Но Маша Вепренцева его не слушала.
— Она сказала, будто его родители были очень счастливы, что Стас собирается на ней жениться, и даже готовили им свадьбу и медовый месяц.
— Ну и что?
Маша посмотрела в сторону, где между деревьями черный дрозд боком скакал по зеленой траве, примериваясь склевать бабочку.
— А то, что этого быть не может.
— Почему?!
— Она совсем не пара сыну будущего президента, Дмитрий Андреевич, неужели вы не понимаете?! Вы же такой… проницательный! Ну, господи, Дмитрий Андреевич! Она хорошенькая, молоденькая, волосы до попы, белые. Глаза большие, голубые. У нее в Днепропетровске папка, и он ей приказал без штампа в паспорте не являться!
— Ну и что такого?
— Дмитрий Андреевич, это странно. Ну, правда, странно. Она говорит, что его родители ей телефон подарили и деньги и мечтали, чтобы сыночек на ней женился, но его родители богатые и влиятельные люди! Как они могли мечтать, чтобы их сын женился на хорошенькой бедной дурехе?!
Родионов подумал некоторое время.
— Хорошо, а если ей просто казалось, что они мечтают?
— Не могло ей ничего такого казаться! Ну как же вы не понимаете?! Все девушки в мире моментально понимают, возражают родители любимого или не возражают против женитьбы! Ладно бы все было наоборот — она богатая наследница, а он мальчик с помойки. Тогда его родителям нужно было бы делать вид, что они ее обожают, даже если бы она им не нравилась! А в этом случае зачем?! Я не понимаю.
Родионов помолчал.
— По-моему, ты слишком большое значение придаешь этому вопросу.
Маша пожала плечами.
— Не знаю. Просто мне странно. И чем дальше, чем страннее.
В пиджаке ей было жарко и уже не хотелось никуда идти, но она шла — просто чтобы побыть с ним вдвоем.
Когда они вернутся в дом, нечего будет даже и думать о том, чтобы побыть вдвоем, и придется продолжать затеянное расследование, и разговаривать с Весником, выяснять, кто он, друг или враг, и снова отвечать на вопросы, и чувствовать себя под подозрением — не самое приятное ощущение!
— Надо поговорить с Надеждой, — сама себе сказала Маша. — Может, она объяснит, почему им с мужем так хотелось, чтобы сыночек женился непременно на этой Олесе, а не на какой-нибудь другой.
— Ты что? — спросил Родионов довольно холодно. — С ума сошла? У нее мужа только что прикончили. Двадцать семь ножевых ранений! А ты собираешься у нее спрашивать, почему ей хотелось, чтобы сын женился?! И непременно на этой, а не на другой?
— Да, — покаялась Маша. — Просто мне все кажется, что это роман, Дмитрий Андреевич. Роман, а никакая не жизнь.
— Зря тебе кажется, — сказал Родионов. — Я таких глупых романов не пишу никогда.
— Это вы верно подметили, Дмитрий Андреевич.
Сосны расступались, выходили на простор, хотя никакого простора еще не открывалось, но чувствовалось, что он вот-вот откроется.
Маша покосилась на своего спутника и вдруг решила, что сейчас возьмет его за руку. Как в десятом классе.
Впрочем, в десятом классе она ни с кем не ходила за ручку. Никто особенной готовности не выражал, и она тоже не слишком старалась. А потом дети, работа, зарплата, короткие глупые романы, когда непременно нужно тащиться к любимому в Бирюлево Восточное и ночевать в съемной неуютной грязной квартирке с разномастными выцветшими обоями, хозяйским шкапчиком на кухне с одной раздвижной дверцей — вторая куда-то подевалась, а за дверцей щербатые чашки, тусклые блюдца и непременно граненый стакан, задвинутый в угол. Одеяло и подушка пахнут «чужим», в ванной на веревке висят носки, которые обязательно оказываются перед твоим носом, когда принимаешь душ, фена нет, и его нужно везти с собой в сумке, зато есть «крем после бритья для чувствительной и нежной кожи» в мятом тюбике. Почему все до одного мужики уверены, что у них «чувствительная и нежная кожа», так и осталось для Маши загадкой.
Больше того, устроившись к Родионову на службу и обнаружив, что работа у него находится там же, где и дом, Маша Вепренцева потихоньку пробралась в хозяйскую ванную и изучила там все тюбики и пузырьки. Шеф в своих парфюмерных пристрастиях оказался удручающе однообразен. Все тюбики и пузырьки у него были одной фирмы, вполне французской и вполне душистой, стояли в ряд на вычищенной до зеркального блеска полочке, носков нигде не наблюдалось, зато был фен, вделанный в специальную стенную нишу. Бедная Маша попыталась прочитать на тюбиках что-то вроде «для чувствительной и нежной кожи», но по-французски она не понимала ни слова и даже обрадовалась этому. Вот и хорошо, что не понимает, разочароваться в Родионове она не могла себе позволить.
Сейчас она возьмет его за руку, и хоть две минуты они будут похожи на влюбленных, прогуливающихся по зеленеющему майскому лесочку.
Маша покосилась на его руку, которая ни о чем не подозревала, потом проделала своей некие пассы и как будто случайно наткнулась на ту.
Родионов поднял свою ладонь, на которой лежала Машина рука, и покачал из стороны в сторону.
— Ты что? Хотела что-то сказать?
Момент был испорчен.
Маша не отвечала, и Родионов осторожно вытащил из ее руки свои пальцы.
Момент былиспорчен окончательно.
Тот поцелуй ничего не значил. Совсем ничего. Просто у него было такое настроение, и она оказалась ближе всех к нему именно в тот момент, когда у него грянуло это самое настроение!
Маша независимо смотрела в сторону.
— Я не люблю, когда меня трогают, — помолчав, сказал Родионов. — Ты же знаешь.
— Знаю, но я ничего не имела в виду! — это она постаралась сказать с возмущением и соврала. Она-то как раз все на свете имела в виду. — Я… просто так.
— Я не люблю, когда меня трогают, — повторил он с нажимом, — и ты это отлично знаешь! Тем более ты меня взяла… как маленькая девочка, за палец!
— Ну и что?
— Ни… ничего, но я это не люблю!…
— У вас тактильная недостаточность, — пробормотала Маша. — Ярко выраженная.
— Нет у меня никакой недостаточности!
Препираясь, они вышли на лужайку, за которой был асфальт и несколько машин дремали в тени. За стоянкой показался забор — глухой, высокий, до небес, не забор, а крепостное сооружение.
— Пошли обратно, — сказал Родионов, — тут уже неинтересно. И вообще, куда нас понесло?! Зачем мы время теряем?!
— Дмитрий Андреевич, — предложилала Маша, соображая, — давайте подойдем посмотрим машины, а?
— Зачем?!
— Ну… мне надо. Давайте подойдем?
Родионов пожал плечами, пробормотал что-то себе под нос и двинулся к стоянке. Маша шла, вытянув шею, как гусь. Родионов поглядывал на нее.
— Что ты придумала?…
— Пока ничего, Дмитрий Андреевич. Давайте пока посмотрим.
— Да на что мы… пока посмотрим?!
Он чувствовал себя дураком, и это было неприятное чувство.
Маша вышла на асфальт, огляделась и спросила:
— А лимузин чей?
— Откуда я знаю!? Но если исходить из дедуктивного метода, скорее всего, Мирославин или Головко.
— Или его жены, сына, или будущей невестки!
— Станут они чужой девчонке такую тачку покупать!
— Она же сказала, они ее любили сильно. Прямо мечтали, чтобы мальчик на ней женился, — рассеянно сказала Маша, — мечтали, как пионер мечтает о том, чтобы его приняли в комсомол, где он сможет достойно продолжать дело Ленина…
— Маша?
— Вон та развалюха, скорее всего, прислуги или охраны, и следующая из той же серии, Тимофей Ильич уехал, Мирослава вряд ли держит свои машины на гостевой стоянке, вон въезд в подземный гараж, видите?
Родионов посмотрел в тусторону, куда она кивнула, — черт возьми, и правда, подземный гараж. Как это он не заметил?…
— Машка, ты Пуаро, — сказал он негромко, так, чтобы она с гарантией не услышала.
— Значит, остается Головко-старший, ныне покойный, — продолжала Маша. — Ну, Олеся сто процентов без машины, потому что это официальный прием и они пара, значит, ее должен был привезти жених. Что может быть у жениха? Вряд ли микроавтобус и вряд ли черный седан, я отсюда не вижу марку. Остается вон та спортивная машина, больше ничего не подходит.
Родионов опять посмотрел. За полированным боком лимузина и в самом деле пряталась маленькая желтая машинка, по виду совершенно безобидная и элегантная.
За спортивным авто стояла еще только одна машина, безликий, надраенный до блеска, явно взятый в прокате автомобиль. Родионов от него отвернулся, а Маша Вепренцева почему-то им заинтересовалась.
Остальные машины явно интересовали ее меньше.
Она подошла поближе, обошла его со всех сторон, даже проломилась сзади, вдоль решетки, хотя авто стояло довольно близко к ней, и Маша немедленно зацепилась брюками за торчащие ветки и некоторое время выпутывалась из них.
Родионов тоже подошел. Он немного злился, но решительно не хотел это показать.
Маша обошла машину и, вывернув шею и шевеля губами, прочитала какую-то бумажку, которая лежала на передней панели с пассажирской стороны. Фрачная черная пара висела на вешалке за водительским креслом, и запотевшая от жары бутылка воды грелась на передней панели.
— Ве-се-ловс-кий, — выговорила Маша по слогам, — Игорь Евгеньевич. Это его машина, то есть прокатная, конечно. Договор на его имя. Господи, что за удивительный язык, фамилию пишут через «и» с точкой!
Родионов раздраженно пожал плечами.
— Какая тебе разница, где чья машина?! Ну вот скажи мне!
— Ах, Дмитрий Андреевич, как вы не понимаете?!
— Я не понимаю.
— Но это же очевидно!
Родионов посмотрел на нее и догадался:
— Ты надо мной смеешься, да? Правильно я понял?
— Правильно, — покаялась Маша. — Но на самом деле это любопытно, Дмитрий Андреевич. Смотрите. Лимузин чистый, и машина Веселовского чистая, а микроавтобус пыльный.
Родионов посмотрел — и вправду пыльный.
— Ну и что? Просто его мыли неделю назад, а эти вчера или позавчера!
— Может быть, — сказала Маша задумчиво. — Все может быть. Но интересно не то, что эти грязные, а то, что те две чистые! Вот что интересно.