В то же время султан провел еще несколько совещаний, в ходе которых были окончательно сформулированы те предельные уступки, на которые могли пойти мусульмане.
Этот документ включал в себя возможность передачи христианам Святого Креста, а также предоставление католическим священникам возможности проводить службу в храме Воскресения Христова (Гроба Господня), а католическим паломникам — беспрепятственно посещать Иерусалим (при условии, что они будут без оружия). Остальные города и области Палестины можно было поделить почти поровну между обеими сторонами, однако в случае отхода к христианам Бейрута и ряда других городов их оборонительные сооружения должны были быть разрушены.
Эти условия и были переданы аль-Адилю. Исходя из них он должен был вести переговоры с Ричардом — и либо добиться их принятия, либо затянуть их на как можно более длительное время, чтобы Салах ад-Дин смог собрать достаточную армию для новой войны с франками.
20 марта (то есть еще до избрания Конрада королем Иерусалимским) аль-Адиль встретился с Онфруа и еще одним посланником Ричарда, и те передали ему очередное письмо своего господина.
«Мы согласны на разделение территории, — писал Ричард. — Каждая сторона оставит за собой то, что удерживает в настоящее время, а если одной из сторон принадлежит больше, чем половина, то она должна дать другой стороне должное возмещение. Святой город будет принадлежать нам, но вам достанется Скала» (Ч. 2. Гл. 141. С. 344).
«Скала» — это не что иное, как библейская гора Мория, она же Храмовая гора, на которой некогда стоял Иерусалимский храм, а сегодня стоит мечеть Аль-Акса, продолжающая оставаться поводом для кровавого раздора — теперь уже между мусульманами и евреями, хотя последние лишь настаивают (да и то не все) на своем праве посещать его и молиться на нем.
Делая такое предложение, Ричард исходил из того, что если для христиан священным является весь Иерусалим со множеством находящихся там храмов, то для мусульман его важность связана только с одной святыней — мечетью Аль-Акса. То, что в этом посыле, безусловно, была своя логика, доказывает тот факт, что многие эмиры сочли предложение Ричарда вполне приемлемым, о чем и было отписано аль-Адилю.
27 марта к Салах ад-Дину прибыл находившийся в свите аль-Адиля Абу Бакр, чтобы доложить, что переговоры продвигаются весьма успешно и ему лично удалось убедить Ричарда пойти на новые уступки, так что контуры окончательного мирного договора выстраиваются следующим образом: Палестина будет поделена поровну между христианами и мусульманами, включая деревни в окрестностях Иерусалима и сам Святой град. Причем его цитадель с мечетью Аль-Акса будет контролироваться мусульманами, но те, разумеется, должны будут обеспечить свободный проход христианам к их храмам.
Появившийся в Иерусалиме 1 апреля аль-Адиль подтвердил слова Абу Бакра, и таким образом дорога к миру вроде бы была открыта. Правда, в тот же день в резиденцию Салах ад-Дина поступило сообщение о том, что небольшой отряд крестоносцев напал на бедуинское стойбище возле крепости Дорон, пленил несколько человек и угнал тысячу овец. Но эту бандитскую вылазку можно было считать единичным случаем, о котором Ричард мог ничего и не знать.
Обратим внимание, что речь идет о первом историческом договоре о разделе Палестины, во многом напоминающем принятое в 1947 году решение ООН о создании на этой же территории двух государств — еврейского и арабского (и, как известно, отвергнутого всем мусульманским миром). В конце XX века Израиль (считающийся среди мусульман частью Западной цивилизации) и арабы, казалось, снова будут близки к заключению мира почти на условиях Ричарда Львиное Сердце. И всё, как и ровно 800 лет назад, в последний момент сорвется, причем обе стороны будут винить в этом друг друга.
Сегодня можно до бесконечности спорить о том, что же именно весной 1192 года не позволило заключить договор, устраивающий представителей двух мировых религий и снимающий почти все на тот момент стоящие перед ними территориальные споры. И все же, думается, основная вина за это лежит на Салах ад-Дине, решившем продолжать двойную игру с Ричардом и Конрадом.
Когда Конрад прислал слугу Рено Юсуфа в качестве своего посланника для ведения переговоров, Салах ад-Дин принял его в расчете получить более выгодные условия, чем те, которые предложил Ричард, и, в частности, сохранить за собой Иерусалим, значительную часть Галилеи и прибрежные Акко, Яффо и Ашкелон. Поэтому он вновь велел передать Конраду, что готов признать его право на все завоеванные им самолично земли, но при условии, что тот бросит открытый вызов Ричарду и будет разбираться с англичанином без него. Таким образом, Салах ад-Дин открыто сделал ставку на раскол в христианском лагере и подталкивал христиан к этому расколу, явно забыв или не зная великой максимы еврейского мудреца Гиле ля «Не делай ближнему своему ничего из того, что ты не желаешь для себя».
21 апреля Юсуф появился в Иерусалиме еще раз, чтобы поторопить Салах ад-Дина с подписанием договора. В противном случае, добавил он, Конрад заключит соглашение с Ричардом, и тогда султан может считать, что никаких переговоров с ним не было. Но к этому времени, как уже было сказано выше, Конраду Монферратскому оставалось жить всего неделю.
В эти же дни противостояние Салах ад-Дина со своим внучатым племянником аль-Маликом аль-Мансуром достигло своего пика. Аль-Адиль, у которого в этих спорах, безусловно, были и свои интересы, выступил в качестве посредника и 14 мая передал брату предложенные аль-Мансуром условия примирения. Аль-Мансур выражал готовность признать власть султана, если тот передаст ему в управление Харран, Эдессу и Самосату либо Хаму, Мамбиж, Саламию и Маару, а также назначит его опекуном (атабеком) над младшими братьями. Таким образом, аль-Мансур по существу настаивал на своем «государстве в государстве».
Салах ад-Дин в какой-то момент поддался уговорам аль-Адиля и других эмиров и велел составить письмо аль-Мансуру, в котором выражал готовность принять его условия. Однако пока советники сочиняли это письмо, Салах ад-Дин передумал. Притязания внучатого племянника показались ему вопиющей наглостью, и на глазах всех присутствующих он разорвал поданный ему на подпись документ. Вместо примирения он направил письмо аль-Афдалу с приказом вторгнуться в земли, захваченные аль-Мансуром, а другому сыну, аз-Захиру, велел прийти на помощь брату. В конце концов, кто, как не они, будучи его основными наследниками, должны были заботиться о целостности султаната?!
В эти же майские дни в Иерусалим прибыло посольство из Константинополя с предложением заключить военный союз о взаимной поддержке как при наступлении, так и при обороне — в расчете на то, что Салах ад-Дин примет участие в походе императора на Кипр, переданный королем Ричардом Ги де Лузиньяну. Кроме того, император предлагал передать ему Святой Крест и официально объявить, что все храмы Иерусалима переходят под покровительство Греческой православной церкви. Послы были приняты Салах ад-Дином с большим почетом, но на все свои предложения получили отказ. Это был мудрый дипломатический ход: столь тесный союз с Византией окончательно закрывал двери переговоров с Ричардом и, возможно, привел бы к новому Крестовому походу, что Салах ад-Дина совсем не устраивало. Отказал он и царю Грузии, предлагавшему выкупить у него Святой Крест за 200 тысяч динаров.
Тем временем аль-Афдал начал военную экспедицию за Евфрат, что вызвало, с одной стороны, панику аль-Малика аль-Мансура, а с другой — недовольство многих эмиров аль-Афдала. Они считали, что султан должен выбрать, что для него важнее. Если победа над аль-Мансуром, то следует немедленно заключить мир с Ричардом. Если же возможность достижения мира с франками под вопросом, то пусть заключит мир с аль-Мансуром, так как к войне на два фронта измотанная за пять лет армия никак не готова.
Аль-Адиль воспользовался этими настроениями, чтобы убедить Салах ад-Дина примириться с сыном Таки ад-Дина, а заодно позаботился и о собственных интересах. После нескольких дней напряженных переговоров к 23 мая было достигнуто соглашение, по которому аль-Мансур получал несколько городов за Евфратом. Остальные города в той части страны, которая была завоевана Таки ад-Дином и на которые претендовал аль-Мансур, переходили… к аль-Адилю, а взамен тот отказывался от всех своих уделов в Сирии, Египте и на восточном берегу Иордана, а также обещал со следующего года поставлять для армии Салах ад-Дина 16 тысяч мешков зерна. Затем армия аль-Афдала повернула назад и была готова в любой момент направиться к Иерусалиму.
После этого, казалось, Салах ад-Дин мог полностью сосредоточиться на переговорах с Ричардом. Но сделать этого он не успел: в последней декаде мая, побуждаемый своим ближайшим окружением, решив воспользоваться внутренними неурядицами Салах ад-Дина, Ричард начал новую военную кампанию.
24 мая 1192 года Ричард неожиданно отправил свои войска из Ашкелона на юг, к небольшой крепости Дорон. В чем заключался смысл этого маневра, непонятно. Возможно, Ричард хотел тем самым преградить путь подкреплению, которое должно было быть послано из Египта к Иерусалиму, а может, просто хотел иметь эту крепость в качестве еще одной карты на будущих переговорах и счел ее легкой добычей.
Так оно, в общем-то, и оказалось. Гарнизон Дорона был застигнут врасплох и запросил о перемирии — для того, чтобы направить гонца к султану и договориться об условиях сдачи, но король Английский отверг это предложение и начал штурм. Нанятые им саперы-мусульмане из Алеппо мастерски провели под крепость подкоп, заложили в него хворост и горючие материалы — и стена рухнула. Дорон пал в одночасье, большинство его защитников были перебиты, а Ричард, оставив в крепости несколько сотен воинов, двинулся дальше — на этот раз в сторону Иерусалима.
Спустя четыре дня он был уже почти у подножия Хевронского нагорья. Здесь крестоносцев ждало отчаянное сопротивление мусульман у древней крепости Лахиш, но это не остановило их продвижения. Еще через несколько дней Ричард оказался у Бейт-Джибриля (Бейт-Гуврина), который христиане называли Крепостью Святой Анны. Располагаясь чуть юго-западнее Ашкелона, эта цитадель позволяла контролировать все пути, ведущие, с одной стороны, к Хеврону, а с другой — к Иерусалиму, причем до обоих городов отсюда была всего пара десятков километров.