[88]. Вы, кафиры, слышали о том, что мусульмане почитают Мариам с не меньшим благоговением, чем христиане, и что многие мусульманские женщины ежеденно обращаются к Ней с горячими молитвами. Огонь, падавший с небес на часовню, ужаснул и правоверных, и кафиров, проживавших в Дамьетте. Салах ад-Дину сообщали, что те и другие, все вместе, дружно отстаивают часовню от губительного пожара.
Возмездие не заставило себя долго ждать. В стане осаждавших начались болезни.
Спустя полтора месяца осады у греков и франков наконец истощились запасы провианта. Из Сирии пришла весть, которая еще больше удручила короля Амори, истощенного ночными видениями, а Юсуфа приободрила: атабек Нур ад-Дин выслал-таки ему на помощь небольшое подкрепление. Надо сказать, что еще летом, узнав о планах Амори и греческого императора, атабек умерил свою недовольство и разрешил братьям Салах ад-Дина выехать в Египет.
Новые опасения охватили тогда иерусалимского короля. Он решил, что сирийский отряд, направляющийся в Египет, — лишь первое, еще безобидное дуновение грядущей бури: верно, атабек укрепился настолько, чтобы вот-вот всей своей мощью навалиться на Палестину. Медлить было нельзя. В один прекрасный день франки сожгли все свои осадные машины, чтобы они не достались в руки мусульман, и поспешили домой.
Грекам тоже ничего не оставалось, как только покинуть берега Египта. Едва греческие корабли вышли в открытое море, как на них внезапно налетел страшный ураган. Матросы уже вторую неделю голодали, и у них даже не хватило сил вовремя убрать паруса. Большая часть кораблей погибла, и еще в продолжение целого месяца волны выбрасывали на берега Святой Земли объеденные рыбами тела ромеев.
Узнав о позоре неверных и о буре, превратившей их бегство в окончательный разгром, атабек Нур ад-Дин сильно призадумался. По всему выходило, что сам Всемогущий Аллах более способствует в джихаде сыну Айюба, худородного курду, а не ему, сыну великого Зенги, который первым поднял священный меч Аллаха против неверных, заполонивших Палестину.
Пока он пребывал в глубоких размышлениях о превратностях судьбы, из Египта, от самого халифа аль-Адида, пришло послание. В нем правитель рассыпался в благодарностях за «непревзойденную» (верно, не превзойденную потому, что вовсе не понадобившуюся) помощь, оказанную в войне с франками и греками, и весьма учтиво, почти подобострастно, просил атабека забрать своих «турок» обратно в Сирию.
Подумав, что в речи еретика-фатимида по меньшей мере каждое третье слово сказано самим Иблисом, атабек ответил халифу, что сирийское войско должно остаться в Каире из соображений безопасности его же, то есть халифа, державы. Свой ответ атабек отправил с тем, кого он считал одним из самых преданных своих подданных — Наимом ад-Дином Айюбом, отцом Юсуфа. Он надеялся, что, если везирь халифа стал слишком самонадеян, то, по крайней мере, сын Айюба склонит голову перед своим отцом и таким образом цепь истинного подданства будет наконец восстановлена без нарушения воли Аллаха. Наим ад-Дин Айюб двинулся в Египет во главе тысячного отряда сирийских всадников и большого каравана дамасских и халебских купцов.
Ожидая приезда отца, Салах ад-Дин велел богато украсить весь город и встретил отца с пышностью, достойной встречи самого атабека.
Как и предвидел атабек, Юсуф первым делом склонил голову перед отцом, которого очень любил и уважал, но затем, едва завершив приветствие, он сразу предложил отцу стать везирем вместо себя.
— Эта власть дожидалась тебя, моего отца, с тем же нетерпением, как и я сам ожидал твоего приезда в Египет, — сказал Юсуф.
Наим ад-Дин Айюб на несколько мгновений задумался и, пристально посмотрев сыну в глаза, ответил:
— Всемогущий Аллах не поставил бы тебя на это место, если бы ведал, что ты не годишься быть везирем. Не играй с судьбой, Юсуф.
— А что думает по этому поводу великий атабек, да пребудет с ним милость Аллаха? — полушепотом спросил Салах ад-Дин.
Наим ад-Дин Айюб невольно огляделся.
— Полагаю, в моем ответе заключено и его мнение, — со сдержанной улыбкой ответил он, намекая взглядом, что дело требует более подробного разговора и не на площади, среди воинов и пестрой толпы, а в более тихой, родственной обстановке.
Удивленный невиданными почестями, сам халиф выехал поприветствовать гостя, осыпал его драгоценными подарками и даже облагодетельствовал новым, почетным именем — аль-Малик аль-Афдаль, что означает Добродетельнейший Король.
— Первые правдивые слова халифа, которые мне довелось услышать, сказаны по твоему поводу, отец, — заметил Юсуф, когда они остались в семейном кругу, за толстыми стенами — Истинно, мне еще не доводилось видеть человека, обладавшего большими добродетелями, чем ты, отец… и большей преданностью великому атабеку.
— Ты сам заговорил о преданности, — со вздохом проговорил Наим ад-Дин Айюб.
— Мне здесь очень трудно понять, что заставляет великого атабека усомниться в моей преданности, — признался Юсуф. — По моему велению во всех мечетях Каира поминают его имя в пятничных молитвах. А ведь Египтом пока что правят еретики.
— То-то и оно. — Его отец предупреждающе поднял перст. — До Халеба доходят разные вести… и разные слухи. Издали может показаться, что ныне ты весьма усердно служишь еретику.
— Если засеял поле сегодня, не предвкушай наесться хлеба завтра поутру. Так ведь говорит пословица, — заметил везирь Юсуф.
— Но ведь у тебя теперь достаточно сил… Великий атабек не понимает, почему этот немощный и трусливый юнец до сих пор сидит на троне. Я слышал, что после победы над неверными египтяне восхваляют тебя как героя. За чем стало дело? — продолжал задавать вопросы Наим ад-Дин Айюб, а его сын видел, что устами отца вещает сам атабек и самые каверзные вопросы еще впереди.
— Здесь не достаточно одного беглого взляда, — покачал головой везирь халифа аль-Адида. — Здесь не достаточно прислушиваться только к гомону толпы. Египет — это очень глубокий омут, и не сразу разглядишь, какие крокодилы в нем водятся. Да, отец, здесь все еще правит династия еретиков. Но эти еретики — возможно, с помощью самого Иблиса или духов пустыни — привели Египет к процветанию. Здесь в руках не только самого халифа, не только его придворных и у купцов, но и в руках тысяч ремесленников сосредоточено огромное богатство, и в нем заключена сила куда большая, чем в любом войске. Я вижу, я чувствую, что опорой своего благополучия египтяне вольно или невольно считают халифа, каким бы слабым и малодушным он ни был. Если сегодня я возьму приступом дворец халифа и опрокину его трон, завтра со дна омута поднимутся такие чудовища, с которыми мне не совладать. Великий атабек не видит этого омута из далекого Халеба, отец.
Некоторое время Наим ад-Дин Айюб сидел в раздумьях, пощипывая бороду.
— Кстати о богатстве Египта, — как бы невзначай проронил он. — Легко понять, почему великий атабек волнуется. Он мог бы вдвое увеличить свое войско и напасть на франков, уже не опасаясь предательских ударов в спину. Приходит пора джихада. Медлить не достойно…
— Отец, я тоже поклялся Всемогущему Аллаху вести джихад против франков! — невольно повысив голос, изрек Юсуф. — И я поклялся Всемогущему Аллаху изгнать франков из Палестины. Если бы Всемогущий Аллах не принял моей клятвы, разве Он оставил бы мне жизнь?
У добродетельного Айюба приподнялись брови.
— Ангел Смерти приходил ко мне, отец, — уже тихим голосом добавил Салах ад-Дин. — И когда я повторял клятву, он всякий раз отходил, чтобы забрать душу другого.
— Ты говоришь о доблестном эмире Ширку, твоем дяде? — осторожно спросил Наим ад-Дин Айюб.
— Я не видел, к кому Асраил удалился от меня в ту ночь, когда скончался везирь Ширку, — сказал Салах ад-Дин.
— Мы слышали, что доблестный эмир поддался роскоши и стал вести невоздержанную жизнь, не достойную правоверного мусульманина, — проговорил его отец, брат покойного Ширку, хмуро сводя брови. — Возможно, его постигло наказание… Но я хочу напомнить тебе, Юсуф, что великий атабек всегда являл собой пример благочестия, ясный и сверкающий, как ограненный алмаз.
— Несомненно, великий атабек аль-Малик аль-Адиль Нур ад-Дин Махмуд — самый благочестивый из всех правителей на землях Пророка, мир да пребудет над ним, — искренне подтвердил везирь халифа-еретика слова своего отца.
Действительно, в ту пору лишь один из правоверных властителей, Нур ад-Дин, вел почти аскетический образ жизни.
— Его сердце горит стремлением к джихаду. Всемогущий Аллах велит ему скорее продолжит дело отца, — настойчиво внушал своему сыну посланец атабека. — Если у тебя еще не достает сил сместить халифа, то у тебя должно хватить ума прибрать к рукам хотя бы часть несметных богатств. Тот же Шавар даже в пору своих неудач без труда подкупал своих врагов и друзей, легко тратя на это не менее ста тысяч динаров в год. Даже такой суммы хватило бы атабеку, чтобы значительно укрепить свои силы.
Салах ад-Дин сделал гневный вид:
— Уж не думаешь ли ты, отец, что золото стало прилипать к моим рукам, стоило мне сделаться везирем?
Наим ад-Дин Айюб пристально посмотрел сыну в глаза и даже прищурился, словно ему пришлось вглядываться в яркий огонь.
— Аллах свидетель, такой гнусной мысли не могло появиться у меня в уме, — ответил он твердо.
— А у великого атабека? — полюбопытствовал Салах ад-Дин.
Добродетельный Айюб колебался одно мгновение.
— Что, как ни твоя бескорыстность подвигла его настаивать на том, чтобы ты отправился в Египет вместе с эмиром Ширку? — ответил он вопросом на вопрос и тут же добавил еще один: — Кто как не ты, Юсуф, мог предостеречь моего доблестного, но простодушного брата от опрометчивых шагов?
— Однако в этом деле меня в конце концов постигла неудача, — развел руками Юсуф. Верно, по этой причине великий атабек и расстроен. Когда он дал своему доблестному и преданному эмиру большое войско, то полагал, что эмир наведет в Египте новый порядок. Он не ожидал от него ни разгульной жизни… ни столь скорой кончины.