла его оставить в Москве, — буркнул Родионов. — Ты рыдала и говорила, что у тебя проблемы. Помнишь?
Маша печально на него посмотрела и отвела глаза.
— Это проблемы совсем другого рода, Дмитрий Андреевич.
— Может, ты мне все-таки расскажешь о них? В свете новых событий? Чтобы я не чувствовал себя идиотом?
Она покачала головой.
— Маша!
Она опять покачала, очень упрямо.
— Ну и дура.
На этот раз она кивнула — согласилась.
Родионов злился уже всерьез, и почему-то страшно важным казалось, чтобы она рассказала, и именно ему.
Он терпеть не мог никаких тайн, не в книгах, а в жизни. Недоговоренностей. Намеков. Ужимок и прыжков.
Он и с одной из своих жен развелся потому, что никогда и ничего не мог от нее добиться. Ее мама так научила.
В женщине должна быть загадка, вот как научила ее мама, и Родионов с этими загадками совершенно измучился. Она… как бишь ее звали… никогда и ничего не говорила прямо. Обо всем он должен был догадываться, даже о том, что она хочет к Восьмому марта. Если он догадывался неправильно, обида была грандиозной, как битва под Аустерлицем. За время их совместной жизни он изучил все признаки надвигающегося Аустерлица: он приезжал домой, а она пряталась где-то в глубине квартиры, не отвечала на его зов, и он должен был ее искать, а найдя, томительно и безрезультатно выяснять, что такое случилось, почему она сидит одна в темной комнате. Она отодвигалась от него по дивану, надувала губы, молчала, и это означало только одно — опять он неправильно разгадал загадку, опять оплошал! Оказывается, утром на его «Коммерсант» она положила увядшую розу из вчерашнего букета, и по этой розе он должен был догадаться, что она хочет ужинать в ресторане «Роза ветров», а он, занятый мыслями о работе и вообще утренними делами, ни о какой «розе ветров» и думать не думал, да и ту, увядшую, спровадил в помойное ведро.
Вот к вечеру и вышел Аустерлиц!
От подобного рода «женских секретов» у Родионова начинало ломить зубы, а в особо тяжелых случаях еще и глаз подергивался, как у припадочного.
— Я хочу поговорить с Лидой Поклонной, — объявила Маша, на которую он злился, пожалуй, так же, как на ту свою бывшую жену. — И еще с этим ее продюсером. Почему у них такая паника началась из-за статьи про развод, а?
— Маш, всегда противно, когда про тебя в газете пишут всякую чушь!
— Неприятно, но не до истерики же, Дмитрий Андреевич! Вот про вас написали в начале весны, что вы сделали операцию по перемене пола и что вы на самом деле женщина из Новосибирска! Помните?
— Как не помнить, — пробормотал Родионов.
— Там даже фотографии были, — продолжала Маша вкрадчиво и осторожно. Осторожность следовало соблюдать, потому что и так он был зол, того и гляди, начнет орать и топать ногами, такое с ним бывало. — И легенда гласила, что вы из женской баскетбольной сборной Новосибирского университета, поэтому и рост у вас такой… не женский, рост-то ведь нельзя операцией прибавить!
Родионов отчетливо зафыркал.
— Ну вот. У вас же не было истерики. И мы на газету даже в суд не подавали! — сказала Маша.
— Да какой смысл на нее подавать, если!…
— Вот именно, Дмитрий Андреевич. Оскорбительного ничего, а так… чушь и ерунда, и больше ничего, и Марков тогда, помните, на совещании сказал, что связываться мы не будем. Припугнуть припугнем, судом, в смысле, а связываться не станем.
— Помню, помню, ну и что?!
— А то, что Лида Поклонная не вчера родилась и замуж вышла не за принца Альберта, для которого репутация — все, весь смысл жизни! У нее муж актер, и она сама тоже какая-никакая актриса! И из-за чего весь сыр-бор? Она же почти в истерике была!
— И что ты у нее спросишь?…
Маша подумала секунду.
— Я еще не знаю. Но вчера она в кустах разговаривала со Стасом Головко о каком-то сроке. А потом весь вечер делала вид, что его не знает. Даже не взглянула на него ни разу. Почему?
— Почему?
— Я не знаю. Я хочу понять.
Родионов раздраженно пожал плечами, открыл было рот, чтобы что-то возразить, но в это самое время высокие двустворчатые двери распахнулись и появился Нестор. В руках у него был серебряный поднос с кофейными чашками.
— Кава! — провозгласил Нестор торжествующе. — Кава з вершками!
Маша и Родионов смотрели на него во все глаза.
— Никого немае? — удивился Нестор, бочком просеменил к столу и пристроил на него поднос. — Так просили же каву!
Великий писатель-детективщик замычал и большими шагами вышел прямиком в окно, где на лужайке скучал милиционер — или как там они называются на мове?…
Маша отпила кофе, который оказался таким же холодным и слабым, как и предыдущий, — из вежливости. Нестор сладко ей улыбнулся и взял себе чашку.
— Замучился, — пожаловался он и сложил губы трубочкой, приготовившись пить. — Эта что ж такое творится, когда вчора все было так чудэсненько, а сэгодни така бэда приключилась. И Мирослава Макаровна расстроены…
Маша глянула на него и спросила осторожно:
— А на этой даче часто бывают приемы?
— Та хто их знае! — печально сказал Нестор. — Я тут недавно роблю, бо до того в другым мисте…
— Так вы недавно здесь работаете? — удивилась Маша. — А мне казалось, что вы тут всю жизнь! И Мирослава Макаровна так вам доверяет!
— За шо я ей дякую!
— Простите?
— Спасибо ей большое, — прочувствованно сказал Нестор и еще раз отхлебнул. Маша внимательно за ним наблюдала. — Она чудисна женщина.
— Разве? А мне показалось, что…
— Та не, это она так, оттого шо ответственность на ей большая, прием этот, то да се!… А вообще она гарная, добрая такая.
— Добрая? — поразилась Маша. — По-моему, она очень резкая и не слишком…
— Та не, не! И гостей она любит, и стихи сочиняет! Вы ее стихи читали? И помогает всем. У нас целая община за ее счет живет.
— Какая община? — не поняла Маша.
— Та такая. Литературная. У нас тут трудно пробиться, а она всем помогает.
— Что значит — трудно пробиться?
— Да то и значит, — Нестор повел в воздухе чашкой, которую держал, изящно оттопырив мизинец, — это у вас там просто, а у нас с этим проблемы. Вы все захватили.