Эти обвинения, увещевания и угрозы смутили молодого барона, но у него тоже были свои понятия о чести и верности слову. Да и к тому же он понимал, что если ему посчастливиться выжить в грядущей битве за город, то все равно придется иметь дело с Салах ад-Дином. И поздно ночью де Ибелен выехал из города и направил своего коня в сторону уже находившейся всего в паре часов езды армии сарацин.
Салах ад-Дин принял его, и после того как Бальян объяснил султану, что произошло в Иерусалиме, и попросил освободить от данного слова, в освещенном масляными лампами шатре на какое-то время повисло молчание.
Но это были одни из тех минут, в которые отчетливо проявилось величие души Салах ад-Дина.
— Что ж, — сказал он, — каждый из нас дает слово, зачастую не зная, сможет ли он его исполнить. Человек не выбирает, среди какого народа ему родиться, но у каждого человека есть долг перед своим народом, и ты прав в том, что этот долг выше всех других обязательств. Если долг повелевает тебе остаться в святом для вас городе и взять в руки оружие против меня — сделай это! Я освобождаю тебя от твоего слова. Но мое при этом остается нерушимо: твоя жена может выехать из города, и если она это сделает, мои воины проводят ее до самого Тира.
Бальян был готов к тому, что султан проявит благородство, и все же, похоже, был ошеломлен широтой этого жеста. У него не было слов, чтобы достойно ответить Салах ад-Дину, а может, он просто не пожелал их произнести. Склонив голову в благодарственном поклоне, Бальян де Ибелен молча вышел из шатра, а на следующий день уже вовсю готовил Иерусалим к обороне.
Великодушие Салах ад-Дина в этом эпизоде и в самом деле потрясает, но Амин Маалуф в книге «Крестовые походы глазами арабов» замечает, что все надо воспринимать в правильных пропорциях. Салах ад-Дин прекрасно понимал, что ни полководческий талант и опыт Бальяна, ни мужество защитников уже не в состоянии спасти Иерусалим. К тому же жившие в городе православные христиане и яковиты уже обещали его «советнику по делам христиан», православному священнику Юсуфу Батиту, в случае слишком упорного сопротивления франков открыть мусульманской армии ворота[65].
Бадьян тем временем, вернувшись в Иерусалим, создал временное правительство, собрал войско, посвятил в рыцари 60 горожан, в основном из числа юных аристократов, каждый из которых должен был командовать защитниками города на определенном участке его обороны. Кроме того, он начал чеканить свою монету в надежде собрать достаточные запасы продовольствия для длительной осады.
Два месяца передышки, которые Иерусалим получил, пока Салах ад-Дин завоевывал прибрежные города и продвигался вглубь страны, безусловно, пошли ему на пользу. Но так как битва при Хаттине произошла как раз во время сбора урожая и собрать его так и не удалось, то запасы провизии в городе были крайне ограничены. Однако Вальян поначалу явно не собирался сдаваться на милость победителям, тем более что располагал сведениями о том, что помощь из Европы уже на подходе. Он даже совершил отчаянную вылазку из города и напал на передовые отряды мусульман, в ходе которой те понесли существенные потери, и среди убитых был один эмир.
Мусульмане в ответ разграбили аббатство в Бетани и вырезали часть живших там монахов, однако если не считать этой вспышки гнева — что подчеркивают даже христианские источники, — никаких бесчинств солдаты Салах ад-Дина в окрестностях Иерусалима не чинили.
20 сентября мусульманская армия осадила Иерусалим. Салах ад-Дин, расположившийся к западу от города, почти сразу же послал гонцов к Бальяну с предложением капитулировать в обмен на сохранение жизни всех его жителей, неприкосновенность христианских храмов и предоставление христианам-католикам права беспрепятственно совершать паломничество в Иерусалим. Вдобавок к этому в обмен на сдачу города без боя Салах ад-Дин обещал выплатить его защитникам 30 тысяч динаров и разрешить христианам селиться в пяти милях от его стен (то есть, по сути дела, был готов уступить им Вифлеем). Всех же, кто пожелает вернуться в христианские земли, он обязался отправить туда за свой счет.
Это было хорошее предложение, но Бальян (возможно, под влиянием своего окружения, а может, и в самом деле из фанатичной веры в помощь Свыше или расчета на подход подкрепления из Европы) отверг его.
Более того — среди защитников Иерусалима начали раздаваться призывы совершить ночную вылазку из города, перебить как можно более мусульман и либо погибнуть, либо обратить врага в бегство. Но этой идее воспротивился патриарх Ираклий, заявив, что неудача вылазки будет означать поражение и обречет тысячи женщин и детей на попадание в плен. Многие историки отмечают, что позиция патриарха была продиктована элементарным здравым смыслом, хотя есть и хронисты, обвиняющие его в трусости и недостатке веры.
Очень скоро Салах ад-Дину довелось убедиться, что, несмотря на нехватку сил и ресурсов, Бальян действительно мастерски организовал оборону, подключив к ней и женщин, а вот он сам крайне неудачно выбрал место для штурма. Солнце светило его воинам в лицо, мужчины отстреливались со стен из луков, женщины сбрасывали с них из корзин щебень и песок, и ветер засыпал их в глаза штурмующих.
Но одним из важнейших качеств Салах ад-Дина была способность признавать собственные ошибки и быстро менять решения. Встретив у западной стены Иерусалима столь отчаянное и хорошо организованное сопротивление, он отдал приказ перенести все баллисты и 12 осадных машин, а также значительную часть лучников к восточной (хроники называют ее северной, но это, вероятно, ошибка) стене. Это был правильный ход, так как эта стена была куда хуже укреплена, чем западная, и 29 сентября под прикрытием шквального огня лучников саперам удалось пробить в ней брешь в районе ручья Кедрон. С этого момента падение города стало вопросом одного-двух дней, а то и всего нескольких часов.
Христианские историки расходятся во мнении, кто именно в этой ситуации стал инициатором переговоров с Салах ад-Дином. По одной версии, это был Бальян, осознавший, наконец, всю бессмысленность сопротивления. По другой — с таким призывом к горожанам выступил патриарх Ираклий, заявивший, что если продолжать борьбу, сарацины осквернят церкви и обесчестят всех женщин, и якобы это обращение окончательно подорвало боевой дух защитников Иерусалима.
Как бы то ни было, Бальян де Ибелен снова сел на коня и с белым флагом в руках направился в ставку Салах ад-Дина. Представ перед султаном, он заявил, что принимает сделанное тем девять дней назад предложение о сдаче города.
Но, согласно Ибн аль-Асиру, Салах ад-Дин на этот раз решил проявить неуступчивость. Он заявил, что время переговоров истекло, и после начала сражения он дал клятву взять город силой своей сабли — так, как когда-то сделали франки. И так же как это когда-то сделали франки, истребить в нем всех христиан. Единственное, что может освободить его от этой клятвы — это немедленная сдача города без всяких условий.
Зная Салах ад-Дина, нетрудно догадаться, что это была не более чем игра: он понял, что Бальян морально готов к капитуляции и не собирался упускать шанса избежать ненужных жертв. Тем не менее протягивать руку Бальяну, явившемуся в качестве просителя, по сути, признавшего поражение, он не спешил. К тому же теперь им было еще что обсудить.
Но напомним, что Бальян был лично знаком с Салах ад-Дином не один год, а потому правильно понял его слова и продолжил переговоры. Как утверждает Ибн аль-Асир, командующий обороной Иерусалима попросил султана, по меньшей мере, гарантировать жизнь всем жителям города, но Салах ад-Дин отказался что-либо обещать.
Тогда Бальян де Ибелен обратился к Салах ад-Дину с речью, которая в интерпретации Амина Маалуфа звучала следующим образом:
«О султан, да будет тебе известно, что в этом городе находится множество людей, число которых знает только Бог. Они не спешат участвовать в бою, ибо надеются, что ты сохранишь им жизнь, как ты это сделал для других; они любят жизнь и ненавидят смерть. Но если мы увидим, что смерть неизбежна, тогда, клянусь Богом, мы убьем наших жен, мы сожжем все, что имеем, мы не оставим вам в качестве добычи ни одного динара, ни одного дирхема, ни одного мужчины и ни одной женщины, которых вы бы смогли увести в рабство. В заключение мы разрушим святыню Гроба Господня, мечеть Аль-Акса и другие места, мы убьем пять тысяч мусульманских узников, находящихся у нас в плену, и потом уничтожим всех верховых и вьючных животных. И, наконец, мы выйдем и будем сражаться с вами не на жизнь, а на смерть. Никто из нас не умрет прежде, чем убьет многих из вас»[66].
Салах ад-Дин был, несомненно, тронут пылом мужественного рыцаря и едва не встал, чтобы протянуть ему руку, но сдержался, вспомнив, что такая горячность не к лицу властелину. Поэтому, повернувшись к своим советникам, большинство из которых были богословами, он спросил, может ли он отказаться от своей клятвы взять город силой, чтобы избежать разрушения исламских святынь.
В самом этом вопросе, как нетрудно увидеть, уже заключался ответ, но советники не спешили высказать свое мнение. Они поняли, что в своем великодушии султан уже готов даровать жизнь жителям Иерусалима без всяких условий, а возможно, как это уже было в других городах, и с сохранением за ними права вывезти все движимое имущество, и вот этого допустить было никак нельзя. Война опустошила казну, а ведь надо было еще как-то расплачиваться с воинами и щедро одаривать эмиров! Иерусалим считался сказочно богатым городом, и этим обстоятельством надо было воспользоваться для поправки состояния финансов султаната.
Поэтому ответ советников был следующим: да, конечно, ради сохранения исламских святынь Салах ад-Дин может освободить себя от поспешной, данной в минутном порыве клятвы, но жители Иерусалима должны получить жизнь и свободу не даром, а заплатить за них — так как они фактически уже являются пленниками.