На этот раз у него была уважительная причина: из Каира в лагерь Салах ад-Дина пришла горькая весть о том, что его отец, Айюб Надж ад-Дин, упал с лошади, разбился и лежит при смерти.
Но Нур ад-Дин уже не желал слышать никаких объяснений. Вдобавок смерть Айюба означала, что у него в Каире нет больше человека, которому он мог доверять. Отныне на само упоминание имени Салах ад-Дина в Дамаске было наложено табу, и иначе как «предателем», «наглым курдом», «неблагодарным» и «мерзавцем» его не называли. Нур ад-Дин начал собирать войско для похода против Салах ад-Дина во всех подвластных ему городах, но для этого требовалось время, а оно, напомним, работало на Юсуфа ибн Айюба Салах ад-Дина.
В том же 1173 году в Верхнем Египте восстали остатки нубийского войска, что заставило Салах ад-Дина направить в эту часть страны армию под командованием своего брата Туран-шаха Шаме ад-Дина.
Туран-шах блестяще справился с порученным ему делом, не только прогнав нубийцев из Египта, но и оккупировав нубийский город Каср-Ибрим.
После этого Салах ад-Дин задался целью вернуть под власть Египта отошедший от него из-за слабости Фатими-дов Йемен. Тем более что для этого появился подходящий повод: к власти в этой стране пришел некий Абд ан-Наби ибн Махди, который мало того, что принадлежал к еретическому течению хариджитов[41], но и велел произносить в мечетях хутбу с упоминанием его имени как халифа и заявлял, что ему суждено обрести верховную власть над всей землей. Таким образом, для этого похода появилось такое веское основание, как борьба с хариджитской ересью.
Туран-шах вновь выступил в поход, в решающем бою разбил Абда ан-Наби, взял его в плен и казнил, захватив после этого бблыпую часть Йемена. Не исключено, что одной из целей этого похода было создание страны-убежища на случай, если Нур ад-Дин вторгнется в Египет и всем Айюбидам придется бежать из Каира.
В то же время, стремясь ублажить Нур ад-Дина, Салах ад-Дин направил ему в подарок караван с частью захваченной в походах на Йемен и Нубию добычей, а также 60 тысяч динаров в качестве причитающегося с него налога. В караван, богато нагруженный дорогой одеждой, посудой и драгоценностями, входили также сотни лошадей, ослов и — в виде особого сюрприза султану Сирии — слон. Салах ад-Дин лично сопровождал этот караван по той части пути, которая проходила по землям франков. Одновременно он воспользовался этим рейдом, чтобы совершить набеги на стоянки арабов-бедуинов, сотрудничавших с франками и служивших им проводниками по пустыне.
Надо заметить, что Нур ад-Дин тоже не терял в эти годы времени даром, продолжив начатый им процесс объединения территории Сирии и укрепления своих позиций. В 1170 году после смерти своего брата — правителя Мосула Hyp-ад Дин де-факто установил свою власть над этим большим городом, назначив его правителем своего племянника Гази II Сайф ад-Дина.
В 1173 году Нур ад-Дин захватил крепости Мараш и Бехнеса (Бехесна, Весне), потеснив византийцев на своих северных границах.
Таким образом, при желании он мог двинуть против Египта армию, значительно превосходившую по численности «салахию» и все отряды верных Юсуфу Салах ад-Ди-ну эмиров, вместе взятые.
Но Салах ад-Дин, как уже упоминалось, не случайно считался его современниками, а затем и потомками любимцем и избранником Аллаха. В те самые дни, когда поход Нур ад-Дина на Египет, казалось, стал неотвратимым, на него внезапно навалилась тяжелая болезнь.
15 мая 1174 года атабек Махмуд Нур ад-Дин скончался в Дамаске в возрасте шестидесяти лет от «воспаления горла» (скорее всего, от гнойной ангины[42]), оставив престол своему одиннадцатилетнему сыну аль-Малику ас-Салиху Имад ад-Дину.
По странному стечению обстоятельств меньше чем через два месяца, 11 июля 1174 года, умер король Амори I Иерусалимский, и на его престол взошел тринадцатилетний Балдуин (Бодуэн) IV.
Жизнь обоих незаурядных мальчиков оказалась недолгой, а судьба трагичной. Но для Салах ад-Дина внезапная смерть Нур ад-Дина, безусловно, решала множество проблем и открывала новые горизонты. С одной стороны, она избавляла его от дилеммы, как вести себя по отношению к правителю Дамаска. Он опасался встречи с Нур ад-Дином именно потому, что этот человек необычайно много значил в его жизни, оказал огромное влияние на формирование его личности, был для него примером для подражания…
Разговор с правителем Сирии лицом к лицу, выяснение отношений страшили его даже не возможной войной — так ученик, испытывающий чувство вины перед учителем, страшится решающего объяснения в том, что он больше не нуждается в его уроках, хотя и пронесет благодарность и благоговение перед ним через всю жизнь.
Теперь эти объяснения стали излишними. Как и заключение временного союза с врагами-крестоносцами, чтобы остановить Нур ад-Дина у границ Египта (а Салах ад-Дин, по мнению ряда историков, взвешивал и такую возможность).
Он, безусловно, скорбел по Нур ад-Дину, но одновременно чувствовал огромное облегчение. Главное же заключалось в том, что если кто-либо и в самом деле мог считать себя учеником и продолжателем дела Нур ад-Дина, то это был только он, Салах ад-Дин. Единоличный властитель самой крупной страны региона, обладающий достаточной военной и государственной мощью, а главное, талантом, только он мог довершить начатое Нур ад-Дином дело — объединить Сирию и Египет, взять ненавистных франков в кольцо и освободить от них владения ислама.
В этом он видел свою миссию, в этом качестве он хотел обессмертить свое имя в истории. Без понимания этого факта невозможно понять личность Салах ад-Дина: будучи воспитанным на книгах, он, повторим, меньше всего ценил в жизни роскошь, деньги и другие материальные блага, но всю жизнь его снедала жажда стать героем еще не написанных книг и легенд. И следует признать, что это ему удалось.
Глава шестаяЧЕЛОВЕК ПОГРАНИЧЬЯ
Что же собой представлял реальный Салах ад-Дин как личность; каким он был с родными и близкими; каковы были мотивы, двигавшие теми или иными его поступками?
Как часто бывает с историческими фигурами такого масштаба, в историографии сложились две полярные точки зрения по данному вопросу.
Первая, тон которой был задан еще Баха ад-Дином и верным паладином которой является Альбер Шамдор, рисует его как идеального правителя, образец богобоязненного мусульманина, справедливого, щедрого, мягкосердечного, замечательного сына и отца и т. д.
Вторая, истоки которой следует искать прежде всего в западной историографии, считает, что этот идеализированный образ «благородного султана» был тщательно создан его придворными летописцами, работавшими под непосредственным руководством, а порой и под прямую диктовку самого Салах ад-Дина. Причем все истории о его благородстве, добром сердце, образованности, щедрости и т. д. предназначались не только для потомков, но и для современников; они были своего рода сознательным пиаром, для создания его положительного имиджа. Реальный же Салах ад-Дин был, дескать, весьма кровожаден, жесток, патологически властолюбив, фанатичен, а если и в самом деле и совершал какие-то благородные поступки, то исключительно ради того же пиара и с учетом возможной будущей выгоды. Рисовки, фальши в нем было, дескать, куда больше, чем искренности. Кроме того, эти же историки ставят под сомнение его полководческий талант, напоминая, что все победы над крестоносцами он одержал лишь тогда, когда у него было огромное численное преимущество над противником, да и оно ему не всегда помогало.
В пользу такого взгляда на личность Салах ад-Дина они приводят немало доводов, которые, заметим, звучат порой весьма убедительно.
Но, думается, истина в данном случае находится даже не где-то посередине. Она заключается в том, что обе эти точки зрения в равной степени имеют право на существование. Салах ад-Дин был именно «человеком пограничья», и в его внутреннем мире постоянно вели между собой борьбу самые различные, порой противоположные друг другу начала, из которых была соткана его личность.
Он родился в той точке планеты, где встретились и стали выяснять между собой отношения Восток и Запад, и хотел он того или нет, но частое общение с европейцами не могло пройти для него бесследно. Он жил в эпоху, когда закладывались те самые геополитические, экономические и идеологические тенденции, которые определят развитие христианского и мусульманского мира на многие столетия, если не на тысячелетие вперед — и все противоречия его времени отпечатались в итоге в его характере и поступках.
Наконец, нельзя забывать о том, что в течение жизни Салах ад-Дин сильно менялся. Салах ад-Дин в 20, 40 и 50 лет — это три разных человека.
Как уже говорилось, в юности он был отнюдь не столь религиозен, как в зрелые годы. Юноша из многоязычного Дамаска, любящий стихи, вино и женщин, совсем не похож на Салах ад-Дина зрелых лет, который, по словам Баха ад-Дина, не только никогда не пропускал ни одной из пяти обязательных для каждого мусульманина молитв, но и регулярно совершал дополнительные намазы и т. п.
Его религиозность, начавшая усиливаться в те дни, когда он оказался при дворе Нур ад-Дина, особенно укрепилась в годы жизни в Каире, где он оказался под огромным влиянием большого числа исламских богословов, обретавшихся при его дворе. Больше того — он привечал каждого приезжавшего в Каир богослова, зазывал его к себе во дворец, с удовольствием с ним беседовал на религиозные и философские темы и затем щедро одаривал за открывшиеся ему новые истины Корана. О том, какое уважение он испытывал к тем, кто посвятил свою жизнь изучению Корана, свидетельствует рассказ Баха ад-Дина, как в 1188 году в походном лагере Салах ад-Дина посетил известный суфий, поведавший до того никогда не слышанный султаном хадис и выступивший перед ним с проповедью. Когда этот богослов уехал, не попрощавшись, а потому и не получив никакого подарка, Салах ад-Дин расстроился и велел догнать гостя с просьбой вернуться. Когда суфий вновь появился в лагере, султан задержал его на несколько дней и затем отослал «заваленного подарками — красивым халатом, достойным ездовым животным, великим множеством одежды для членов его семьи, учеников и со